— Ох, хлопец, хорошо я, хорошо.
Затем посмотрел на валяющееся без сознания тело.
— Спасибо тебе, сынок, Ярый никогда не умел себя вести вежливо, коль выпьет. Но сегодня было что-то новое.
— Ярым его зовете? — путник также взглянул на мужика, облокотившись на стол руками.
— Да, все так, Ярый он. Сын местного покойного водилы, Царство ему небесное…
Дед перекрестился, справа налево.
— Батька его светлым был человеком, людей водил по разным тропинкам, тем, что безопаснее, да по грибы, по ягоды ходил. Сына приучал тоже этому делу, но год назад не срослось у него в жизни… Забрел куда-то и остались от него лишь кусочки. А Ярый с тех пор не смог признать смерти батькиной — так и пьет все время.
— Никогда не было легко, старик. Никогда. Это не оправдание.
Мужчина спустил капюшон, взглянул в глаза деду. Глаза его были нежно-голубыми, словно небо безоблачное. А волосы черные и растрепанные, словно колосья на ветру. Возле левого глаза, у самой носовой перегородки, виднелся маленький, но очень заметный шрам. Нос крупный, но пропорциональный всем прочим частям лица. Губы грубые, сухие — он часто их прикусывал.
— Нальешь выпить?
— Иш, как не налью! Присаживайся сынок и говори, что будешь?
— Люстерский есть?
— Как ж нет-то! Конечно есть, свежий причем! Сейчас подам круженцию.
Путник подставил стул поближе к столу, уселся поудобнее.
— Как звать тебя, молодец? — старик кричал из-под стола, наливая в кружку свежую пенную медовуху.
— Иво. Иво Эль Гарден.
Трактирщик поставил увесистую высокую кружку на стол, с которой стекала выпивка. Люстерская медовуха, кою и попросил Иво, была лучшей медовухой на всем белом свете.
— Иво так Иво, им и будешь, значит-с. Я Тихомир. Но это как матушка назвала. Так меня все Тихим зовут, и ты зови.
Иво сделал глоток медовухи.
— Тихой… Будем знакомы.
— Конечно будем! Я себе тоже налил, давай за знакомство и выпьем.
Тихой достал еще одну наполненную до краев кружку. Иво опустил голову и усмехнулся, но сделал это так, чтобы дед не увидел.
— Давай выпьем. За знакомство.
Они стукнулись кружками и сделали пару глотков.
— Уф… Как же хорош наш родимый мед. Лучшая выпивка на всем континенте.
— Я нейтрально отношусь к алкоголю, не мне судить.
— Так и не суди, пф! Просто пей и наслаждайся.
Тихой сделал еще пару глотков. Иво не поддержал трактирщика.
— Кем будешь по цеху?
Тихой говорил соответствующе своему имени — тиховато, кривил лицом из-за медовухи. Иво ответил не сразу, сначала выдохнул и сделал глоток из своей кружки, дабы смочить горло. После этого он просипел, аромат алкоголя бил по его носу. Все время мужчина отводил взгляд в сторону.
— Наемником я буду.
— О как! И какими судьбами такой наемник в наших краях? Верхоянск — город дальний и простецкий, а на тебя взглянешь — ну точно столичный! Я ж, сынок, рукоятку твоего меча сразу заприметил, — трактирщик захохотал, — Хорошо сделана, на совесть.
— Все-то ты замечаешь, Тихой.
Иво сделал глоток медовухи.
— Ай, не томи уже. Редко гостей приличных встретишь, интересно же мне, что такого, как ты, привело сюда.
— По пути было, вот и заглянул.
— А откуда путь?
Иво немного отвлекся, сзади зашумели те, что пили вместе с Ярым.
— Не обращай внимания на них, они не верзилы, — Тихой почесал бороду.
Иво же сглотнул слюну, медленно развернувшись обратно лицом к старику.
— С лесов Аурамских иду.
— Аурам? Эт которое лесное государство, что на западе?! Ничего-ш себе, какая даль. Ты, Иво, видать серьезный парень у нас. Наемничаешь, да еще и в таких местах.
Иво усмехнулся.
— Да куда-там.
Тихой взял кружку и залпом опустошил ее, допив все то, что осталось. Смотря в кружку Иво, он понимал, что ему подливать еще рано.
