Но вот судьба бросила ее вначале в педучилище, а потом и в сельскую школу, и она этому не противилась. Плыла по течению не задумываясь: а может, стоит сменить профессию?
По истечении десятка лет сельская школа, в которой она учительствовала, превратилась в городскую – большая станица получила статус города. И в этой школе Алла Леонидовна Дьяченко проработала всю свою жизнь до выхода на пенсию, ездила на занятия на маршрутке из краевого центра в этот город-спутник. Что поделаешь, не всем везет и не все получившие диплом учителя становятся педагогами по сути.
То, чего ожидала от матери дочь – быть одновременно и бабушкой, и педагогом, – не произошло. Вместо роли педагога Алла Леонидовна, по сути, исполняла роль надзирателя женской тюрьмы. А Люда при ней была единственным заключенным, который постоянно устраивал бунты или просто бузил, причем надзирательница не могла с достоверностью сказать, когда очередное восстание начнется.
Не раз у нее возникало желание отправить внучку обратно к матери, но… Сколько было этих «но», сразу и не сочтешь.
Во-первых, дочь Аллы Леонидовны присылала деньги на внучку. Причем такие приличные, что отказываться от них уже не хотелось. Дочка с зятем работали на севере Тюмени и получали немало, столько здесь, на юге, большинству людей и не снилось.
Алла Леонидовна постепенно привыкла иметь в кошельке вовсе не пенсионные деньги – интересно, смог бы кто-нибудь из служб соцобеспечения жить на три тысячи рублей в месяц? И покупать себе что-нибудь еще, кроме хлеба и молока, о чем так беспокоятся политики? Посадить бы их на эти хлеб и молоко! При том, что врачи все время убеждают: пища на две трети должна быть растительной. То есть фруктово-овощной, что и на юге ого-го как кусается!
А с помощью дочери она получила возможность покупать и лучшие колбасы, и деликатесные консервы, да и себе порой могла позволить приобрести ту или иную тряпочку. Ведь, как известно, женщина в возрасте должна хорошо одеваться, чтобы на нее обращали внимание мужчины.
Во-вторых, в сумму ежемесячного содержания внучки вовсе не входила ее одежда – тут родители одевали Людмилу собственноручно и порой присылали ей такие вещи, что юная мерзавка выглядела в них как королева.
В-третьих, как можно отправить куда-то почти совершеннолетнюю девушку без ее желания? Та вовсе не хотела возвращаться в ставшую ей чужой Тюмень.
В-четвертых, прописанную в твоей квартире… с дури, конечно!
Тут Алла Леонидовна лукавила сама с собой. Дело в том, что Людка собралась замуж. За курсанта ракетного училища Колю Переверзева. Парень жил через два дома от Дьяченко. Вернее, жил до поступления в училище. Теперь он уже оканчивал пятый курс, был на государственных харчах, то есть полном государственном содержании, чем весьма гордились его родители.
Алле Леонидовне довелось как-то разговаривать с его матерью. Совершенно случайно. Та разглагольствовала, что они с мужем кладут деньги на книжку, чтобы, когда сыночек получит звание офицера, закатить ему свадьбу. Такую, чтобы перед людьми не было стыдно.
«Прозевала я Людку-то, прозевала», – говорила себе Алла Леонидовна, вспоминая, какой приехала к ней внучка, подросток четырнадцати лет, робкий, тощий цыпленок. То есть по меркам бабки.
А так-то у нее все уже было на месте. И сисенки, и попа. Только талия тонкая, впору переломиться. И глаза огромные, голубые, такие ясные, что хотелось сравнить с каким-нибудь цветком. Казалось, она все еще чему-то удивляется. Может, тому, что мать так рано ее от себя отправила?
Хотя совсем уж никчемной девчонкой Людмила не была, бабушка ею вначале даже гордилась. Самостоятельно поступила в медицинское училище, когда конкурс туда был не меньше, чем в институт. И училась вроде неплохо. По крайней мере на первом курсе ее куратор говорила, что у девочки «светлая голова».
В ту пору Алле Леонидовне пятьдесят четыре года исполнилось – так получалось, что в ее роду женщины рано рожали. Сама она мать Людмилы, Веронику, – в двадцать лет. Вероника Людку – тоже в двадцать лет.
Так вот, Алла Леонидовна привыкла жить одна, в спокойствии и свободе. А свобода ей была нужна для самого обычного дела – тесного общения с одним человеком, с которым Дьяченко время от времени встречалась в своей квартире уже два года и ко времени приезда внучки все еще не собиралась расставаться.
