Лично мне очень нравится, что мы такие странные.
— Харбхаджан, будешь доедать? — спрашивает Фрэнк и тянется за остатком моей чапати.
Я наслаждаюсь лепешкой, подставив лицо рыжему закатному солнцу. Воздух невероятно тих, как бывает только вдали от городов и цивилизации. Со скоростью молнии я прижимаю чапати к груди.
— Дай ей поесть. — Кьяра толкает его в плечо.
Она на два года старше брата и ведет себя очень уверенно.
— Заткнись! — Фрэнк отталкивает ее руку и откусывает полбанана.
С тех пор как ему исполнилось четырнадцать, он ест все, до чего может добраться, но растет только вверх. В этом, как и во многом другом, они совсем не похожи друг на друга, о чем Фрэнк постоянно напоминает ей одним своим видом.
Я спрыгиваю на землю, зажав чапати в руке, и направляюсь к папе. Он стоит перед открытым капотом и изучает двигатель.
— Бхаджан, иди сюда. Я покажу тебе, как работает мотор. — Он наклоняется и подхватывает меня.
Его борода щекочет мне щеку. Я наполняюсь противоречивыми чувствами: счастьем, потому что папины огромные руки крепко держат меня, и унынием, оттого что урок может оказаться долгим.
— Помнишь, что я тебе рассказывал про карбюратор?
Я лихорадочно копаюсь в памяти, но ничего не могу оттуда выудить.
— А теперь перейдем к поршням. Они сжимают смесь бензина и воздуха… — Отец замолкает и берет в качестве наглядного пособия термос.
Я стараюсь запомнить как можно больше слов, потому что знаю, что в будущем меня ждут вопросы и викторины. Они случаются в любое время: после утренней семейной кундалини-йоги, когда мы покупаем гхи[1] на рынке, перед еженедельной получасовой тихой медитацией. Мы трое не ходим в школу, потому что папа считает все образовательные учреждения рассадником правительственной пропаганды и сборищем туповатых бюрократов. Так что мы учимся по ходу дела.
«Время географии», — объявил он как-то утром еще до рассвета.
Мы все стояли на туманном плато, нас немного тошнило от высоты, и единственное, о чем мы мечтали, чтобы он таскал нас в эти непонятные походы в человеческое время. Я сонно ежилась и смотрела на гору облаков.
Солнце поднималось медленно, согревая мои голые руки. Когда туман рассеялся, вокруг нас неожиданно открылось небо. Занялся день, и мы увидели Гималаи во всей красе.
«Вот там Пакистан, а там Китай». — Папа указал на горизонт, туда, где две эти страны граничат с Кашмиром.
Он опустился на колени, а я в ужасе смотрела на него.
«Это Земля, Харбхаджан, — прошептал он мне на ухо. — И она твоя».
Стоя рядом с ним, я чувствовала, что могу потянуться вперед и обнять весь мир.
— Итак, зачем нужны поршни?
Прижимаясь к папиной груди, я доедаю чапати и возвращаюсь в реальность.
— Они гоняют воздух.
— Правильно! Поехали!
Машина кашляет, плюет, скрипит и заводится. Мы направляемся в Сринагар.
Темнеет. Мимо проезжает открытый армейский джип. В кузове в два ряда навытяжку стоят солдаты с винтовками. Кашмир совсем недавно снова открыли для иностранцев после многолетнего кровавого конфликта между Индией и Пакистаном и постоянных перестрелок на границе.
Мама смотрит на солдат с тревогой и предлагает повернуть назад. Папа сообщает, что мы уже и так в полном дерьме и можем либо оставаться на обочине до конца своих дней и разводить кур — хотя проволоки для клеток у нас совсем немного, — либо ехать вперед.
— Что думает личный состав?
— Вперед! — кричим мы втроем с заднего сиденья.
Окна открыты, в них льется теплый, напоенный запахом земли воздух. Мы едем сквозь ночь. Меня укачивает, и я, закинув ноги Фрэнку на колени, погружаюсь в похожий на кому глубокий сон. Мы едем к летней столице Кашмира.
Я мгновенно просыпаюсь оттого, что кто-то грубо хватает меня за руку. Слышны резкие голоса на местном диалекте.
