– Что ты говоришь! – ужаснулась мама.
– Хорошо, уточню: никого поблизости не было.
– Но ты жила не у кого-нибудь, у родной бабушки! – продолжала настаивать мама.
Людмила снисходительно взглянула на нее. Она видела маму насквозь. Та нарисовала себе, как хорошо живет ее дочь, и с этим спокойно спала…
– Жила. А после того как дорогая бабушка рассказала, что папа мне вовсе не папа, а ты была рада от меня избавиться, я поняла, что теперь не только язык, но и воздух у нас не может быть общим.
– Но бабушка… Она могла сказать это в запале, со зла…
– При моем женихе, – с кривой улыбкой подхватила Люда. Она быстро успокоилась от того, что рассталась с Николаем, но матери все же сказала. Может, пусть хоть теперь перестанет защищать свою распрекрасную мамашу. Нельзя же быть такой слепой!
Мать замолчала и взглянула на дочь жалобно: мол, почему бы тебе не быть снисходительней? Но та отчего-то не захотела ее жалеть.
– Если дети такая обуза, для чего их тогда заводить! – выплеснула Людмила то, что давно в ней бродило и распирало изнутри, как сероводород на болоте!
И добилась результата: мама заплакала. И так горько, что Людмиле в момент расхотелось и дальше ее заводить. Устыдилась.
– Мамочка, прости меня, пожалуйста! Если бы ты знала, как это тяжело: считать, что ты никому не нужна.
Теперь они плакали обе. В номере гостиницы, который по приезде сняла для себя мама.
– Сегодня ты останешься у меня, нам нужно серьезно поговорить!
Людмила подменилась с одной из девчонок-фармацевтов на одну ночь. Теперь ей хотелось провести остаток вечера и ночь с мамой, по которой она, оказывается, так соскучилась.
– Я буду присылать тебе деньги, как и прежде, на главпочтамт, – говорила мама. – Подумать только, ты вынуждена самостоятельно зарабатывать себе на хлеб.
– Не на хлеб, а на квартиру, – усмехалась Люда.
Хотя, если подумать, и на хлеб тоже. А что, пора, не маленькая. Подумаешь, несовершеннолетняя! Смотря для чего…
Утром Людмила провожала мать в аэропорт. Та вынула бумажник и отдала дочери пачку денег, не считая.
– Пожалуйста, Люда, сними себе квартиру. Не жалей денег. Я пришлю тебе столько, сколько нужно.
– И долго ты будешь меня содержать? – ворчливо проговорила Людмила.
– Пока не выйдешь замуж, – улыбнулась мама. – Тогда я с чистой совестью передам тебя с рук на руки.
– А если я не выйду очень долго? – посмеялась Людмила.
Глава четвертая
Люда познакомилась с Димкой, когда он в своей солдатской робе копал траншею. Почему-то один. Копал и при этом что-то декламировал. Явно рифмованное.
Она приостановилась и будто невзначай стала слушать, что он там бормочет.
Иду я против топора,В руке сжимая ломКак символ торжества добраВ его борьбе со злом[1].
Он приговаривал, замолкая, а потом начинал опять.
Людмила подумала: надо же, какой нынче солдат продвинутый пошел! Под стихи копает… Но все-таки копает вручную, можно подумать, что в армии техники никакой нет. Или у них такой способ наказания: лопату в руки – и копай от забора до заката?
– Здравствуйте, девушка, вам тоже нужно что-нибудь выкопать? – спросил он, когда она уже собралась идти дальше.
– Нет, спасибо, ничего не нужно, – невольно хихикнула она. И чуть было не добавила: «Разве что могилу».
Но он бы не понял, почему у такой молодой и на вид успешной герлы такое похоронное настроение.
За один день, что мама была в городе, Людмиле показалось, будто они успели сблизиться, как никогда раньше, и теперь она, успокоившись и поняв, что не так уж одинока, будет жить дальше с песней по жизни.
Но мать уехала, и на нее опять навалилась тоска. Рыжий, наверное, сказал бы: «Идет нормальный процесс, переоценка ценностей».
Парень с лопатой между тем внимательно посмотрел на нее и сказал:
– Тогда, может, хотя бы имя свое скажете солдату, чтобы он мог засыпать с ним на устах.
Она, не сдержавшись, фыркнула. Но просьбу выполнила:
– Людмила.
– Да, – зачарованно протянул он, – с таким именем можно не только засыпать, но идти в атаку и сражаться на турнирах… Мила. Мила-я, ты услышь меня-а…
Такой вот приколист.
– А меня Дмитрий. Дмитрий Князев.
Он стоял внизу, в траншее, опершись на лопату, и, не скрываясь, оглядывал ее с ног до головы.
