Идущий впереди поднял руку в рукавице из оленьей шкуры вверх и сделал ею круг над головой. Тут же идущие сзади как волки, след в след, остальные охотники осторожно растянулись вправо и влево от него и замерли. А к проводнику приблизились Бьерн и Альрик.
Торстейн указал рукой вперед.
– Вот она, берлога, – тихо прошептал он.
Но и без него уже все видели в полусотне шагах впереди вывернутую сосну, чьи мощные корни частью висели в воздухе, а частью создавали навес над ямой, в которой медведь устроил зимнюю берлогу. Сверху она была закрыта большой кучей хвороста и засыпана снегом, так что медведю было достаточно тепло. Через небольшое боковое отверстие в хворосте выходил пар.
Юноша вопросительно взглянул на отца, тот одобрительно кивнул головой и поднял руку, сжатую в кулак, вверх. Стоявшие полукругом люди выставили вперед рогатины..
Альрик, осторожно ступая, пошел по направлению к берлоге, сжимая рогатину. За поясом у него был заткнут длинный нож. Десятки глаз, не отрываясь, следили за ним. Вот он уже в нескольких шагах от берлоги…
Внезапно хворост с ее крыши от мощного удара изнутри полетел во все стороны, а из берлоги стремительно выскочил огромный черный зверь. Обыкновенного лесного медведя думали поднять из берлоги, а подняли редкого зверя – лютого, почти в два раза превосходящего размерами лесного, черного медведя.
Люди ахнули – все, пропал парень! Никто не ожидал здесь встретить такую громадину, и помочь юноше уже не было возможности.
– Назад! – закричал Бьерн, понимая, что спасения все равно не будет, – беги!
Медведь в двух шагах от парня поднялся во весь рост, как все медведи делают это перед нападением, похожий на гору, раза в полтора превышая ростом человека. Альрик неподвижно, опустив руки, стоял перед ним; рогатина, выпавшая из рук, лежала на земле.
– Все… – сказал кто-то рядом с Бьерном.
Медведь поднял кверху лапы и обрушился на человека. Но в самый последний момент Альрик стремительно проскочил у него под левой лапой, отбежал на полдесятка шагов и остановился, повернувшись лицом к медведю. Тот взревел, но вдруг упал, судорога пробежала по его телу, и он застыл. Альрик спокойно стоял и смотрел, как люди бежали к нему.
– Ты жив, не ранен? – встревожено спрашивал Бьерн, ощупывая и осматривая его.
– Нет, все нормально, – ответил Альрик.
В это время раздались восторженные вопли людей, уже столпившихся у лежащего медведя. Бьерн, не выпуская руки Альрика, протолкнулся вперед. Большой зверь с густым черным мехом лежал, оскалив зубастую пасть и раскинув лапы с огромными страшными когтями, а из его бока, прямо напротив сердца, из шерсти торчал нож, загнанный сильным ударом по самую рукоятку…
Через десять дней большой обоз, нагруженный всякими товарами, которые могли быть проданы или обменены на другие, тронулся в путь из деревни Бьерна. В числе его сопровождающих на коне ехал голубоглазый светловолосый воин высокого роста с юношеским пушком на щеках и с огромным двуручным мечом за спиной. На груди его висело ожерелье из огромных медвежьих когтей.
Позади у него была земля скал и фьордов. Впереди – весь мир.
Прошло еще пятнадцать долгих зим – мгновение в тумане времен…
1.
Благословенна земля Шумера. Плодородна и полноводна она. Обширные древние леса шумят на ее просторах, поля дают по три урожая за год. С тех пор, как в столице Лагаша, одного из государств шумерской земли, Урукуге, священном городе, правителем, по-местному, энси, стал [битая ссылка] Энаннатум, прекратились войны с соседними странами. Его старшему брату Эанатуму, правившему до него, в кровопролитных сражениях удалось подчинить себе соседние города Ур, Адаб, разгромить эламитов и завоевать извечного врага – Умму, костью в горле стоявшего на торговом пути в центральные густонаселенные районы Междуречья. Сотни провинций, или номов, объединил под своей рукой нынешний энси. Присмирели аккадцы и северные шумеры, и только обитающие за обширными болотами далеко на западе племена кутиев, время от времени собираясь в один кулак и, прекращая враждовать друг с другом, своими набегами проверяли страну на прочность. И жрецы верховного божества лагашцев Нин-Нгирсу не помышляют о вмешательстве в дела земных правителей. Еще старший брат энси с помощью «бессмертных» объяснил им, что жрецам хватит общения с богами небесными и не стоит пытаться влиять на дела мирской суеты. Урок был еще слишком свеж. Боги бессмертны, а жрецы терпеливы. И выжидать им своего часа еще ох как долго… Однако срок земной жизни Энаннатума подходил к концу, и он все чаще задумывался о преемнике…
2.
