Медведя выдернули из клетки машиной. С вечера, чтобы укрепить на ошейнике цепь, ему ввели шприцем сильную дозу снотворного, но и теперь боялись. Трое вооруженных людей, среди них и милиционер с карабином, не спускали с медведя глаз, готовые отбить любую атаку зверя. И видеть это, честно признаться, было горько и смешно.
Перед мишкой поставили блюдо с рыбой, но, вырвавшись на свободу, он ошалел от воздуха. Какая тут рыба, он ударил по блюду лапой так, что, как потом узнали, сломал коготь. Он попытался скинуть, разорвать цепь, но одиннадцать человек спереди, семь сзади взвалили цепь на плечи и повели медведя на Амур к проруби.
«Через сто мест ступай, грязь смой,— говорилось при этом в старину,— через сорок сажен прыгай, пятьдесят раз повернись, десять сопок перейди, сорок хребтов перевали, с нашего косогора скатись, там будут люди тайги».
Уйма народу собралась на берегу, когда медведя обводили вокруг проруби. Поземка залепляла глаза, но зверю все было в радость, а люди торопились вернуться к дому, и лейтенант беспрестанно кричал и грозил карабином: «Близко не подходи!»
Старушка ульчи, стоявшая рядом со мной, когда медведя повели за ограду и вся масса людей повисла на заборе, скорбно покачала головой: «Что с людьми сделалось? Ведь раньше-то вера была, а сейчас рвутся посмотреть, как медведя убивать будут».
Толпа не выдержала. Сначала пацаны, а затем и взрослые полезли через забор, не слушая милиционера. Окружили медведя со всех сторон. «Тррэк, трэк...» Вот и перестали отбивать ритм, утихло пение. В старину бы к медведю должен был подойти старейшина, сесть перед ним и сказать, что «посылает его к сородичам в горы, просит его не сердиться. Если он настоящий медведь, то он еще возвратится». Гена Ангин махнул рукой, Альберт выпустил стрелу, но раньше ее в медведя вонзились три пули. Обернувшись, я увидел, как, хищно пригнувшись, лейтенант с удовлетворением выбрасывает стреляную гильзу из затвора. Его волнения кончились, обошлось без эксцессов, медведь никого, слава богу, не съел.
Не сразу, оглушенные выстрелами, запричитали выряженные плакальщицы, но у нескольких молоденьких девчат я увидел и настоящие слезы на глазах.
С медведя сняли цепь, уложили на ветки. Развели, как и подобает, костерок, условно угостились, а потом принялись за разделку. Почему-то ко мне подбежал милиционер и сказал просительно, будто ему стыдно было за все происшедшее: «Не надо снимать».
Хотя вокруг множество людей с упоением щелкали фотоаппаратами, снимали видеокамерами. Потом в гостевом доме было устроено угощение, вечером опять дали в клубе концерт, и гости наутро стали разъезжаться.
По традиции мясо медведя должны были бы с удовольствием съесть, чтобы очистились кости, но вряд ли хотелось кому-то есть мясо этого медведя. Этнограф слышал, как ульчи уговаривали друг друга взять мясо, чтобы накормить собак. Но все отказывались, вспоминая, как нашприцевали медведя снотворным. Говорили, а вдруг и собаки умрут? Так и захоронили кости медведя вместе с мясом, а череп решили попозже укрепить в лесу на березе.
Уезжая, я спросил председателя сельсовета, повторят ли когда еще «байумба хупи». «И думать забудьте,— отвечал председатель.— Столько напереживался с этим праздником, столько натерпелся, ночей не спал. Ведь не хотели убивать медведя, а что с ним было делать? Выпустить на волю нельзя: останется при селе да кого-нибудь сожрет. Пример уже был. В зоопарки обращался, просил взять. Не берут, говорят, своих медведей кормить нечем. Вот и пришлось стрелять. А поверьте, и сам горючими слезами плакал.
Зато, — помолчав, признался председатель,— теперь у нас отличный этнографический музей есть. Лет пятнадцать мы деньги на его строительство просили. Не давали. А когда объявили, что праздник медведя возрождаем, отовсюду помощь пошла. Так что не зря, выходит, зверя погубили. Зимой в залах музея будут работать резчики «Пахчи». Хорошего помещения у них до сих пор не было. А летом, когда пойдут по Амуру суда с туристами, выставим экспозицию. Ложки нихэре любят японцы покупать, долларами платят, глядишь, хороший доход наши ульчи будут иметь. А тем, кто захочет побольше об их обычаях узнать, будем фильм о «байумба хупи» показывать. Ведь мы с киношниками, как думаете, договорились? Чтобы они — нам обязательно копию фильма прислали. Ловко придумано, а?» Как было не порадоваться вместе с председателем: ловко. А если японцы и в самом деле будут долларами платить, то вроде и совсем неплохо. Но главное, что медведей в Булаве не будут больше ловить, растить и отсылать к дуэнтэни. Уж если нет у ульчей в это веры, то и в самом деле — зачем?