– Так я пойду? – неуверенно спросила Люда, почувствовав от его взгляда почти робость. Можно было подумать, что он вдруг приобрел на нее такое влияние, что она даже разрешение у него спрашивает. На свободное хождение по улицам, между прочим.
– А давайте завтра встретимся? – предложил он.
– Здесь?
Сказала и подумала, что определенно в его взгляде есть что-то магнетическое. Она будто сама не своя, лепечет глупость всякую.
– Почему – здесь? Можно и возле фонтана у «Авроры». В шесть часов, а?
«Аврора» – кинотеатр, подле которого стоит скульптура девушки в шинели, с ружьем. Ее почему-то тоже называют Авророй. Поскольку эта скульптура поставлена здесь еще во времена Советского Союза, то символизирует она, очевидно, зарю коммунизма. Правда, сейчас никто об этом не задумывается. И молодежь привычно назначает возле нее свидания.
Парень, вспомнив о чем-то, помрачнел. И пояснил для нее:
– Если, конечно, прапорщик опять не привяжется.
– Пятнадцать минут я подожду, – сказала Люда, проникаясь сочувствием к солдату.
– Это правильно, – согласился он, – международная норма ожидания. Только обычно я никуда не опаздываю, а уж после пятнадцати минут точно не приду.
Но сладилось у него, как видно, с прапорщиком, потому что Димка пришел вовремя. Минута в минуту. Вообще они одновременно подошли к месту свидания с двух сторон.
Посмотрели друг на друга, одновременно хмыкнули, а потом и рассмеялись. Они сразу начали общаться будто на одной волне. У Людмилы никогда такого не было. Ни с кем. Даже с Рыжим. Чтоб вот так, с одного взгляда чувствовать одно и то же.
До встречи с Димкой – Дмитрием Князевым – у Людмилы случилось много чего плохого. Откуда бы в ее жизни взяться хорошему, если у нее не было ни постоянного жилья, ни близких людей? Вон даже родную мать будто заново обретала. Да и то с натугой, сопротивляясь неизвестно почему.
Когда она рассталась с Переверзевым, то была так опустошена – не горем, нет, разочарованием в жизни, в мире, который не принимал ее с распростертыми объятиями, а только пинал без устали, словно она была какая-то отверженная. Неудачница. Несмотря на наличие родственников, как будто одна на свете. От подобных мыслей ей просто жить не хотелось. Разве она хуже всех? И вообще, за что ей такая судьба?
Даже мама приехала к ней всего на один день. Как будто за один день можно было решить все ее проблемы.
Рассказав матери в общих чертах, как та предлагала, о своей жизни, Люда почти ничего не рассказала.
Например, как она опять появилась в той самой компании, из которой почти без потерь сбежала когда-то. Там она могла найти себе утешение. И нашла. Да так «удачно», что спустя некоторое время поняла, что беременна.
К кому было идти? Кто помог бы ей найти хорошего гинеколога?
Как сказала одна из ее приятельниц:
– Не королева, пойдешь на общих основаниях.
На общих не хотелось. Слишком высок, по мнению Людмилы, был процент женщин, после первого аборта не могущих больше родить. И она обратилась к Рыжему.
Конечно, он был еще студентом третьего курса, но у него уже имелось столько знакомых в медицинских кругах, что он мог решить почти любую проблему с чьим-то здоровьем. Разве что, кроме особо сложных случаев, вроде рака четвертой стадии.
К тому же он встречался с дочерью профессора медицины, специалиста, нейрохирурга.
Рыжий говорил о профессоре с придыханием, а о его дочери как бы между прочим. Будто она его почти не волнует. Что, однако, Людмилу не могло обмануть. Его интересовали оба члена семьи – каждый по-своему.
Удалось ему, безродному, проникнуть в закрытое элитарное общество врачей, в котором они обычно стояли плечом к плечу и могли чуть расступиться только для самого одаренного, каким и был Рыжий.
Но свою бывшую девчонку он не забыл. Не из таких был Рыжий, чтобы от друзей отказываться.
– Залетела? – понимающе качнул он головой. – Эх ты, дуреха! Говорим мы вам о контрацептивах, говорим, а вы…
– Кто это вы и кто – мы? – окрысилась на него Люда.
– Мы – это врачи, – ничуть не смутился он, – а вы – глупые девчонки, которые не думают о будущем. Теперь ты хочешь, чтобы я позаботился о твоем будущем. Ну, чтобы эта опаснейшая операция – не в смысле сложности, а в смысле стресса для молодого организма – прошла благополучно…
– Слушай, Рыжий, кончай, а? Вот уж не знала, что ты станешь таким занудой. Ты не забыл, что я заканчиваю то же училище, что и ты, и, между прочим, уже фармацевтом работаю. По ночам…
– Крутая, кто же спорит, еще какая крутая. А за помощью к старому другу прибежала?
