— Ты есть хочешь? — спросил он. Мальчик кивнул.
— Так, значит, ты голоден, — с удовлетворением заметил солдат. Перебинтовав ногу, он вытащил из темного угла шалаша туго набитый военный рюкзак. — Еда здесь, — объявил он радостно и развязал тесемки. — Погляди-ка!
Мальчик потянулся вперед, насколько позволяла раненая нога, и широко раскрыл глаза.
— На твоем лице все написано, — добродушно пробурчал солдат. — Ну скажи честно, когда ты ел в последний раз?
— Довольно давно, — нерешительно ответил мальчик.
— Как ты вообще попал в такую неприятную историю?
— Я ехал, — объяснил мальчик, — ехал по железной дороге. И позавчера отстал от поезда. Это было так: мы сели в поезд в Шёнайхе. Это большая деревня недалеко от Одера. Туда была эвакуирована почти вся наша школа. Но занятий у нас уже давно не было, все больше военная подготовка да уборка картофелехранилищ…
— На них похоже, — прервал его солдат. — Русские сидят на Одере с начала февраля. Дураку ясно, что они рвутся на другой берег. А они посылают туда вас, малышей.
Мальчик хотел было возразить, сказать, что его друзья давно уже не малыши. Ведь он уже помогал рыть окопы и устанавливать противотанковые заграждения! Это будет непреодолимый рубеж, на котором большевики захлебнутся собственной кровью, как им не раз говорил учитель и один из руководителей юнгфолька. Но зачем же затевать спор с человеком, который так о тебе заботится?
— Я надеюсь, русские там не забросали вас чемоданами?
— Что-что?
— Чемоданами, ну, тяжелыми гранатами.
— Нет, — ответил мальчик, — там все время было тихо. Но потом надо было срочно уехать. Это было несколько дней назад. Сначала мы ехали пассажирским, но недолго; у Франкфурта все с поезда сошли. Несколько километров шли пешком до другой линии, где стоял товарный состав. Там еще было много людей кроме нас. Большинство беженцы. И несколько солдат. Трое… Один ефрейтор. Но они не смогли поехать с нами. Потому что полевые жандармы, ну те, которые ходят с бляхами на шее, им не разрешили.
— Цепные псы, — пробормотал сквозь зубы солдат.
— Они хотели предать Германию, сказал наш учитель, и мы должны были закидать их камнями и грязью, — горячо рассказывал мальчик. Потом, внезапно успокоившись, задумчиво продолжал: — Но ефрейтор сопротивлялся; тогда они просто столкнули его, толкали автоматами в спину, пока он не упал из вагона…
— Толкали все?
— Не все, только некоторые.
— А ты? — допытывался солдат.
Мальчик покачал головой.
— Почему?
Мальчик молчал. Ему было неприятно, что солдат его так расспрашивает. Не кидал, и баста! И он продолжал рассказывать, словно не слышал вопроса.
— Ефрейтор, которого жандармы столкнули с поезда, захромал и заплакал; взрослый, но он заплакал.
Лицо солдата было задумчивым. Прошло некоторое время, прежде чем он спросил:
— А дальше что было?
— Состав стоял еще несколько минут. Мы все очень устали. А поесть нам дали один раз: каждый получил кусочек хлеба и маленький кусочек колбасы. Потом наконец поезд тронулся. Он шел очень медленно, потому что часто делал остановки. То локомотив ломался, то пути были разворочены бомбами. Иногда появлялись штурмовики, и мы сломя голову бежали прятаться в лес. Позавчера вечером они тоже прилетели. В лесу я прилег на землю и сразу же уснул, потому что очень устал. Локомотив всегда перед отправлением давал три свистка, но в этот раз я не слышал ни одного. Когда я проснулся, то увидел, что остался совсем один.
— И ты хотел добраться домой по шпалам?
— Да.
— До самого Берлина?
Мальчик кивнул.
— Ты мужественный парень, — сказал солдат.
Мальчик почувствовал себя польщенным. Такой похвалы он давно, уже много недель, ни от кого не слышал. Он выпрямился.
— До самого Берлина, — произнес он небрежно, — что же в этом такого?
— Ты живешь в Берлине? — спросил солдат.
— Я берлинец.
— Так-так, — пробурчал солдат. Он о чем-то ненадолго задумался, потом спросил: — Когда ты шел по шпалам, ты, наверное, видел ответвление железной дороги, а?
— Кажется, а что?
— Эта дорога ведет не в Берлин, — заметил солдат. — Она ведет южнее, к Котбусу.
Мальчик дочесал в затылке, как это порой делают взрослые, когда они чем-то озабочены.
— Как же это могло случиться!
