Лучшим кораблем, которым мне пришлось командовать и совладельцем которого я стал, было судно «Северное Сияние». Я имел все основания им гордиться, потому что в те времена – в восьмидесятые годы – оно было лучшим из американских парусных судов. После этого я владел и плавал на небольшом суденышке «Аквиднек», которое мне казалось едва ли не совершенным творением рук человеческих: когда дул попутный ветер, по скорости «Аквиднек» не уступал даже пароходам. Почти двадцать лет я был его капитаном, и только после крушения у берегов Бразилии я покинул его палубу. Без происшествий вместе со своей семьей я вернулся в Нью-Йорк на судне «Либертад».
Все мои путешествия были дальними: я плавал на грузовых и торговых судах в основном в Китай, Австралию, Японию и среди Молуккских островов. Не по мне была жизнь, когда причальный канат намертво обмотан вокруг кнехта на берегу, и постепенно я стал забывать сухопутный образ жизни. Поэтому, когда для грузовых парусников наступили плохие времена и море надо было оставить в прошлом, что мне, старому моряку, оставалось делать? Я родился под бризом и изучил море, как, пожалуй, мало кто на свете. После мореплавания следующим по привлекательности занятием для меня было судостроение. Я жаждал стать мастером в профессии и по прошествии времени отчасти исполнил свое желание.
На палубах прочных кораблей в самые сильные штормы я делал расчеты, вычисляя размеры и класс корабля, плавание на котором было бы безопасно в любую погоду и на всех морях. Таким образом, путешествие, о котором я начну рассказывать, стало естественным следствием не только моей любви к приключениям, но и моего жизненного опыта.
В один из зимних дней 1892 года в Бостоне, куда, если можно так сказать, год или два назад меня выбросил океан, я размышлял, стоит ли мне собрать команду и снова пытаться заработать свой кусок хлеба на море или пойти работать на судостроительную верфь. И тут я встретил старого знакомого – капитана китобойного судна, который сказал мне:
– Приезжайте в Фэрхейвен, и я дам вам корабль.
Но, – добавил он, – корабль требует некоторого ремонта.
Предложенные капитаном условия для меня были более чем удовлетворительными. Они подразумевали помощь, если мне потребуется оснастить корабль всем необходимым для плавания. Я с радостью согласился, ибо уже понял, что не смогу получить работу в судостроительной верфи, не заплатив взнос пятьдесят долларов обществу судостроителей, а о командовании кораблем вообще можно было забыть – слишком мало на плаву их осталось. Почти все наши прекрасные грузовые парусники были переоснащены под угольные баржи, их позорно буксировали из порта в порт, в то время как многие достойные капитаны стали простыми матросами и искали себе другой судьбы.
На следующий день я высадился в Фэрхейвене, напротив Нью-Бедфорда, и обнаружил, что мой друг сыграл со мной злую шутку. Хотя он и сам был жертвой этой шутки уже лет семь. Корабль оказался давным-давно устаревшим шлюпом под названием «Спрей», а местные жители утверждали, что построен он был за год. Он стоял посреди поля, бережно придерживаемый подпорками, подальше от морской воды и был накрыт парусиной. Думаю, излишне говорить, что жители Фэрхейвена были бережливыми и внимательными. В течение семи лет они спрашивали себя: «Интересно, что же капитан Эбен Пирс собирается делать со стариной Спреем?»
В день, когда я там появился, начался настоящий ажиотаж: не смолкали разговоры, что наконец приехал человек, который в самом деле намеревается сделать что-то со старым «Спреем».
– Сломаете его, наверное, да?
– Нет, собираюсь восстановить.
Все замерли в изумлении.
– А стоит ли? – последовал вопрос, на который потом я год или больше отвечал, что стоит.
