— Как вдруг стало тихо.
Отдых и забота Густава доставляли ему большое удовольствие.
— Да, — услышал Джонни его шепот, — тихо, как на кладбище.
— Или так, будто война кончилась…
— Хорошо бы.
— Как будет хорошо, когда настанет мир.
Солдат помедлил с ответом.
— Не могу тебе наверняка сказать, — заговорил он наконец, — потому что я немного старше тебя. Может быть, дело в том, что вам все время забивали голову вождями и завоевателями — и в школе, и в гитлерюгенде, и во время трудовой повинности. Да и в газетах, и по радио то же самое…
— Но ведь когда-то же должен наступить мир, — не отступался от своего мальчик.
Наступившая тишина и покой вокруг, теплое весеннее солнце, присутствие взрослого доброго друга располагали его к разговору на эту тему.
На этот раз плечи солдата поднялись резко, и Джонни понял, что тот пожал ими.
— Я действительно не могу тебе всего этого объяснить. Могу только сказать, чего бы я хотел для себя лично, когда кончится эта война: я хотел бы спокойно жить и работать. Да, по-настоящему работать, а не только разрушать. Иногда я мечтаю о доме, который построю сам, о настоящем собственном доме, из окон которого выглядывают люди, а во дворе играют дети. И моя мать выходит из дверей…
— Моя мать говорит, что пока эти коричневые свиньи или свинушки будут здесь… — мальчик вдруг запнулся. Горячая волна страха захлестнула его. Когда мать с горечью, а иногда даже со злорадством высказывалась о фюрере Адольфе Гитлере, Джонни ужасно боялся, что их могут услышать, он даже старался не упоминать при посторонних об этих разговорах.
Густав обернулся так, что голова мальчика соскользнула с его спины, и спросил:
— Что за свинушки?
Опомнившись, Джонни встал.
— Разве я что-то сказал?
— Да, ты говорил о каких-то свиньях.
Мальчик почувствовал, как зарделись его щеки.
— Так, вырвалось случайно, — сказал он и опустил взгляд. — Просто вырвалось. Может быть, потому что я был болен, может быть, это из-за лихорадки.
Густав снова вернулся к своему занятию.
— Свинушки — это грибы, — робко пробормотал он, — невысокие такие, толстые, с коричневой шляпкой. Если они заведутся в балках строения… А собственно, чем занимается твоя мать? Она работает? Расскажи-ка мне о ней!
— В Шёневайде, — обрадованно подхватил Джонни, довольный, что его друг сам сменил тему разговора, — только не в Нижнем Шёневайде — там жили бабушка с дедушкой, а в Верхнем Шёневайде, где много фабрик. Она работает на фабрике, где делают телефонные кабели для вермахта.
Мальчик наблюдал за руками солдата, аккуратно делавшими стежок за стежком. Нечто похожее на ботинок было уже почти готово.
— Она работает по двенадцать часов, когда днем, когда ночью. Иногда бывает, что она совсем не приходит ночевать домой. Мы живем далеко от фабрики, на Кюстринерштрассе; это между Силезским вокзалом и Франкфуртераллее. Когда объявляли воздушную тревогу или когда были разворочены рельсы после бомбежки, ей просто не оставалось ничего другого, как остаться на фабрике до следующей смены.
— А ты был дома совсем один?
— Да.
— И отца тоже не было дома?
Джонни кивнул.
— Он в солдатах, да?
— Сначала он работал на железной дороге, а потом его забрали в солдаты. Мы уже давно не получаем от него писем.
— Пропал, наверное, без вести?
— В России.
— Ну и командование у нас, — вздохнул Густав, — пропал без вести — не живой, не мертвый.
— Мой отец обязательно вернется! — заявил Джонни. Он не мог себе представить, что больше никогда не увидит отца. Отец всегда был веселым, готовым на всякие развлечения. С ним просто не могло ничего плохого случиться…
В этот момент послышался гул моторов с большой высоты. Грохот был такой, что затряслись ветви деревьев, и казалось, что земля сама качается под ногами. Шум то нарастал, то спадал.
— Ты видел их? — спросил мальчик.
— Нет, — ответил Густав, — они идут в стороне от нас. Я узнал звук моторов, это штурмовая авиация, и тоже не немецкая.
Несколько минут оба прислушивались. Вдруг недалеко раздались взрывы, словно земля разлетелась на куски.
— Разгрузили свои чемоданы, — сказал солдат.
— Что же они бомбят?
