примитивные зеленокожие агги, хоть и чтили одного Шаара, но никогда не
приписывали ему слабостей. Бог должен явить свое могущество, призвать к
жертве, наделить силой… А этот человеческих жертв не требовал – значит, сильно
человека любил. Так ведь деревенскому пню понятно, что любовь – это слабость и
божество не может любить человека – только жалеть, как глупое и увечное
существо.
Это ладно, можно простить такие ошибки. Но книга оживала в его руках –
этим она отличалась от других. Страницы могли неожиданно опустеть, каждый раз
выдавали новые письмена и рисунки, часть листов пустовала. Авенир захотел
разобраться, но его всё время отвлекало подсобничество и учение. Однажды книга
показала ему заклинание воздушной сферы. Чародействование влекло наказание…
Полет мыслей нарушили крики с улицы. Он осторожно привстал с кровати и
выглянул в окно. В придорожной пыли катались, сцепившись, два деревенских
пацана.
– Бей! В нос! Давай! – дерущихся окружила толпа детей, раздавались звонкие
вопли, хлопки, крики.
Крупный мальчишка завалил тощего, уселся на грудь, придавил коленями.
Кулаки поднимались медленно, да и поверженный противник извивался как
скользкая серая гюрза. Авениру задела такая несправедливость. Он схватил сумку
и вышел из своего убежища.
– Эй, мелюзга, кончай представление. Толстый скоро помрёт с натуги – и так
воняет, аки хряк в свинарне.
Детвора удивленно разглядывала незнакомца. Путники в этом селении редки, да и выглядит не как привычные всадники из Глинтлея. Невысокий русый
парнишка принялся сбивчиво объяснять:
– Он сам виноват. Украл медяки из школьной шкатулки. А нас потом всех
застегают. Крот на смотре и узрел, как Тайрин крался сзаду дома с мешком. Подлец
его ударил.
Парень покраснел – видно удар пришелся по весьма чувствительному месту:
–Крот сказал всё нам. Мы его нашли. Он прятался на сеновале. Надо наказать, чтобы не лез больше.
– Вы его и так прилично наказали. Хватит.
Авенир потеснил толпу, помог тощему встать:
– Значит, школа. И учителей хватает?
– Остались только Старый Дон и Каст Генри. Еще староста учит.
– Ясно, тут и староста есть. Проводишь меня к нему. А вы верните деньги в
школу. Уразумели?
Детвора закивала. Авенир с вором-неудачником зашагали к старостату. Волхв
мельком присматривался. Многие дома покосились, заборов не было. У редкой
избы суетился пёс, люди оглядывались на чужака с опаской, женщины закрыв
лицо, скрывались в домах. Попытался подойти пьяный мужик, но запутался в
собственных ногах, плюхнулся в корыто помоев.
«Кого-то они напоминают» – парень напряг извилины. – «Дети одинаково
одеты, женщины прячутся. Хотя, как же ещё? Во всех поселениях традиции сходны
и чтутся веками».
Старостат – высокий и красивый дом в два яруса был, пожалуй, единственным
сооружением не из дерева. Стены выкрашены синим, в окнах переливается мутное
кварцевое стекло. Казалось, что когда разруха гуляла по деревне, то обошла здание
стороной. На заборе крепилась табличка с восьмиугольником – символом
Гроумита. Авенир с Тайрином с усилием отворили тугую крепко прилаженную к
забору калитку.
Староста Роуэльд плюхнулся в уютное широкое кресло и подумал о том, что
ему хотелось бы сейчас жареных грибов и свежего сливового соку. В дыхании
давно появился сладковато-кислый привкус – больной желудок вкупе с возрастом
заявляли о себе часто и громчо. В свои семьдесят два староста выглядел на все
девяносто – сказалось неспокойное прошлое. Да, почти никто из соратников не
дожил до этого времени – а как бы хотелось пропустить чарку-другую, вспомнить
удалые года, когда чувства были острее, а жизнь текла стремительно …
Дремы прервал решительный стук в дверь.
Старик вздрогнул.
«Эх, и кого принесло в такую рань? Неужто опять какого-то мужика, с вечера
напившегося льняного самогону, замучила совесть и он приполз жаловаться на
несчастное житие?»
Снова раздался стук.
Роуэльд кряхтя, переваливаясь с боку на бок, проковылял к двери, открыл
смотровое. На пороге стояли здешний постреленок и молодой незнакомец в
странном одеянии.
– Кто ж это пожаловал ко мне в гости?
– Впустите, голова. К вам тута человек пришел. Про школу спрашивал.
– Да вижу, что не зверь.
Щелкнул затвор и тяжелая исцарапанная дверь бесшумно отворилась.