Неподалеку я срубил толстый дуб для киля, а фермер Говард за небольшую сумму привез мне не только его, но и достаточно древесины для остова нового судна. Я соорудил паровую камеру и котел. В качестве заготовок для поперечных ребер я брал прямые саженцы, обтесывал и пропаривал их до тех пор, пока они не становились гибкими, а затем выгибал так же, как и остальные бревна, предназначенные для шпангоутов. Ежедневно плоды моего труда были все заметнее, а навещавшие соседи не давали мне скучать во время работы. Наконец наступил великий день в строительстве «Спрея»: его форштевень был изготовлен и прикреплен к новому килю. Чтобы посмотреть на него, капитаны-китобои съехались издалека. И все в один голос заявили, что работа отличная и, по их мнению, «корабль годится даже для плавания во льдах». Старейший из капитанов тепло пожал мне руку, когда посмотрел на закрепленный брештук, заявив, что он не видит причин, почему бы «Спрею» пока «не смочить свой нос» у побережья Гренландии. Особенно оценили форштевень, сделанный из нижней части ствола дуба, росшего в поле. Уже позже, когда я плавал у Кокосовых островов, он расколол пополам коралловый выступ, не получив никаких повреждений. Воистину нет лучшего дерева для судна, чем дуб, растущий в открытом поле. Шпангоут, а также все брештуки я выполнил из него же и согнул редакт в требуемую форму. Трудно стало в марте, когда я начал работать всерьез. Погода стояла холодная, но тем не менее у меня за спиной всегда было немало советчиков. Когда в поле зрения появлялся какой-нибудь капитан-китобой, я на некоторое время откладывал работу, чтобы пообщаться с ним.
Нью-Бедфорд – родина китобоев – связан с Фэрхейвеном мостом, пройтись по которому – истинное удовольствие. Капитаны не докучали мне на верфи слишком частыми визитами. Именно их не лишенные очарования рассказы об арктическом китобойном промысле вдохновили меня установить двойной набор брештуков на «Спрее», чтобы он мог раскалывать лед.
Времена года быстро сменяли друг друга, а я всё работал. Во время цветения яблонь шпангоуты судна уже заняли причитающееся им место. Потом зацвели ромашки и вишни. Рядом с местом, где лежал разобранный старый «Спрей», покоился прах Джона Кука, одного из первых колонистов. Таким образом, новый «Спрей» возрождался на освященной земле. С палубы моего нового корабля я мог протянуть руку и сорвать вишни, которые росли рядом у могилы. Сосна из Джорджии пошла на изготовление полуторадюймовых досок для обшивки моего нового судна. Работа по их установке была весьма утомительной, но зато конопачение пошло легко. Внешние края досок имели небольшой зазор для конопачения, но внутренние края прилегали так плотно, что между ними не было видно дневного света. Все торцы были скреплены сквозными болтами с гайками, затянутыми до упора. Множество болтов с гайками я использовал в других частях конструкции, всего около тысячи штук. Моей целью было построить прочный и выносливый корабль.
Закон Ллойда гласит, что если старое судно именовалось «Джейн», то и после полного ремонта новое судно будет именоваться тоже «Джейн». В «Спрее» все изменения производились настолько постепенно, что трудно было сказать, в какой момент умер старый и родился новый «Спрей», но это и не важно. Фальшборт я соорудил на стойках из белого дуба тридцати пяти сантиметров в высоту и обшил 7–8 дюймовыми досками из сосны. Эти стойки я пропустил в планшир, толщиной в два дюйма и расклинил их дюймовыми кедровыми клиньями. Они прекрасно держались все это время. Палубу я сделал из флоридской сосны, из досок полтора на три дюйма в сечении, и прикрепил их шипами к балкам из желтой сосны сечением шесть на шесть дюймов, размещенным друг от друга на расстоянии трех футов. Палубные надстройки находились одна над проемом главного люка, размером шесть на шесть футов, камбуз – для приготовления пищи, и каюта ближе к корме, размером около десять на двенадцать футов, за рубкой. Оба помещения возвышались над палубой фута на три и были утоплены достаточно глубоко в трюм, чтобы я мог выпрямиться там в полный рост. По бокам каюты вдоль бортов под палубой нашлось место для койки и полки для хранения небольших вещей, а также для лекарств. В средней части судна, то есть под палубой, в пространстве между каютой и камбузом, я выделил место для запасов воды, соли, солонины и прочего, чтобы можно было запасти все это в достаточном количестве для многомесячного путешествия.
Трюм моего судна был сколочен настолько крепким, насколько это позволяли дерево и железо, и, установив все перегородки, я приступил к конопачению корпуса. Было высказано много серьезных опасений, утверждали, что именно здесь я потерплю неудачу. Я и сам подумывал, насколько было бы целесообразнее пригласить «профессионального конопатчика». Стоило мне нанести первый удар молотком, чтобы загнать в пазы хлопок, который считал подходящим для этого материалом, как со всех сторон посыпались протесты.
