– Что это? – спросил он.
– Да ерунда какая-то в духе «Тайн природной магии Великого Альберта и Малого Альберта», – пожал плечами книготорговец. – Я приберег ее для одного постоянного клиента.
Амадей, воспользовавшись тем, что Ларше на минуту отлучился из комнаты, вырвал из книжицы один лист, скомкал его и сунул в карман. Можно было бы стащить и весь манускрипт, но книготорговец вернулся, убрал книжицу в ящик и запер его на ключ.
– Ваш ход, месье Амадей.
– Ах да, прошу прощения.
Амадей сосредоточился на шахматной доске, поразмыслил немного и пошел пешкой. Ларше пожертвовал слона, Амадей последовал его примеру. Решение было принято.
– А все-таки я везунчик, всегда так было, – сообщил Амадей своему отражению в зеркале с амарантовой рамой, висевшем на стене напротив канапе. И насмешливо подмигнул. – Никому не узнать, кто ты на самом деле такой, приятель. Разве что котик про тебя кому шепнет, но коты на то и коты, чтобы только мяукать. Верно, Грипмино? Польщенный вниманием к своей персоне, серый кот потянулся и плавно переместился на колени хозяина. Амадей достал украденный листок, расправил его и прочитал вполголоса:
Я, Луи Пелетье, пишу сие 10 августа 1830 года. Вчера палата депутатов провозгласила Луи-Филиппа королем Франции. Такова цена трех дней восстания и двух с лишним тысяч смертей. Что ж, клин клином вышибают, человек привыкает ко всему, и это новое правление не заставит свернуть с пути страстного обожателя старинных манускриптов, не помешает его изысканиям. Это ли не счастливая возможность завладеть за горбушку хлеба не каким-то там столовым серебром, а книгами, кои будут продавать на каждом углу в нынешнюю революционную пору? Такое уже бывало – после 9 термидора Париж уподобился огромному аукционному залу, где все шло с молотка: мебель, произведения искусства, ковры, белье, книги. Люди торговали всем подряд, лишь бы добыть себе пропитание. Набережная Вольтера превратилась в галерею гравюр, в музей переплетов, в библиотеку дворянских семей, подвергавшихся гонениям. Я напал на след. Надобно найти Средину Мира .
Глава вторая
Суббота, 8 января 1898 года
Виктор склонился над колыбелью и провел пальцем по шелковистой щечке дочери. У Алисы резался зуб, она устала плакать, наконец заснула, и на ее личико, теперь безмятежное, легли отсветы таинственных снов, увлекших малышку прочь от этого мира. Крошечный кулачок она прижала ко рту, на губах бродила смутная улыбка – то вымученная, то радостная.
– Муки и радости, – прошептал Виктор, – два полюса человеческого бытия.
Он рассеянно приласкал кошку Кошку – та крутилась у ног, выпрашивая лакомство, – подхватил ее под брюхо и вынес в коридор. Кошка разразилась возмущенным мяуканьем, едва у нее перед носом закрылась дверь.
Кроватью между тем завладела Таша. Она хоть и спала как убитая, но шестым чувством, вероятно, ощутила, что обе подушки теперь принадлежат ей, и торжествующе растянулась на спине, раскинув руки на все супружеское ложе. Виктор нежно поцеловал ее в мочку уха, и Таша сонно пробормотала:
– В котором часу придет жена столяра?
– Спи, рано еще.
Осенью, когда Эфросинья Пиньо заявила, что не может больше работать на два дома, Луиза Бодуэн, жена столяра и мать двух девочек, живущая по соседству, предложила чете Легри свои услуги. Это была славная женщина покладистого нрава и к тому же отличная стряпуха. Так что все устроилось ко всеобщему облегчению.
Виктор умылся, бесшумно оделся и побрел на кухню, где, превозмогая отвращение, нарезал для Кошки тонкими ломтиками говяжье легкое с кровью, а затем, прихватив с собой все, что нужно для плотного завтрака, направил свои стопы в Ташину мастерскую на другой стороне двора. Сереющий рассвет еще не растопил на брусчатке тонкий слой льда, и Виктор продвигался осторожно, как по стеклу. В мастерской он выпил кофе и поел, стоя перед мольбертом с последним творением жены – это был портрет ее матери в полный рост. Джина, помолодевшая и постройневшая, красовалась на нем в платье декольте из миндально-зеленого бархата и в бежевых перчатках. Она опиралась на руку мужчины, оставшегося «за кадром», другой рукой прижимала к бедру веер. Художнице особенно удался загадочный взгляд Джины, направленный на зрителя, – взгляд, в котором удивительным образом смешались беспокойство и внутренняя сдержанность, томность и бесстрастность, и невозможно было сказать, какое из этих состояний берет верх в ее душе. Так или иначе, всякий взглянувший в темные глаза женщины на портрете непременно попал бы под чары их обладательницы и возомнил бы, что она смотрит только и именно на него.
