Почитайте, к примеру, повесть Аркадия Гайдара «Дальние страны». Там много и про дальнюю «Луну», ставшую ближней, сказано. Или рассказ писателя, родившегося в архангельской глубинке, Федора Абрамова «Сказание о великом коммунаре», который был написан в 1979 году.
Третий год во всей округе августовские утренники убивают урожаи. Только в одном сельсовете нет с этим проблем – там еще до революции крестьянин по имени Сила Игнатьевич сорок лет осушал болото, поэтому сейчас до деревни не доходят заморозки.
Его воспринимали чудо-богатырем, колдуном, чокнутым. Но этот человек, упорно проделывавший совершенно не понятный окружающим труд, в итоге своими малыми делами, но у которых имелась большая цель, совершил чудо – «север от деревни отогнал». Сменил ход времен года, и теперь, через много десятилетий вокруг его деревни все цветет и зеленеет, когда в других местах после утренников наступила практически осень. Раньше через это болото шел холод, по нему, «как по трубе хлынет стужа на деревню. Все сжигало, все убивало». Вот поэтому крестьянин, совершая свое сорокалетнее библейское хождение по пустыне, и сооружал преграду на пути этой смертоносной силе. Преградил дорогу смерти.
Сила Игнатьевич из абрамовского «Сказания о великом коммунаре» совершал добровольный подвиг в миру, для которого он, также как в былые времена христианский анахорет, чужой, изгой. Каждый день подвижник проделывал свое восхождение на Голгофу: «как грешник, по деревне-то идет». Его труд превращается в определенное литургическое действо, совершаемое праведником, становится его актом коммуникации с Богом. «Лопатой крещусь каждый день с утра до вечера. Вот моя молитва Богу», – говорил Сила.
Его малые дела сродни подвигам святого. Да и сам крестьянин воспринимал свое дело жизни, не как простую механистическую работу, смысл которой в настоящем совершенно не очевиден. Для него это сражение, брань: с чертями, война с болотом. Когда проходил этот воин на свою битву, стихали бои между красными и белыми, все ждали, когда он пройдет. Потому как его личное малое дело становилось более глобальным и важным, чем их распря. Его лопата становилась многим больше и важнее, чем их меч.
Из уст рассказчика мы узнаем, что это непризнанный пророк будущего, изгнанник из мира, так как отверг его во имя журавля в небе – будущего счастья и процветания. Почитание приходит к нему лишь после смерти, когда стали являться его чудеса: «не любили, не любили его при жизни, это уж после его стали добрым словом вспоминать».
Умер он тоже на болоте в своем труде-подвиге, с которым практически сросся. Стал легендарной личностью, богатырем, который поднялся на грандиозное дело, «всем богам и всем чертям вызов бросил». В этом и есть русское богатырство, через малое совершающее большое дело.
Это дело и нужно для русского мира, про который Федор Абрамов пишет, что его «бульдозером не своротишь». Ведь как не бросал кличь по деревне крестьянин Сила, никто на него не откликнулся, не помог.
Это и есть тот самый гвоздь, в котором заключена Луна. Это и есть чудо и сила. Чудо, которое создается из обычных, но не вписанных в общую логику поступков, но в итоге производящее дело космических масштабов.
Об этом чуде, состоящем из малых дел, уже в наши дни рассказывает в своей повести «Полоса» писатель Роман Сенчин. Повесть опубликована в 2012 году.
В основе случай, который чуть не обернулся катастрофой: 7 сентября 2010 года самолет ТУ-154 совершил аварийную посадку в бывшем аэропорту поселка Ижма Республики Коми, который теперь свернулся до вертолетной площадки. Прототипом героя повести Сергея Шулина стал реальный человек – Сергей Сотников. Он все годы следил за взлетно-посадочной полосой.
