— Я дюже вдивился, — сказал Михаил. — На кой мне два, коли мне и одного раза досталь? — Он засмеялся. — И вертаться я не сбирался. Выпил зелье, прочёл «молитву», и очутился туточки, в лесу. И живу тут вже пятьдесят рокив. Ни одной людыны до вашего «прилёта» не видел. Бог миловал.
— Да, как же тебя не только во времени, но и от Москвы так далеко закинуло?
— Больно чаял далече згинуть, верно?
— Ну и как, не хотелось потом вернуться?
— Попервой хотелось, но потом смирился. Про «второй» раз вспомнил уже много рокив опосля. Я с малолетства думал в скит уйти и посвятить себя Богу. (Он так и сказал: «посвЯтить») А тут… Тут поваленные деревья были. Пожег их. Засадил на лядо полбы. Как раз мне целый пуд дали на пропитание.
Полба уродилась рясная, сам шестьдесят. И щас неплохо родит. Мне хватат… Поставил себе избушку-землянушку. Живу. Молюсь. Ручье рыбы пОлно. Корешки, травка, ягодки. Ловушки на зверьков ставлю. В засеку кабан, олень заходят.
— Не покажешь зелье? — Прервал я его.
— А штож не показать? Гляди.
Он вытащил из-за печи тряпицу, развернул её и достал скрученную в трубку сухую бересту, а из неё вытряхнул стеклянный флакон из мутного стекла, похожий на маленькую флягу, укупоренный пробкой. Всё это он передал мне.
Бересту я разворачивать не стал, понял, что сломается, но увидел внутри неё нацарапанные буквы. Посмотрев вопросительно на Михаила, я взялся за пробку флакона. Михаил молча смотрел на меня. Глаза мне его нравились. Даже во время болезни они светились добротой и весёлыми искорками.
Я с трудом выкрутил плотно притёртую пробку и поднёс горло фляги к носу. Зелье было пряным, и остро шибануло в нос, но запах был приятным. И булькало там ещё прилично. Я ввернул пробку и возвратил флягу вместе с берестой деду.
На том мы тогда и расстались.
Мы с друзьями осенью летали на рыбалку и охоту самолётами Дальнереченского авиаотряда на верхний приток Бикина речку Улунгу, а потом здесь перемещались на вертолёте и лодках и я приезжал к нему почти ежегодно.
Мне с ним было очень интересно. Я внимательно слушал его рассказы о его жизни в древней Руси. За его пятнадцать лет жития в прошлом, он прошёл и войны, и, как говорил наш юморист, ещё более тяжёлое мирное время. Меня всегда интересовало боевое искусство, я с детства занимался самбо, потом восточными единоборствами, и мы с ним немного фехтовали на палках. В его шестьдесят пять, он имел крепкую руку. Я тоже был мужиком не хилым, неплохо знал финты, типа восьмёрок «стиля дракона», и мы тогда весело проводили время.
* * *
Сейчас у меня была очень сложная ситуация. Ещё в том году я спланировал акцию возмездия в отношении двух бандитов, убивших моего бывшего командира. А после акции я решил спрятаться в прошлом.
Я завёз деду в избушку всё, что мне может пригодиться в пятнадцатом веке. Весь год читал умные книжки по истории и прикладным наукам. Короче, готовился к переходу «за кордон» и долгой, дай Бог, жизни по чужой «легенде».
Михаил согласился отдать мне зелье с заговором, и активно участвовал в моей подготовке к перебросу в прошлое: передавал мне манеру разговора и словарный запас старославянского, описывал известных ему людей, места, где он жил и побывал.
А неделю назад я вышел на «вора в законе» Хасана, и сообщил ему, что знаю, где прячется его кровник. Группировка Хасана контролирует незаконную добычу и оборот серебра на Дальнегорском ГОКе, я знал это и поэтому попросил за информацию хорошую плату серебром в слитках.
Кровника Хасана ранили во время перестрелки, но не добили, и он ушёл. Люди Хасана его искали, но найти не смогли. А я обещал привезти нукеров Хасана к месту его лесного схрона.
Я никогда ни на кого из бандитов не работал, взяток не брал, и об этом все, кому надо, знали. Поэтому, моё предложение бандиту сдать бандита за деньги, Хасаном воспринялось нормально. Пенсионер РУБОП решил подзаработать, а заодно «подчистить поляну». Всё логично. Обычная тактика спецслужб. Чему учили, как говориться…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Я не обманывал Хасана. Хафиз, там, куда мы ехали с нукерами, действительно прятался. И фото, с датой, временем, которое я показывал Хасану, действительно делалось с живого Хафиза. Правда, потом он был уже не живой, но кто об этом знал, кроме меня?