К сожалению, после появления в ее жизни Людмилы связь Аллы Леонидовны с этим человеком долго не продлилась. И все из-за этой неблагодарной девчонки, которая не ценила ни заботу родной бабушки, ни то, сколько она времени на нее потратила. Можно сказать, отказавшись от личного счастья.
Теперь у Аллы Леонидовны другой мужчина и лет ей пятьдесят восемь, но это вовсе не значит, что она и теперь готова принести себя в жертву и нянчиться с внучкой, которая вовсе не заслуживает хорошего к ней отношения. Вероника назвала ее Людмилой. Зачем? Ей больше подошло бы имя Варвара, такая она выросла дикая и невоспитанная.
Люда и сама своего имени не любила. Напрасно мать в свое время уверяла, что как это здорово: Людмила – значит, людям милая.
– Я не хочу быть милой людям, – хмурилась она. – Зачем мне все люди? Пусть я буду милой Максу. – К тому времени у матери родился второй ребенок – сын, и Люда любила его, как прежде не любила никого на свете. – Еще тебе и папе…
В то время Люда не знала, что отец у нее не родной. Тогда не знала и сегодня утром еще не знала. Вот теперь узнала. Совсем недавно…
Глава вторая
Внутри у Людмилы все кипело: предатели, сволочи. Маменька выпихнула ее из дома, чтобы дочь… не соблазнила ее муженька, так, что ли? Отца. Папу?! Неужели она совсем уже сбрендила, если могла подумать такое о дочери?!
По крайней мере так сказала ей об этом бабка. А ей с какой стати врать?
– Побоялась, что Виктор-то к тебе начнет интерес проявлять. Ты ж ему не родная, так что никакого инцеста, а всего лишь интерес мужчины к юной девушке.
От такого «открытия» хотелось рыдать. И противнее всего, что Николай стоял рядом с Людой и это все слышал.
Папа, выходит, отцом не был, а просто им притворялся. Да так искусно, что Людмила ни о чем не догадывалась. Неужели ему было ее совсем не жалко?
И вообще, все эти Тимошины хоть имели представление о том, через что Люде пришлось пройти? В четырнадцать-то лет много разве у человека ума в голове? Ему – то есть ей – все было интересно. Все запретные плоды, которые порядочные девушки… нет, девушки, живущие под надзором матери, не пробуют. У них такой возможности нет.
В медучилище полно было таких подростков, которые по той или иной причине жили вдали от родителей. И воспитатели общежития только делали вид, что держат руку на пульсе. Главное, и студенты этому быстро учились, было не попадаться.
Здесь Люда не только дневала, но и порой ночевала, звоня, конечно, бабке, что будет в общежитии с подругой готовиться к экзамену. И номер комнаты называла. На всякий случай. Уверена была, что Алла Леонидовна ни за что сюда не придет. Она тоже, как и общежитские воспитатели, исполняла свои обязанности чисто формально.
Людмила, между прочим, не только анашу курила. Кокаин нюхала. И однажды даже согласилась, чтобы ей вкололи героин.
Но на иглу, к счастью, не села. Во-первых, к тому времени она уже немало читала на тему наркотиков. Да и вообще, несмотря на юные годы, она все же не была круглой дурой. Масло в голове у нее имелось. Короче, она вполне представляла себе, чем такое увлечение может кончиться, и потому от страха даже перестала встречаться со своими новообретенными друзьями – некоторые из них уже были законченными наркоманами, а другие примеривались, быть или не быть…
Эти друзья попытались ее доставать, грозили пальцем, мол, нехорошо спрыгивать на ходу, но Людмила солгала, что бабка у нее работает в милиции и пусть только попробуют к ней сунуться, мало не покажется.
Она представила себе, как у любимой мамочки, узнай она все дочкины похождения, отразился бы ужас на лице, и злорадно засмеялась.
За что? За что с ней так подло обошлись? Причем не какие-то там посторонние люди, а те, кого она считала близкими и родными. И среди них – папа. Папа Витя! А она-то думала, что он ее по-настоящему любит, ведь дал же он ей свое отчество и фамилию. Неужели просто так, как дал бы имя какому-нибудь бродячему щенку?
Мать – с ней все понятно. Если бы Люда знала раньше… Она давно бы уехала куда глаза глядят, подальше от них всех.
Все началось с того, что Людмила с бабкой опять поссорилась, и та сказала вот эту самую фразу:
– Ты никому не нужна, даже родной матери! Они спихнули тебя мне на шею – и успокоились. Лучше бы в детский дом отдали.
Какой детский дом? У нее даже в глазах потемнело. Если Алла Леонидовна думает, что Люда не нужна родной матери, то неужели и отцу тоже…
– Папе, я папе нужна! – закричала ей Людмила.
Но бабка злорадно расхохоталась:
