Глава III
Прощай, американский берег! В тумане, недалеко от острова Сейбл. В открытом море. Госпожа Луна проявляет интерес к моему плаванию. Первый приступ одиночества. «Спрей» встречается с «Ла Вагизой». Бутылка вина от испанца. Словесный поединок с капитаном «Явы». Разговор с пароходом «Олимпия». Прибытие на Азорские острова.
Я надежно сложил весь мой груз, ведь меня ожидал бурный Атлантический океан, и, опустив топ-марс, придал тем самым «Спрею» большую устойчивость. Затем я подтянул и закрепил талрепы и проверил все найтовы и надежность скрепления бушприта с водорезом, так как при переходе через океан даже в летнее время можно повстречаться с плохой погодой.
В течение нескольких недель преобладала плохая погода. Однако 1 июля после сильного шторма прояснилось, задул благоприятный для комфортного выхода в море северо-западный ветер. На следующий день, когда волны уменьшились, я отплыл из Ярмута, бросив последний взгляд на Америку.
Запись в судовом журнале о первом дне моего плавания у берегов Атлантического океана гласит:
«В 9:30 утра отплыл из Ярмута. В 4:30 пополудни прошел мыс Сейбл, расстояние составляло три кабельтова от берега. Шлюп делает восемь узлов. Ветер северо-западный».
Прежде чем зашло солнце, я поужинал и выпил чай с клубникой, «Спрей» в это время неторопливо скользил по гладкой воде вдоль береговой линии, уходящей на восток.
В полдень 3 июля я был на траверзе острова Айронбаунд. «Спрей» снова был на высоте. Утром я повстречал большую шхуну, которая вышла из Ливерпуля, Новая Шотландия, и шла в восточном направлении. Спустя пять часов «Спрей» оставил ее корпус за кормой. Вечером в 6:45 я был вблизи маяка на Чебукто-Хэд, недалеко от Галифакса. Подняв свой флаг и стараясь преодолеть опасные воды до наступления темноты, чтобы плыть к востоку от Соболиного острова, я воспользовался ветром, дувшим прямо в корму, и миновал остров Джордж. Вдоль всего побережья стояли маяки. На Самбро, называемом еще Скалой Плача, стоит сильный маяк, который тем не менее не был замечен лайнером «Атлантик» в ночь его страшного крушения. Я смотрел, как один сигнальный огонь за другим тонули за кормой, в то время как корабль плыл в открытое море, покуда и Самбро, последний из маяков, не исчез за горизонтом. «Спрей» резво шел под парусами своим курсом.
4 июля в 6 утра я взял вторые рифы, а в 8:30 полностью подобрал все паруса и дальше шел полностью зарифленным. И только в 9:40 вечера я заметил проблеск маяка на западной стороне острова Сейбл, который еще называют островом трагедий. Туман, который до этого момента просто был густым, теперь плотным пологом опустился над морем. Я оказался в мире тумана, отрезанным от Вселенной. Огней маяков больше не было видно. Я часто забрасывал лот и обнаружил, что после полуночи прошел мимо восточной оконечности острова и в скором времени должен очутиться вдали от опасностей суши и мелководья. Ветер был свежим, хотя и по направлению юг-юго-запад. Рассказывали, что за последние несколько лет остров Сейбл уменьшился с сорока миль до двадцати и что из трех маяков, построенных здесь с 1880 года, два полностью смыты, а третий скоро будет затоплен.
Вечером 5 июля «Спрей», после того как целый день плыл по разгулявшимся волнам, решил дальнейший путь осуществить без помощи рулевого. Я держал курс на юго-восток, и ветер пусть был слабым, но попутным, поэтому «Спрей», попав в эту полосу, направлялся теперь на юго-восток, делая около восьми узлов в час, – отличная для него скорость. Я увеличил парусность, чтобы без потери времени пересечь пути, по которым следуют лайнеры, и достичь как можно скорее благоприятного Гольфстрима. Туман к вечеру рассеялся, и я смог посмотреть на прекрасный заход солнца. Я провожал его взглядом, пока оно не скрылось за горизонтом. Затем я, обратившись лицом на восток, обнаружил на самом конце бушприта улыбающуюся полную луну, встающую из моря. Даже если бы мне явился сам Нептун, это не удивило бы меня больше.
– Добрый вечер, Луна! – вскричал я. – Я рад тебя видеть!
После я много раз беседовал с луной, которую посвятил во все подробности своего путешествия.
Около полуночи все снова укутал плотный туман. Казалось, на нем можно было просто стоять. И так продолжалось в течение нескольких дней, пока не поднялся штормовой ветер. Волны поднимались все выше, но у меня был хороший корабль. Все-таки в густом унылом тумане я чувствовал себя маленьким насекомым, дрейфующим в одиночестве на соломинке. Я закрепил штурвал, и мой корабль пошел заданным курсом, а пока он плыл, я спал.