— Успокойся, — проворчал мирно солдат. — Есть люди, которые затевали большие авантюры — и гораздо худшие. К тому же благодаря этому разрушенному мосту ты не так далеко успел уйти. Ты сейчас находишься на дальних подступах к столице. Только скажи мне, неужели по пути ты не встретил никого, кто бы мог помочь тебе?
— Сначала я встречал много людей: вермахтовцев, фольксштурмовцев, эсэсовцев. Но у них не было времени заниматься мной: они должны были идти вперед. Однажды недалеко от путей я наткнулся на артиллерийскую позицию. Там все было вверх дном. Какой-то офицер сказал мне, чтобы я поживей убирался оттуда.
— А потом?
— А потом я уже больше никого не встречал.
— Ни одного человека?
Мальчик покачал головой.
— Только однажды я проходил мимо сгоревшей будки путевого обходчика.
Солдат потер сильной рукой крепкий подбородок. Потом весело обернулся к мальчику:
— Ну, а теперь ты здесь, — и раскрыл рюкзак.
— Да здесь у тебя чего только нет! — воскликнул радостно мальчик.
— Все что угодно изголодавшемуся человеку: хлеб, масло, сыр, колбаса. У меня даже шоколад есть.
— Слушай, да это просто волшебный мешок! Настоящий шоколад?
— Это шоколад, который выдают летчикам. Я его забрал из сбитого американского самолета. — Он вытащил буханку хлеба и длинным широким лезвием ножа стал нарезать толстые ломти. Потом открыл жестяную банку с колбасой. — Ну вот, этого нам вполне хватит, теперь закрой банку.
Тем временем в шалаше стало сумрачно, только через входное отверстие еще проникал скупой свет. Снаружи виднелось несколько деревьев, далеко за ними непроницаемой стеной стоял сосновый бор.
Мальчик наконец поел и теперь пил из миски маленькими глотками сгущенное молоко.
— У тебя здесь хорошо, — сказал он, оглядываясь, — а этот шалаш стоял здесь и раньше?
Солдат покачал головой.
— Я построил его сам, — объяснил он, — сначала притащил тебя, потом построил шалаш.
— Как это у тебя получилось…
— Это не так трудно, особенно для специалиста: я ведь плотник. До сих пор я строил только бункеры и оборудовал огневые позиции. Это мое первое настоящее жилище. Тебе нравится?
— Да.
— А как тебя зовут?
— Джонни, — ответил мальчик.
— Как только в наше время разрешают носить такое имя.
— А что?
— Звучит по-английски, почти как Томми.
— На самом деле я Иоганнес, — разъяснил мальчик. — Иоганнес Бахман. Но мама всегда звала меня Джонни. Меня все называли Джонни: и бабушка, и дедушка, которые уже умерли, и дядя Альфонс, и тетя Клерхен.
— Ладно, последую их примеру, идет? — сказал солдат.
— Идет, — согласился мальчик.
— Сколько тебе лет?
— Скоро тринадцать.
Солдат оценивающе посмотрел на него:
— Глядя на тебя, этого не скажешь.
— Все так говорят, даже мои друзья по школе.
— Дразнят?
«Иногда они доходят даже до грубости», — подумал Джонни.
— Не обращай на них внимания, — утешил его солдат. — Двенадцать лет — прекрасный возраст. Радуйся, что тебе еще не шестнадцать. Кстати, можешь звать меня просто Густавом.
— А сколько тебе лет?
— Мой возраст стал ныне редкостью. Мне исполнился двадцать один. Хочешь еще молока?
Мальчик покачал головой.
— Я наелся, спасибо.
— Как себя чувствуешь?
— Отлично. Если бы еще только мама знала, где сейчас я.
— Зачем она вообще отпустила тебя из дома?
Мальчик молча смотрел на стенку шалаша, черную на фоне темного неба.
— Из-за воздушных налетов, — ответил он наконец. — Воздушные тревоги были почти каждую ночь, а иногда даже днем. Мама сказала, что, если папа вернется, он обязательно должен застать в живых хотя бы одного из нас. Бабушка с дедушкой погибли от бомбежки, дядя Альфонс и тетя Клерхен тоже. Поэтому она меня и отправила в лагерь. Она сказала, что там не бомбят…
Густав, с кряхтением стягивавший сапоги, заметил:
— Сейчас такого места нигде не найти.
— А здесь, — возразил Джонни, — где стоит наш шалаш?
— Спроси лучше, надолго ли.
Потом они лежали рядом на подстилке из мха и травы, покрытой брезентом. Мальчик, положив руки под голову, смотрел вверх. Кое-где в щелях между ветвями проглядывали звезды.
«Только одни звезды нас и видят, — думал он, — а больше никто не знает, где мы…»
Вдруг солдат выпрямился. Под его постелью затрещали ветки.