Я сажусь, ничего не понимая:
— Что проис…
Кьяра и Фрэнк шикают на меня и одновременно тычут в плечо. Мы уже никуда не едем, и я вижу, что в машину заглядывают двое. Наши фонарики выхватывают из темноты длинные стволы винтовок. Появляется еще один солдат и наклоняется к папе. Дорога пуста. Сердце у меня колотится, и тут начинается дождь. Капли смывают пыль с ветрового стекла.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Луч фонаря освещает заднее сиденье, и я закрываю глаза. Двое солдат, очень молоденьких, в одинаковой форме цвета хаки, поднимают винтовки и целятся нам в головы. Тот, который говорит с папой, повышает голос, как будто от этого кашмири станет понятнее, и жестом велит нам выйти из машины. Папа не двигается. Наши правила — никогда не разделяться и всегда держаться вместе.
Солдат настаивает. Другой подходит с маминой стороны, тычет в нее стволом. У меня подводит живот, пальцы сжимаются на истертой коже сиденья. Солдат рядом с папой уже кричит и берется за ручку дверцы. Я слышу, как мама хватает ртом воздух.
Тихо, так, чтобы не заметили солдаты, папа переключает передачу.
Что он делает?!
Мы медленно катимся вперед. Солдат что-то орет, папа кивает и улыбается, будто соглашаясь. Радостно машет из окна, кричит «Спасибо!» и снова переключает передачу. Солдаты озадаченно замолкают, а наша машина быстро набирает скорость. Я выглядываю в заднее окно. Дождевые капли, словно пули, барабанят по крыше.
— Спрячьте ее! — кричит папа.
Меня спихивают на пол, Кьяра и Фрэнк нависают надо мной, стараясь прикрыть своими телами. Чьи-то колени впиваются в ребра, я пытаюсь оттолкнуть их, не в силах унять дрожь, а машина все разгоняется. Быстрее, быстрее — и все дальше и дальше.
Наконец меня отпускают. Мы смотрим назад, ожидая выстрелов или погони — полного джипа разозленных солдат. Но дорога пуста.
— Матерь божья, чуть не влипли, — еле слышно шепчет папа.
К счастью, мы успеваем немного сбросить скорость до того, как сбиваем человека на велике. Он внезапно появляется в свете фар, пересекая дорогу прямо перед нашей машиной. На мгновение мир будто встает на паузу. Велосипедист в ужасе смотрит на нас.
И снова брат с сестрой удерживают меня от падения. Папа бьет по тормозам. Раздается негромкий бум, наша машина задевает заднее колесо велосипеда, человек летит вперед и падает на дорогу. Я ору, а папа останавливает машину. Велосипедист лежит, раскинув руки.
Мы со страхом смотрим на него и молчим.
Но… он двигается! Мужчина осторожно садится, потирая ногу. Потом кое-как встает, выпрямляется. Мы трогаемся с места, и он остается позади.
— Подожди, нельзя же так, — возражает мама.
— А вдруг за нами гонятся солдаты?! — рявкает отец, и жилы на его шее вздуваются. — Это не игрушки!
Я пригибаюсь на заднем сиденье, делая мишень еще меньше.
В общем, как бы там ни было, но мы наконец добираемся до цели.
Сринагар оказывается почти совсем безлюдным. В сероватых рассветных лучах мы едем по пустому рынку и ищем отель. Я обхватила себя за плечи и дуюсь: старшие велели мне заткнуться, потому что им надоели мои бесконечные вопросы о том, как себя чувствует дяденька-велосипедист и что с ним будет дальше.
Мы выезжаем из узкого переулка и вдруг видим большой и удивительно элегантный отель, частично скрытый за деревьями. Никто не говорит ни слова, когда папа проезжает мимо, словно не замечая его. Он сейчас в таком настроении, что малейшее раздражение может вызвать бурю, да и усталость не делает его разговорчивее. Мы молчим, пока папа колесит по всему городу. Когда он второй раз проезжает мимо отеля, Фрэнк мечет в меня злобный взгляд, чтобы я молчала. В третий раз они с Кьярой смотрят на меня умоляюще, и я сразу понимаю, что к чему.
— Папочка! — радостно кричу я. — А что там за такой большой дом?!
Вблизи отель оказывается очень запущенным. Как будто все люди давно исчезли, бросив его.
— Мне кажется, там никого нет. — Папа наблюдает, как мы выходим из машины и разминаем ноги.
Мы погружаемся в странную, призрачную тишину. Наконец из тумана выплывают двое мужчин и пухленькая симпатичная женщина, которые поспешно провожают нас в лобби, почти лишенное мебели, но с белыми мраморными полами и высокими потолками. Некоторые окна заколочены, рядом слоняются солдаты — огромные широкоплечие парни с винтовками. Все пялятся на нас: думаю, что из зоны боевых действий редко приезжают светловолосые (по крайней мере, наполовину) компании вроде нашей.