В течение этих дней меня охватывало чувство страха. Моя память работала с поразительной силой. Зловещее, незначительное, большое, маленькое, замечательное, банальное – все предстало пред моим умственным взором в магической преемственности. Страницы моего позабытого прошлого были подняты, казалось, что они принадлежат какой-то прошлой жизни. Я слышал, как смеющиеся и плачущие голоса рассказывали мне, что я узнал в различных уголках земного шара.
Чувство одиночества покидало меня только во время шторма, когда было много работы. Когда же хорошая погода возвращалась, оно приходило вновь и я не мог его с себя стряхнуть. Я часто сам себе громким голосом отдавал какой-то приказ по управлению судном, ибо мне сказали, что от долгого молчания я могу потерять голос. Когда солнце стояло в зените, я кричал: «Восемь склянок!» – по всем морским правилам на корабле. А из своей каюты я кричал воображаемому рулевому: «Как на румбе?» или «Какой курс?» Но ответа не получал, а чувство одиночества напоминало о себе с новой силой. Мой голос глухо звучал в пустом воздухе, и я прекратил разговаривать сам с собой. Впрочем, это случилось незадолго до того, как меня посетила мысль, что когда я был подростком, то любил петь; почему бы не попробовать снова, тем более что здесь я точно никого не побеспокою? Мой музыкальный талант никогда не вызывал зависти у окружающих, но, чтобы понять, что это значит, надо было услышать, как я пою, здесь, в Атлантике.
Видели бы вы прыжки дельфинов, когда раздавался мой голос, предназначенный для моря, волн и всего того, что было в нем. Старые черепахи с вытаращенными глазами высовывали свои головы из воды, когда я пел «Джонни Бокер», или «Мы заплатим Дарби Дойлу за его сапоги», или еще что-то подобное. Но в целом дельфины были более благодарными слушателями, чем черепахи: они прыгали гораздо выше. Однажды, когда я напевал любимый псалом о рухнувшем Вавилоне, один дельфин прыгнул выше бушприта. Если бы «Спрей» шел немного быстрее, то он оказался бы прямо на палубе. Морские же птицы испуганно летали вокруг.
К 10 июля прошло ровно восемь дней, как я находился в море, и «Спрей» был в тысяче двухстах милях к востоку от мыса Сейбл. Сто пятьдесят миль в день, должен признаться, отличный показатель для такого маленького судна. Это был самый большой пробег на «Спрее», который когда-либо делали на нем прежде или во время плавания.
Вечером 14 июля, находясь в более приподнятом настроении, чем раньше, я получил возможность крикнуть: «Эй, кто под парусом?» На горизонте появился парус неведомой баркентины, три румба по наветренной строне. А потом наступила ночь. Мой корабль плыл дальше, не обращая внимания на румпель. Ветер был южный, и «Спрей» направлялся на восток. Его паруса были закреплены, как паруса «Наутилуса». Он шел стабильным ходом всю ночь. Я часто поднимался на палубу но находил все в полном порядке. Веселый ветерок продолжал дуть с юга. Рано утром 15 июля «Спрей» подошел близко к борту незнакомой баркентины, которая называлась «Ла Вагиза» и уже двадцать три дня находилась в плавании, направляясь из Филадельфии в Виго. Вахтенный заметил «Спрей» накануне вечером. Капитан, когда я подошел достаточно близко, бросил мне конец и послал по нему бутылку отличного вина. Он также послал свою карточку, в которой я прочитал, что его имя Хуан Гантес. Думаю, он был хорошим человеком, как большинство испанцев. Но, когда я решил представиться и рассказать, что у меня «все хорошо» (оживленно жестикулируя в присущей мне манере со «Спрея»), он так пожал плечами, что те оказались гораздо выше его головы; и, когда его приятель, который знал о моей экспедиции, сказал ему, что я плыву один, он перекрестился и спустился в свою каюту. Больше я его не видел. К закату он был на таком же расстоянии за кормой, как был впереди накануне вечером.
Теперь в моей жизни было все меньше и меньше однообразия. 16 июля подул северо-западный ветер, погода была ясной, а море спокойным. На горизонте показался крупный корабль, а в половине третьего пополудни я уже разговаривал с незнакомцем. Корабль из Глазго назывался «Ява» и шел из Перу в Квинстаун за распоряжениями. Его старый капитан напоминал медведя, хотя я когда-то встречал на Аляске медведя, который выглядел гораздо приветливей. По крайней мере, тот медведь казался довольным встречей со мной, чего нельзя было сказать про этого старика-гризли! Полагаю, мое приветствие нарушило его сиесту, а мой маленький шлюп, проходя мимо его большого корабля, в какой-то мере подействовал на капитана так, как красная тряпка на быка. «Спрей» имел значительные преимущества перед более тяжелыми кораблями в дни, когда ветер был слабым. Последние два дня тяжелый корабль капитана будто стоял на одном месте, а «Спрей» с поднятым и надувшимся от слабого ветра гротом настолько проворно скользил по воде, что лучшего нельзя было желать.