Завороженный этим произведением искусства, Виктор почувствовал потребность поднять самооценку, удостовериться в силе собственного таланта и отправился в сарай, который в прошлом году сдал ему месье Бодуэн. Теперь это было приватное владение Виктора – его фотолаборатория. Он долго провозился с обледеневшим висячим замком, истратив дюжину спичек, и наконец вошел. Внутри было холодно. Виктор торопливо разжег просмоленные щепки в каминной жаровне, подбросил туда лопаткой угли и с трудом дождался, когда воздух прогреется.
Над столиком возле раковины висели несколько пробных отпечатков – он вчера достал их из ванночки с закрепителем. Вот Алиса сидит на высоком детском стульчике, личико перепачкано кашей; Таша в нижней юбке, зажав в зубах кисточку, величественным жестом указывает на портрет Джины; снова Алиса – хохочет, глядя вслед удирающей от нее со всех лап Кошке.
Виктор уменьшил тягу в камине над жаровней, подождал, пока огонь погаснет, облачился в редингот, надел шляпу и кашне и снова сразился с замком – на сей раз тот отказался запираться. Во дворе Виктор помедлил, размышляя, взять ли велосипед. «На такой гололедице и навернуться недолго. Лучше поеду на омнибусе. Нет! На фиакре».
Неспешно, стараясь не оскользнуться, он зашагал к бульвару Клиши. Виктор терпеть не мог зиму, но чувствовать, как легкие наполняются студеным воздухом столицы, было приятно. Париж и зимой принадлежал ему безраздельно. Его преследовало навязчивое желание убежать из дома, хотя девочек своих он обожал. Однако бегство из лона семьи сулило радость возвращения, а пока, в предвкушении этой радости, можно было побыть наедине с собой, с Виктором Легри, не обремененным почетными званиями мужа и отца. Подышать полной грудью. Подумать.
– Ну и холодрыга! – проворчал Жозеф, борясь с панталонами, которые никак не хотели налезать на ноги. – Я весь в гусиной коже!
Где гуси, там и утки – его мысли снова обратились к роману-фельетону «Демоническая утка». Этот шедевр стоил ему нескольких месяцев упорного труда и вот наконец недавно был сдан в редакцию «Пасс-парту». По мнению главного редактора Антонена Клюзеля, озабоченного исключительно увеличением тиража родной газеты, «Демоническая утка» являлась лучшим творением Жозефа. «Много он в этом понимает! – удовлетворенно хихикнул автор. – Я еще превзойду себя, клянусь блаженной Глокеншпиль!»
Он осторожно приоткрыл дверь детской. Дафнэ спала, засунув в рот большой палец, малыш Артур посапывал в колыбели. «Только бы сынулька не проснулся! Если опять раскричится – пиши пропало, разбудит Дафнэ, и эта пигалица повиснет у меня на фалдах, ни на шаг не отойдет, защитница». Навязчивая идея о том, что она должна защищать отца от всего на свете, появилась у девочки с тех пор, как Эфросинья поведала ей об опасностях, подстерегающих человека на улицах столицы. В перечень входили фиакры, трамваи, груженые телеги, лошади, молочные фургоны, развивающие немыслимую скорость, велосипедисты и омнибусы, которым дела нет до пешеходов, а также грабители, мошенники и прочий сброд. И в этом кошмаре ее дорогой папочка проводил каждый божий день.
«Надо же было додуматься рассказывать такие байки малявке, которая возомнила себя поборницей справедливости, потому что кое-кому пришла в голову блестящая идея прочитать ей „Дело вдовы Леруж“[5]. Малявке трех с половиной лет! И самое ужасное, что она все поняла. Да уж, матушка тот еще педагог!»
Но как можно злиться на Эфросинью? Она хоть и смотрит порой на сына букой, в глубине души страшно гордится своим долговязым отпрыском, достойным конкурентом месье Лекока[6]. Душой и телом предана потомству, обожает Артура – младшенького внука, семимесячного карапуза весьма строптивого нрава. «Ну точная копия Габена, его дедушки, только усов не хватает», – любит повторять счастливая бабушка. А с какой самоотверженностью она потакает всем кулинарным капризам снохи, вегетарианки Айрис!
«Бедная моя матушка! Воистину тяжек твой крест, но я всегда готов подставить плечо!» – мысленно вздохнул Жозеф и пошел на кухню поискать что-нибудь на завтрак. В недрах буфета обнаружился кусок сыра бри каменной твердости, а багетом, хранившимся там же, при желании можно было бы воспользоваться в целях самообороны или даже нападения. Зато на серванте выстроились в несколько рядов красные яблоки, и Жозеф, слопав два за раз, выбросил огрызки во двор через форточку. Заметив его, не слишком пугливый дрозд сперва проскакал по ветке липы, а потом до того осмелел, что запрыгнул на подоконник.