В. Орлов, наш спец. корр. Фото автора
Намибийская ферма
«Догоним и перегоним Африку» — написано на значке, приобретенном мной пару лет назад у двух парней-остроумцев на «вернисаже» в Измайлове. Юмор, конечно, черноватый, со временем все более грустно смотреть на эти слова. Я не раз вспоминал их, прожив две недели на ферме в Намибии. И, думается, поделиться с соотечественниками увиденным и услышанным просто необходимо. Особенно сейчас, когда с возрождением сельского хозяйства, с возрождением (или нарождением?) российского фермерства связываются надежды на наше общее лучшее будущее...
Страна пустынь
Страна эта находится на юго-западе Африки, и она долго так и называлась — Юго-Западная Африка. Намибия стала последней африканской страной, освободившейся от колониальной зависимости, и произошло это спустя целых тридцать лет после Года Африки, 21 марта 1990 года. Этому событию предшествовала долгая борьба — как вооружен ная под руководством СВАПО, так и дипломатическая, в рамках ООН.
Название стране дала пустыня Намиб, тянущаяся полосой вдоль океанского побережья. Ширина этой полосы, которую сто лет назад преодолевали либо пешком, либо на фургонах, запряженных волами, составляет до 150 и более километров. Дорога до плоскогорий, где возможна жизнь, занимала тогда как минимум пять дней. Ныне, чтобы пересечь Намиб, путешественники затрачивают пару часов в автомобиле или комфортабельном туристском автобусе. Вместо того, чтобы постоянно думать о том, как бы не сбиться с пути к следующему колодцу, что приходилось делать в те далекие годы, они могут любоваться из окна неповторимыми красотами Намиба. Некоторые места в пустыне объявлены особыми туристскими объектами, называемыми «лунным пейзажем», — считается, что именно так должны выглядеть лунные ландшафты.
Но Намиб — не единственная пустыня в этой стране. На ее территории находится и часть более известной Калахари, так что пустыни в общей сложности занимают до одной трети территории страны. Буйная тропическая растительность встречается лишь на севере и северо-востоке Намибии, у ангольской границы. Центральное же плато — это сухая саванна с редкими кустиками, зеленая только после обильных дождей, которые выпадают, увы, далеко не каждый год. Зимой, то есть в июне, в центре страны довольно прохладно, на почве бывают ночами даже заморозки, но днем, когда солнце прогреет воздух, уже тепло — до 22. В пустыне перепады между дневной и ночной температурами воздуха еще больше.
Основа хозяйства страны — животноводство, издавна главное занятие основных групп коренного населения — гереро и нама. Овамбо, живущие на севере страны, в более благоприятном тропическом поясе, сочетали скотоводство с земледелием. Сааны (более известные как бушмены) занимались охотой и собирательством. Европейские же колонизаторы начали здесь разработку полезных ископаемых, которыми — медью, свинцом, цинком, алмазами, оловом, урановой рудой и многими другими — страна весьма богата. К слову сказать, урановое месторождение Рёссинг, находящееся неподалеку от Свакопмунда, не только ничуть не засекречено, но и является важным туристским объектом: уровень радиации в открытом карьере не превышает естественного фона, и туристам показывают весь процесс добычи и переработки руды.
Дневник фрау Зайб
Первыми «официальными» колонизаторами Юго-Западной Африки (ЮЗА) были немцы. В 1883 году бременский купец Адольф Людериц сделал ряд земельных приобретений у «капитанов» местных народов — этим титулом, пришедшим вместе с волнами мигрантов с юга Африки, именовали себя старейшины нама и гереро; затем над страной был провозглашен германский протекторат. Постепенно появились и все атрибуты колониального управления «штуцтруппе» — колониальные войска, полиция, чиновники и, естественно, губернатор (ландесгауптман, как его называли вначале). В 1885 — 1890 годы этот пост занимал Генрих Геринг, отец будущего нацистского преступника. Юго-Западная Африка стала поселенческой колонией, и значительную часть населения европейской общины стали составлять фермеры.