…Сражение затихало. В невысокой степной траве, пожухлой от нестерпимого зноя, который уже день щедро изливаемого на землю лучезарным оком верховного божества Нин-Нгирсу, то тут, то там в разных позах разбросаны тела тех, кому не суждено больше видеть дневное светило. Особенно густо их навалено было у невысокого пригорка, там, где разбойники встретили первый вал лагашской конницы. Как будто гигантская коса одним движением располосовала сражающихся – рядами, а часто и пластами, вповалку друг на друге, вперемешку с убитыми лошадьми лежали еще сжимающие мечи и кистени разбойники и солдаты.
Еще утром «вольная армия» Гардиса, как он называл свою разбойничью ватагу, устроила засаду, надеясь на богатую добычу. Четыре дня назад подкупленный содержатель таверны донес о большом караване, добирающемся в соседний Ниппур. Еще через два дня примчались четверо членов шайки, отправленные ранее в близлежащий город Ларсу сбывать захваченных в набегах лошадей. Захлебываясь от восторга, они живописали про богатство прибывшего каравана, о том, что везет он необычайно редкие и дорогие дары раджи далекой Индии ниппурскому правителю. Караванщики, обычно крайне сдержанные и молчаливые, в преддверии окончания тяжелого пути расслабились под обильные возлияния добротного вина, как нигде умело изготавливаемого в Гирсане, основной статьи гирсанского экспорта в другие города, и дали волю языку. Через день после их прибытия в Ларсу, новую резиденцию номарха Кириониса, правителя нома, расположенную недалеко от границы с Ниппуром, совсем еще новый город, с иголочки, продолжающий бурную застройку, и стар, и млад в нем только и говорили о караване и о его грузе.
Досужие языки поговаривали, что оба правителя то ли находятся в какой-то отдаленной родственной связи, то ли направленный год назад ниппурский посол умудрился оказать индийскому радже какую-то важную услугу. Никто ничего толком не знал, но все сходились в одном – индийский караван чрезвычайно велик и богат. Охрана его достаточно велика числом и надежна. В десятках двухколесных повозок, влекомых лошадьми и чудными горбатыми медленно ступающими верблюдами, под накинутыми сверху покрывалами угадывались многочисленные тюки с товарами. В двух-трех повозках покрывала съехали в сторону, из тюков выглядывали ткани чудеснейших расцветок. Местным модницам оставалось только щелкать языками и завидовать черной завистью дамам ниппурского царского двора, что, впрочем, они и делали. Из какого-то тюка наполовину высовывался большой кувшиноподобный сосуд из чистого золота, покрытый тончайшей резьбой. Караванщики ввиду большой загруженности, видимо, не успевали закрывать товары от постороннего взгляда.
Караван разместился сразу в четырех рядом стоящих огромных постоялых дворах. Охрана его бдительно следила, чтобы посторонние не подходили близко к повозкам. Но вездесущие мальчишки все-таки ухитрялись пробираться поближе и жадно внимали охранникам, рассказывающим друг другу такие дорожные приключения, от которых мальчишечьи сердца сжимались от смеси ужаса и восхищения. Мальчишечьи рассказы дополняли таинственно-сказочный ореол, сложившийся вокруг богатства каравана. На большой отдых в городе перед последними переходами до столицы соседнего государства караванщики отвели четыре дня.
3.
По крайней мере три из этих четырех дней затратил Гардис на подготовку к нападению.
Ранее он был приемным сыном небогатого торговца домашней утварью Шинея. Выше среднего роста, с развитыми мышцами, Гардис был очень силен. Мог запросто сломать толстый деревянный брус или скатать в трубку тарелку, сделанную из серебра. Многие девушки находили его даже привлекательным: темные, почти черные глаза, нос с небольшой горбинкой; резко очерченный подбородок с ямкой посередине придавал его немного вытянутому лицу выражение какой-то затаенной внутренней силы. Волосы, как ни странно, были прямыми и длинными, почти белыми со странным голубоватым отливом, не встречающимся нигде в этой местности. Обычно он захватывал их пучком на затылке. От левой брови вверх лоб пересекал шрам, похожий на заживший след удара мечом. Шрам этот уже был, когда младенца Гардиса впервые узрел народ, и все долго недоумевали – у кого это рука поднялась ударить мечом неповинное дитя?