— Понятия не имею. — Солдат начал шить быстрее и, как показалось мальчику, не так старательно. — Честно говоря, меня все это несколько настораживает. Позади нас уже не слышно никакой стрельбы, а впереди идут бомбежки. Черт меня возьми, если я знаю, где теперь проходит линия фронта.
5
Разбитая колонна.
Странное поведение Густава.
Страшное открытие.
Брошенная усадьба с растрепанной курицей.
Сшитую Густавом обувь для Джонни едва ли можно было назвать симпатичной. Она была бесформенной, пожалуй даже неуклюжей. Но зато как раз по ноге. Грубая ткань свободно облегала ступни. Джонни сделал несколько шагов и понял, что Густав вшил по крайней мере три подошвы. Мысль, что его ноги хотя бы кое-как защищены, придала мальчику уверенности. Теперь его беспокоила только боль в разбитом колене.
— Ну, а теперь в путь! — скомандовал Густав, с помощью карты и компаса наметивший их дальнейший маршрут.
Джонни с радостью отметил, что идти ему теперь гораздо легче. По мере их продвижения лес постепенно становился все реже и реже, а затем они вышли на холмистую равнину. Невысокие плоские песчаные холмы на ней поросли островками растрепанного вереска. Поодиночке стояли низкие березки. Некоторые деревца были уже окутаны зеленой дымкой весны.
Густав тяжело шагал вперед.
Джонни хотел приладиться к его шагу. Ботинки отлично себя оправдали: колючки больше не царапали ноги, нагретый солнцем песок не обжигал их. Это были самые удобные ботинки, какие он когда-либо носил. Он не отдал бы их ни за какие сокровища. Идти сейчас мешала только режущая боль в колене.
Когда они намеревались обогнуть небольшую березовую рощицу, солдат вдруг протянул руку и жестом остановил мальчика.
— Что случилось? — спросил Джонни.
Солдат слегка пригнулся, раздвинул ветки и сказал:
— Смотри туда!
Перед ними раскинулась не очень широкая, по довольно длинная низина, поросшая по краям высокими деревьями. В низине они увидели несколько грузовиков и бронированных машин. Некоторые из них были перевернуты кверху колесами.
Джонни увидел помятые, пробитые насквозь и искромсанные кабины и кузова. Некоторые машины еще горели. От них загорелись и росшие поблизости деревья.
— Наверное, это была исходная позиция, — проговорил Густав и закусил губу. — Все разнесено, даже три штурмовых орудия и те разбиты.
— Это те самолеты?
— Эти ребята уже отвоевались, — солдат кивнул на разбитые машины.
— Может быть, там кто-нибудь еще остался?
— Несколько человек, наверное.
— Где же они?
Густав молчал. Пожар тем временем распространялся все шире. Он шуршал и потрескивал, выстреливая временами оранжевыми огоньками. Над лесом клубились облака черного дыма.
— Мы должны здесь пройти, — сказал солдат после небольшого раздумья. — Но сделать это надо быстро, пожалуй, лучше даже бегом.
Джонни поднял на него удивленные глаза. «Почему бегом, к чему такая спешка? Ведь здесь еще нет русских?» Он вспомнил о своей забинтованной ноге, которая с трудом сгибалась. Ему вдруг представилось на миг, что ногу ему ампутируют.
Пригнувшись, они побежали вперед. Достигнув последней группки берез, тяжело дыша, опустились на корточки. Через низину вела песчаная дорога. На ней явственно проступали следы от колес и гусениц.
Густав долго и пристально разглядывал противоположный холм. Расположенный на его склоне лесок казался отсюда пушистым покрывалом. Воздух над ним дрожал в теплых солнечных лучах. Солдат подал знак, и они снова побежали.
После первых же шагов мальчик едва не закричал от боли. Ощущение было такое, словно колено обварили кипятком. Когда они, задыхаясь, добежали до поросшего деревьями склона, неожиданно раздался сильный взрыв.
Иголки молодых сосен кололи Джонни лицо. Он надеялся, что теперь они опять пойдут не торопясь, но напрасно. Густав заторопился еще больше. Спина солдата перед глазами Джонни все уменьшалась; расстояние между ними все росло.
— Густав! — жалобно позвал Джонни.
Но тот продолжал бежать.
— Подожди же! — Глаза мальчика наполнились слезами.
На этот раз солдат услышал крик. Он остановился, потом вернулся назад.
— Ты чего хнычешь? Что случилось?
— Ничего…
— Так в чем же тогда дело, ты опять устал? — В его голосе слышалось и нетерпение, и недовольство. — Не мог ты еще устать, мы ведь совсем недавно хорошо передохнули!
