«Если спросить ульчу, зачем «бай-умбу хупу ленгсуу» — «игру с медведем делаете», то обычно он отвечает, что «такой закон». Что так испокон веков делалось, а зачем и почему — он знать не знает и ведать не ведает».
Так пишет в своей книге «Родовой строй и религия ульчей» русский этнограф А.М.Золотарев, в тридцатые годы занимавшийся изучением обычаев ульчей, возможно, побывавший и в Булаве.
«Но если продолжить расспросы,— пишет исследователь, — то можно добиться и более содержательного ответа. Вам скажут, что «медведя играют» ради мяса, что это повод всем родичам собраться вместе; а еще потому, что род, часто устраивающий праздник, имеет охотничье счастье. А кормят медведя и терпят как паняу — в память об умершем».
На самом же деле, отмечает ученый, корни этого праздника связаны были с верой ульчей в существование дуэн-тэни — «лесных людей», живущих деревнями в таежных дебрях так же, как живут простые люди — хусэгдэни, но которые имеют большую силу, являются хозяевами тайги и зверей и требуют жертвоприношений.
Очень часто, верили люди, дуэнтэни оборачивались медведем, и медведь для них был просто «лесным человеком» в шубе. Об этом немало говорилось в сказках и преданиях ульчей. Известно предание, где рассказывается о том, как простая женщина увидела во сне, что ее зовут «таежные люди». Повинуясь властному зову, она ушла в тайгу, повстречала там медведя, жила в берлоге, родила двух медвежат. Когда медвежата подросли, она отправилась с ними к людям-братьям за продуктами. Сама она к тому времени уже приняла образ медведицы. Потом люди-братья нашли ее следы, пришли по ним к берлоге, закололи свою сестру-медведицу и забрали медвежат, которых стали кормить для праздника.
Медвежат обычно брали родственники погибших или умерших в тот год людей. О медвежатах заботились, старались кормить хорошо, а на зиму помещали в амбары, где они спали всю зиму, как в берлоге. Думали, что когда они уйдут к дуэнтэни, где живут и души умерших, то расскажут о жизни в селении, успокоят родственников. Растили медведей два, а иногда и пять лет, после чего и объявляли «байумба хупи». Это был большой праздник. В зависимости от состоятельности устроителя он длился семь, девять или пятнадцать дней. Для гостей заготовляли до полусотни пудов лучших сортов рыбы: осетра, калуги, зубатки, сазана, линка, покупались у китайцев крупы для каш, водка; различные ягоды собирались еще летом. Хороший праздник был тот, когда гости могли сказать: «Ух, было много еды!» И еще — вспомните предание — сестра-медведица приходила к людям за продуктами... Ульчи думали: если праздник будет богатым, то, когда медведь уйдет обратно к «людям тайги», все продукты, что будут съедены на празднике, окажутся у дуэнтэни.
Начинался праздник с вождения медведя по селу. Молодые парни, родственники хозяина, имели возможность продемонстрировать ловкость. С разбегу они вспрыгивали зверю на спину, но друзья их тут же подхватывали, ловко снимали, не дав зверю и опомниться. Медведя приводили в дом, выгоняли оттуда собак, позволяли понежиться в тепле на нарах. А затем начинались многодневные состязания упряжных собак. Ездовые собаки много значили для охотника в то время, зимой это был основной вид транспорта. На состязаниях выбирались лучшие вожаки, их покупали за большие деньги.
К тому времени съезжались гости из самых отдаленных селений и стойбищ, и начиналось основное действо: подготовка медведя к переходу в мир иной...
С книгой этнографа А.М.Золотарева я познакомился, лишь оказавшись в Булаве. Мне дал ее прочитать Сергей Березницкий, этнограф, прилетевший из Владивостока, чтобы продолжить работу исследователя, описать современную жизнь и обычаи ульчей.
На его вопросы, зачем «игру с медведем делаете», как и в прежние годы, отвечали по-разному. Знать не знаю и ведать не ведаю, сказал кто-то. Другой пояснил: потому что так было заведено у стариков, не нам их обычаи менять. А после настойчивых расспросов кое-кто согласился выдать тайну: японцев ждали! Богатые люди! За съемку праздника на кинопленку они собирались будто чуть ли не шестьсот тысяч долларов отвалить! А как бы эти деньги в наше неспокойное, трудное время ульчам пригодились...