– Входите. Есть хотите? Молодчатка ведь всегда голодна? За столом и беседа
лучше идёт.
Из глубины дома пахнуло теплом и уютом. Широкий вход ведёт в гостиную, на стенах спят картины, в подставках мирно горят свечи.
Роуэльд усадил гостей за стол. Глубокие уютные кресла меньше всего
походили на обеденные стулья. В Академии такой роскоши не было – все сидели на
твердых неудобных лавках, еда хоть и была вкусной, но казалась ненастоящей –
видать, маги-повара не сильно заботились о желудках дагов. Раздумья прервал
аромат, доносившийся с кухни. Запах густ – можно почерпнуть ложкой и запихать в
рот. В животе съежилось, Авенир ощутил неимоверный голод. На столе появились
жареные куропатки, котелок с галушками, ячменные лепешки и плошка сметано-
чесночной намазки.
– Налегайте от души. Я позавтракал уже. Разве что почаевничаю с вами.
Нечасто этот дом видел подобное чревоугодье. Первыми исчезли куропатки.
Хрустя зажаристой корочкой, обсасывая жирные пальцы и почерпывая лепешкой
намазку, гости приговорили птичек. На очереди стояли галушки. Их уплетали не
так бодро, но огонек в глазах ещё горел. Когда староста внёс чайник, гости
неторопливо макали лепешки в остатки намазки.
– Да уж, правду говорят, что еда это зло. Делает людей ленивыми. Делать
ничего не хотят, лишь бы поспать.
Тайрин расплылся в улыбке, глаза сыто блестели:
– А раз вы нас накормили, значитца, вы – главный злодей!
– Вот юнцы то пошли, остроязы – проскрипел Роуэльд и принялся разливать
дымящийся напиток.
«Незлобно проскрипел», – подумал Авенир. – «По-доброму так. Как любимый
томик по зверобытию».
– Про школу спрашивал. Стало быть, учить надумал? – уже за чаркой терпкого
напитка спросил староста, – а в каких сведущ науках? Молод ты для ученого ума. В
такую пору юноши мыслят о богатстве, славе да теплых объятиях заботливых
кармилитянок. Да и что знания? Опыт дороже.
– Ваша правда. Мыслить о девицах, тугих кошельках и почетном месте
приятно, – Авенир почесал щеку. – Да вот в желудке от этих дрем не прибавляется.
Наследства богатого мне Фортуний не принес, известности тоже – всё что имею, ношу с собой.
Юноша переборол накатывающую дрему:
– Я знаю зверовзросление, полевое хозяйство и сруб жилья.
Голос Авенира стал серьезным:
– Могу работать в поле и на стойлах.
– Ишь ты, бойкий какой!
Роуэльд крякнул от напористости парня:
– Нечасто я таких дошлых встречал. Добр будь, для начала хватит с тебя поля.
Как раз пахота подошла. Мы, потомки амишей, ко всем новым относимся
настороженно. Учить пока не позволю – и сам не серчай, коли привечать не будут.
Для житья выбирай любой дом. Стукнул в дверь – ежели не откликаются, заходи и
хозяйствуй. Четыре десятка назад джунгары набегали, Гроумит их дери, так почти
всю деревню вырезали. Животины у нас немного, управляемся. А вот на поля рук
не хватает. Школа… – старик потеребил широкий, изъетый угрями, нос. – Некого у
нас учить. Коли ученье полезное – применяй, если у люда интерес проснется, обучишь.
Разговор потек дальше. Так же, как и ароматный чай, кочевавший из чашек в
желудки, наполняя естество человеческое теплом и покоем.
Пахать в поле тяжело. Весенний снег сошел недавно, земля сырая, грузная.
Вздабривать такую – рабский труд. Вот только не убежать от него, не обойти, не
обогнуть никак. Для семени должно подготовить участок, чтобы приняла земля
маленьких гостей в недра, потчевала и нежила их своими благами. Нальются тогда
силой и соком посеянные малыши, дадут росток, затем колос, а в колосе полное
зерно, напитанное солнечным светом, небесной влагой и природной крепостью. И
будет человеку пища от даров земли. Не зря терпел он труды и муки, не зря отдавал
последнее с зимы пропитание. Да и земле придет облегчение от ноши своей.
Сможет она спокойно уходить на долгий сон в конце осени, собирать силы для
следующей вспашки.
«Летопись о сеянии и страде. Величаво», – Авенир поднял голову, щурясь от
яркого солнца, посмотрел на проплывавшие облака. Эх, до чего же хорошо. Он
обосновался в том самом доме, с которого начался его здешний путь. Местная
детвора растрезвонила о пришельце на всё поселение и местные – то ли желая
познакомиться поближе, то ли от доброты душевной – помогли восстановить и