— Да туда, хлопец, туда… Время тяжкое, сейчас пади попробуй выйти за стены дома — съедят тут же! Черт знает, что творится в мире. А ты вот ходишь, бродишь. Хотя, я люблю таких, как ты. Вы мира навидаетесь, а потом рассказываете, что да как, а я слушаю… Чтобы потом передать информацию.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— И что говорят? — Иво не отводил взгляда от Тихого, держал в руке кружку, но пока что не пил.
— Ох, да всякое говорят. Кто родичей хоронит своих, кто напротив — сынков да дочурок. У кого скот весь помрет, кто без крова останется. Всякое травят да болтают. Недавно парнишка заходил — ну лет пятнадцать отроду стукнуло, богом клянусь. А весь в саже да золе. Я его спрашиваю, мол, «что случилося с тобой, Боже»? А он молчит… И глазенками водит. Я еще раз задаю вопрос. Ответ — все то же молчание. Ну, я тогда подошел, за руку взял — незя ж с людьми в беде по скотински себя вести.
Иво внимательно слушал.
— Верно говоришь.
— Так конечно верно! Он ни слову не промолвил, а стоит и словно просит что-то, умоляет. Я думаю, ну, может воды или еды надобно… Даю стакан с водицей и хлеба буханку. Хлеб отдал обратно, а воду выхлебал в ту же секунду… И таких кружек воды, как из которых мы с тобой сейчас пьем, штуки три выхлебал сходу! Потом убежал и ни слова не сказал. Ну, думаю, ладно — Бог с ним, я помог, чем мог. А потом мужики местные мне-то и поведали, что у него дом сожгли, над матушкой надругалися ироды какие-то, а батьку…
Тихой остановился, схватился за голову и сделал паузу. Голову он начал небрежно и нервно чесать.
— Батьке головушку отсекли… Да в ноги сынку кинули.
Иво отвел голову в сторону, поменялся во взгляде, скривил лицо и прикусил губу.
— Ублюдство… — прошептал он.
— Эх, жалко мальчика… Хотя, чего жалеть — такого, Иво, у нас куча. У каждого свойское. В Верхоянске тоже много сякого этакого. Но, — Тихой мило и «по-дедовски» улыбнулся, — держимся помаленьку, как видишь, горя стараемся не видеть.
За все время, слушая рассказы Тихого, Иво почти опустошил раннее полный до краев кубок Люстерского меда. Он сделал последний мощный глоток, после чего кружка оказалась пустой.
— Всякого наслушаюсь — везде одна и та же история, — Иво был холоден, вообще не удивлялся.
— И ведь правду глаголешь! Что уж там, таким, как ты — наемникам, только расскажи — они уже слышали подобное три сотни раз. Покуда петух утром прокричит, родится новая история, хе-хе.
Дед забрал кружки и вновь наклонился в место разлива пойла.
— Я все, — тихо выдал Иво.
— Выпей еще со мной, чего уж тебе. Мед-то легкий, как по маслу идет.
— Нет, Тихой, прости. Я все.
Тихой выпрямился, скорчил лицо.
— Ну… Как знаешь. По правде говоря, еще кое о чем хотел поведать тебе. Сердце болит, знаешь.
Иво не придал особого значения и лишь смотрел под руки, на стол.
— Ну так ведай, время еще есть.
— Я налью себе, если не против.
Рука старого трактирщика немного затряслась, но он старался контролировать тряску. Иво же, впрочем, воспринимал все, как ни в чем не бывало — спихивал все на старость и на резкую восприимчивость всего, что происходит вокруг. Он продолжал смотреть под руки и думать о чем-то. Даже не заметил, как прошла минута, пока Тихой наливал себе что-то. Дед достал кружку, но почти пустую — на дне что-то едва плескалось. Принюхавшись, наемник понял: это была водка. Помимо нее, что Иво также сначала не приметил, Тихой также достал царапанную всяческим тарелку, выструганную из дерева явно не самым умелым мастером: грубо отделанные края, небрежная и неровная вырезка, даже никакого примитивного узора на ней не было, хотя вся посуда обладала таковым — уже дело народного менталитета. Да и качество тарелки было абсолютно не важным — главное, что она выполняла свою функцию. Находящиеся на ней выращенная свежая зелень и парочка помидоров казались действительно хорошей закуской. Все время, что дед копошился по закромам своей таверны, Иво ждал. Молча, не обращая внимания ни на что вокруг, вдумчиво всматриваясь под руки.
— Ну-с, как тебе у нас тут? Все нравится?
— К чему вопрос?