...«Тррэек, тррэк, трэк...» — лупят ульчские женщины палками по бревну, этому таежному тамтаму. На площадке перед ним танцуют уже девочки в голубых платьях с пучками золотистых древесных стружек. Стружки на этом зимнем празднике вместо цветов. Уды Альберт, стрелок с луком, главный инженер колхоза, по команде Геннадия Ангина, распорядителя на празднике, резчика по дереву из мастерской «Пахчи», уже пустил первую стрелу. Стрела, как и подобает, пролетела над головой медведя. И Альберт, смущенно улыбаясь и оглядываясь, вкладывает в лук вторую стрелу. Теперь с нескольких шагов стрелок должен был бы пустить стрелу в сердце медведя. Точно, чтобы зверь не мучился. А если ранит, то будет наказан: отдаст хозяину лучшую собаку... Но лук-то какой и стрела — одна бутафория! Альберт совсем растерялся, но люди ждут. Гена Ангин правую руку для решительного сигнала поднял. Задача Альберта не убивать, только изобразить, но и это ему, понимаю, не в радость...
Японцев в Булаве не оказалось, мечта разжиться долларами лопнула, как мыльный пузырь. Из дальнего зарубежья примчался лишь один фотограф из Австрии, зато коренных россиян собралось немало. Представители прессы, радио, телевидения, киношники, артисты, сотрудники музеев, жители окрестных сел и городов — все хотели видеть возрождение ульчского праздника. Такого наплыва гостей Булава не знала, гостиница была переполнена, вновь прибывших жители разбирали по домам, кое-кому пришлось ночевать на стульях в кабинетах сельсовета.
Так как ездовых собак ульчи давно не держали, предпочитая ездить на мотоциклах, «тойотах» и снегоходах «Буран», то вместо состязаний собачьих упряжек праздник медведя начался с осмотра этнографического музея. В лучших традициях прежних времен к празднику сдали в срок новостройку: не просто дом, а целую усадьбу. За воротами с глухим тесовым забором размещался и двухэтажный музей с резным крыльцом, и ульчский амбар, напоминавший избу на курьих ножках, гостевой дом с печью и нарами для людей и собак, сруб для медведя, в котором он должен был бы зимовать, арача, где на цепях должны были поднять медведя, бревно на столбах, по которому будут стучать женщины, и сруб, где будут храниться кости медведя.
Когда я вышел из машины, у крыльца музея собрался народ. Речи перед микрофоном говорили, трещали кинокамеры. Расплатившись с шофером, я второпях, боясь опоздать, сунул бумажный пакет со всеми командировочными «тыщами» мимо кармана. Минут через двадцать я увидел свой пакет с деньгами у двух ульчских женщин. Умоляюще оглядывая глазами публику, они вопрошали: «Кто потерял, чьи?» Не раз, путешествуя по стране, приходилось мне что-то терять, было, когда в окружении, казалось бы, интеллигентнейшей публики исчезали ценные вещи, но чтобы возвращали... Случилось это впервые в ульчской Булаве.
Музей мог поразить воображение не только этнографа. Ульчские бабушки принесли сюда старинные одеяния, женщины помоложе — изготовленные ныне.. На стенах висели разноцветные ковры-куваманы, мужские костюмы из рыбьей кожи, на полках стояли туеса, корзинки из бересты, плетенья из прутьев ивы, работы резчиков по дереву. В селе была создана мастерская «Пахчи», и ее мастера взялись за изготовление резных деревянных блюд, шкатулок и памятных деревянных ложек — нихэре.
На черенках этих ложек изображались медведи, а в пиктографической записи рассказывалось все, что с ними произошло. Эти ложки хранились в специальных амбарах, и, взявши одну, можно было, к примеру, узнать, где и когда была найдена берлога, сколько было в ней медвежат. А другие ложки рассказывали, куда отправился в конце концов медведь, сидевший на цепи. Немало в этом музее было собрано медведей-идолов, вырубленных топором или вырезанных ножом и тщательно отполированных, — их держали в каждом доме, им поклонялись, у них просили защиты от болезней. Нетрудно было догадаться, что медведь, как в прежние времена, остается для ульчей почитаемым, тотемным зверем.
Вечером в сельском клубе был концерт самодеятельных этнографических ансамблей, но пробиться туда не каждому удалось, а с утра народ снова повалил к музею. На этот раз перед входом стоял лейтенант милиции с боевым карабином. На территорию музея вход был разрешен только съемочной группе из Владивостока, которая якобы закупила право на съемку, собираясь фильм продать за границу. О, до чего же довели нас доллары! Всей остальной прессе, в том числе и телеоператорам из столицы края — Хабаровска, предлагалось наблюдать и снимать происходящее только из-за забора.
Милиционер не пропустил даже этнографа, пригрозив ему карабином, хотя, как выяснилось впоследствии, устроители праздника только к этнографу и могли обращаться за советом. Ульчские старики, хранившие воспоминания о том, как вести праздник, отказались прийти на проводы медведя. Держа зверя в металлической клетке, не выпуская, его лишь мучили, так сказали они. И убивать его незачем. Что расскажет он о нас дуэнтэни, качали головами старики. Но празднество продолжалось.
