смягчающее обстоятельство: я полагаю, что мой вкус до некоторой степени
отражает вкусы моего литературного поколения и что компетентному русскому
читателю мои оценки не покажутся парадоксальными.
Но если русский читатель и поймет меня с первого взгляда, боюсь, что
англосаксонский интеллектуал (ведь на самом деле русской литературой
интересуются только интеллектуалы) найдет некоторые мои оценки в высшей
степени странными. Английские и американские интеллектуалы в своих
оценках русских писателей отстали лет на двадцать – да и двадцать лет назад с
некоторыми их суждениями согласились бы только не слишком образованные
люди. В России большое значение, которое я придаю Лескову, Леонтьеву,
Розанову, символистам (главным образом Белому, а не Бальмонту) и Ремизову,
стало общим местом, тут я не оригинален. Точно так же мое прохладное
отношение к Мережковскому, к Арцыбашеву, к символизму Андреева, к
Горькому (среднего периода), к большей части поэзии Бальмонта –
свидетельство их стадного чувства.
Конечно, нет непогрешимых литературных вкусов, но не надо думать, что
чем они новее, тем точнее. Однако все-таки издалека виднее, и сегодня мало
кто решится судить Роджерса и Вордсворта, как их судил Байрон, или Сюлли-
Прюдома и Малларме – как французские критики 1880-х гг.
Эту книгу я писал в Лондоне и не смог бы написать ее без помощи
Британского музея и Лондонской библиотеки. Британский музей – бесценная
сокровищница русских книг XIX в. Менее полно в нем представлены книги
периода 1900–1914 гг., так как с начала войны их закупка почти полностью
прекратилась. Но, к счастью для меня, библиотекарь Лондонской библиотеки
доктор Хегберг Райт трогательно относится к изучению всего русского и
неустанно пополняет русский отдел своей библиотеки, так что там русская
проза и поэзия последних двадцати лет собраны с той полнотой, которой можно
ожидать в разумных пределах. Достаточно сказать, что без Лондон ской
библиотеки некоторые подглавки моей книги не были бы написаны.
5
Труднее всего мне было с книгами, опубликованными в 1914–1918 гг. Из-
за войны эти книги оказались редкостью в библиотеках Западной Европы.
С другой стороны, советские власти предельно затрудняли вывоз из России
книг, напечатанных до революции. Поэтому мне не удалось воспользоваться
некоторыми важными справочниками (включая такие необходимые книги, как
Новая энциклопедия Брокгауза и Ефрона и История русской литературы
девятнадцатого века Венгерова). Это сказалось, главным образом, на том, что в
моей книге мало биографических сведений, особенно о писателях,
анализируемых в III главе (Куприн, Арцыбашев, Сергеев-Ценский). С другой
стороны, я льщу себе мыслью, что дал, насколько возможно на сегодняшний
день, полный обзор послереволюционной литературы .
Выражаю самую искреннюю благодарность профессору сэру Бернарду
Перзу, без чьей энергичной поддержки эта книга никогда не была бы написана;
мисс Джейн Е. Харрисон, которая с бесконечной добротой и терпеньем прочла
некоторые главы моей книги и сделала бесценные исправления в моем плохом
английском (читатель легко обнаружит, каким именно главам так повезло); и
моему коллеге Н. Б. Джопсону за некоторые ценные замечания относительно
перевода названий русских книг.
Февраль 1925 г.
6
Глава I
1. КОНЕЦ ВЕЛИКОЙ ЭПОХИ
Царствование Александра II (1855–1881) бы ло эпохой великих
литературных свершений, золотым веком русского романа. В ту пору были
написаны почти все великие произведения русской художественной
литературы – от тургеневского Рудина и аксаковской Семейной хроники до
Анны Карениной и Братьев Карамазовых. Величайшие писатели обратились к
роману, но рядом продолжали цвести и другие жанры художественной
литературы, способствуя созданию картины Золотого века. Но в цветущем саду
таилась змея: все эти великие произведения были созданы людьми старшего
поколения, и у них не было наследников. Ни один из молодых писателей,
вошедших в литературу после 1856 года, не считался достойным стать рядом с
ними, и когда, один за другим, стали исчезать старики, места их оставались
пустыми. Перелом произошел вскоре после 1880 г.: Достоевский умер в 1881-м,
Тургенев в 1883-м. Толстой объявил о своем уходе из литературы. Великая
эпоха закончилась.
Поколение, рожденное между 1830 и 1850 гг., было нисколько не беднее
талантами, но эти таланты не уходили в литературу. То было поколение
великих композиторов (Мусоргский, Чайковский, Римский-Корсаков), великих
ученых (как, например, Менделеев), замечательных художников, журналистов,
адвокатов и историков. Но его поэты и романисты вербовались среди
второстепенных талантов. Словно бы нация растратила на литературу слишком
много сил и теперь стремилась возместить это, отдавая своих гениев другим
искусствам и наукам.
Но помимо таинственного процесса, восстанавливающего равновесие
между различными сферами умственной деятельности, были и другие важные
причины упадка литературы. Первая обусловлена некоторыми основными
чертами русской литературы и, в частности, русской литературной критики.
Великие русские романисты были величайшими мастерами своего дела, даже те
из них, кто, как Толстой, всячески скрывал это и делал вид, что презирает
«форму». Но они действительно скрывали и делали вид, что презирают
«форму». Как бы то ни было, читателю внушалось, что важно то, что они хотят
сказать, а никак не их искусство. Критики пошли еще дальше и попросту
отождествили ценность литературного произведения с моральной или
социальной полезностью его идеи. Они «объявили войну эстетизму» и
заклеймили всякий интерес к «чистому искусству». Вступавшие на
литературное поприще без труда прониклись новым учением, гласившим, что
форма – ничто, а содержание – все. Это сделало невозможной передачу
традиций мастерства, без которой невозможно нормальное развитие
литературы.
Молодые не могли воспользоваться примером старших из-за табу,
наложенного на все проблемы формы. Они могли только бессознательно и
бессмысленно копировать их, но никак не творчески их осваивать. Поколение
1860 года попыталось порвать с установившейся формой романа. Эта попытка
обещала развиться в творческие искания новых путей выражения – нечто
подобное преждевременному движению футуристов. Но атмосфера была
неподходящей для такого развития, и дело кончилось ничем.
Самый значительный из молодых новаторов, Помяловский (1835–1863),
умер молодым, и под общим давлением утилитаризма движение, вместо того,
чтобы привести к обновлению старых форм, вылилось в полное освобождение
7
от всякой формы. Это было осуществлено в творчестве самого одаренного
демократического прозаика того времени – Глеба Успенского (1843–1902).
Другие же, более традиционные и консервативные писатели, могли только
повторять методы и приемы великих реалистов, вульгаризируя и обесценивая
их. Для чего бы они ни применяли реалистическую манеру – для освежения
исторического романа, как граф Салиас, для пропаганды радикальных идей, как
Омулевский и Шеллер-Михайлов, для развенчания их, как Овсеенко, или для
описания добродетелей крестьянской общины и пороков капиталистического
общества, как Златовратский и Засодимский – все они одинаково
неоригинальны, неинтересны и нечитабельны . Классифицировать их можно
только как членов парламента – по политической принадлежности.
Вторая причина, ускорившая разрыв с литературной традицией –