На Хафизе было так много невинных жертв, как и на Хасановских нукерах, что совесть моя была спокойна. И даже получила некоторое удовлетворение. Только сейчас надо хорошо спрятаться. Бандиты меня будут искать пока жив хоть один родственник Хасана. Теперь уже я стал его кровником. И я нашёл, куда спрятаться.
* * *
— Буде здрав, Отче.
— И ты буде здрав, Мишаня.
Он посмотрел на меня.
— Готов?
— Вроде да.
— Дело сделал?
— Сделал. Порешил лихоимцев.
— Вот и добро. Иди одевай своё платье. Или посидим чуток?
— Нет, Отче. Неча тянуть. Мандраж начинается.
Я переоделся в заготовленную заранее одёжку: шёлковые порты и рубаху, сапоги, плащ и атласный колпак, отороченный собольим мехом.
Михаил, как оказалось, был неплохим художником, и нарисовал свою одежду, в которой он ходил в молодости. По этим рисункам я и пошил себе похожую. У меня с собой были три увесистые из толстого брезента сумки на длинных ремнях. Одна — набитая, в основном, антибиотиками и вакцинами, вторая — «хасановским» серебром, «цацками» с тел нукеров, патронами, капсюлями, свинцом и порохом.
В третьей сумке была картошка и разные семена: кукуруза, арбузы, огурцы, помидоры, свёкла, морковь. Ну не мог я представить себя, жующего одну репу. Ещё у меня была стилизованная под пищаль «вертикалка» с нижним нарезным стволом, оптика к ней, сабелька деда Михаила и его же плеть. Как не странно, и то, и то в неплохом состоянии. Был ещё и АКСУ, найденный в багажнике бандитского джипа.
Я весь год гонял вес, но до размера пятнадцатилетнего парня, хоть и набравшего уже стать, всё равно не «сдулся». Одежда сдавливала меня нещадно, хотя и рассчитывалась на свободную носку, но для юноши.
— Всё, Отче, не могу больше. Прощаемся.
Мы обнялись. Он заглянул мне в глаза. Перекрестил двуперстно, передал мне флягу и бересту, распаренную над кипящим горшком.
— С Богом. Не посрами имя мое, Мишаня.
Я прочитал заклятие и сделал глоток из фляги.
* * *
Яркое солнце ударило в глаза, а уличный шум и гам в уши. Я сразу присел, под весом в несколько пудов. Пятнадцатилетнее тело, не было готово к таким перегрузкам, но я вовремя согнул колени.
Я стоял на улице перед воротами двора колдуна, отправившего Михаила в «иной мир», с флягой в одной руке и берестой, в другой. Сумки и «пищаль» были при мне. Одежда сидела справно. Нигде не давила. Я уложил бересту и флягу в мошну. Потом, оставив сумки на земле и сбросив лямки, я подошёл и забарабанил кулаком в ворота.
— Открывай, — закричал я юношеским тенором.
— Кого несёт опять!? — Послышался недовольный голос из-за ворот. Ведун был попутно и лекарем, посему, двор имел небедный.
— Сын боярский Михаил. Отворяй, собака.
— Ох, лышенько, — забормотали за забором, и ворота, скрипнув, отворились.
С трудом втянув сумки во двор и сказав: «Покарауль добро княжеское», я поднялся на высокое крыльцо и вошёл в жильё. Там на широкой, покрытой тюфяком, скамье у окна сидел дедок с бородой до колен, конец которой был заплетен в три косицы, а его седые волосы, собранные на затылке, на лбу были прибраны красной ленточкой.
— Чего вернулся, боярич? Дороги не будет.
— Не вернулся, а обернулся, — сказал я, кланяясь и крестясь на иконы. — Встречай странника из мест дальних, отче.
— Та не уж-то уже? Вернулся?
Старичок шустро соскочил со скамьи, подбежал, семеня босыми ногами вокруг меня. Потом остановился и заглянул в глаза. Охнул, и слегка присев, стал креститься.
— Ты ли это, боярич? Совсем другой стал. На вид — тот же, но внутри… Огонь Сварожий.