Шулин – последний начальник аэропорта. Приехал в поселок Временный по распределению в начале восьмидесятых, когда там все развивалось, «все было отлажено, отстроено, и казалось, что так и будет течь жизнь». В семидесятые здесь был открыт аэропорт, поселок почти дотянул до статуса города и тут девяностые…
Вся отлаженная и отстроенная жизнь разлетелась, «бахнула», все стало проваливаться в «яму разрухи». Все годы разрухи Шулин защищал взлетную полосу, очищал ее от кустарника. Шулин считал, что «пусть уж могила, но не пустое место». За этой «могилой» он и ухаживал все годы. Пустота страшнее всего, она не дает шанса. Уехать, все бросить не давало чувство стыда. Это тоже внерациональное чувство.
Позже, когда здесь приземлился пассажирский лайнер, была предотвращена большая трагедия, спасены десятки жизней, стали говорить про Шулина – «как знал». Через знание внерациональное, интуитивное, твердую уверенность в необходимости стать на пути распада, катастрофы – произошло настоящее чудо.
Шулин, как крестьянин Сила Абрамова, встал на пути смерти и победил ее своими малыми делами, но с немалым смыслом.
«Цели у людей никакой. Одна цель – охранять свою ограду, пополнять припасы в погребе и холодильнике, а что вокруг, – никого не волнует», – рассуждал Шилин, отправляясь на встречу с премьер-министром. Он вышел за пределы своей личной ограды, принял безропотно своей крест и встал на пути смерти, разрастающейся пустоты.
Вот и получается, что необходимо переформатировать общую логику. Необходимо вернуть надежду на чудо, совершаемое трудом. Чтобы не было обреченности, как в ситуации с гвоздем. Иначе гвоздь, за которым не маячит Луна, может быть просто вбит в крышку гроба и отправлен в небытие.
Через совершение чуда тот же Шулин уже стал задаваться вопросами о глобальных вещах: «Что будет с территорией, на которой никто не останется?» Ведь пустота разрастается повсеместно, в том числе потому, что люди не видят цели, не видят смысла во всем, что делается не из прагматических соображений. Но также и страна продолжает жить во многом в той логике, которая была навязана в девяностые: смотреть на все с точки зрения выгоды, рентабельности. А ведь в ней такая страна как Россия попросту неконкурентноспособна. В этой логике ее необходимо оптимизировать: аэропорт свести к вертолетной площадке, которая тоже вскоре будет не нужна, ведь рано или поздно иссякнет жизнь в поселке Временный, сам он уйдет под землю. Без ориентации на Луну, на чудо никуда. А гвоздь, который сам по себе, так и останется гвоздем. Рано или поздно его съест ржавчина, как заморозки урожай, как пустота страну.
Даешь НТР!
Давно приглядываюсь, прислушиваюсь и замечаю, что совершенно исчез из нашего обихода термин «научно-техническая революция» или НТР. Его даже не вспоминают. А ведь на излете советской эпохи его проходили в школе, но как Союз завершился, так и угомонились разговоры об НТР. Может быть, пугает слово «революция», входящее в его состав?
Теперь вместо научно-технической революции нам предлагается абстрактная модернизация. Тягучая, инертная, как болотная жижа. Нечто неопределенное и ни к чему не обязывающее. Что-то наподобие демагогических лозунгов о перестройке, ускорении и новом мышлении. Перестраивайтесь быстро, ускоряйтесь и обрящите… Но от нее не загораются глазки, она не заражается бурлящим азартом.
Что, что, вы говорите? Модернизация, инновации… Аа…
Зевотное, тоскливое, вызванное модой на пестрые и совершенно бессмысленные слова, что мыльные пузыри. Где-то рядом ставшие притчей во языцех нанотехнологии.
Раздаются тезисы о необходимости производства чего-то нового, инновационного продукта. В стиле пойди туда, не зная куда. Финансист-отставник Алексей Кудрин об этом любит вещать, о конкурентоспособности, о том, что нам надо изобрести нечто подобное айфону или планшетному компьютеру и тогда будет нам счастье. То есть надо идти по общим лекалам и ублажить потребителя какой-то блестящей фишечкой.
Нам нужно уходить от сырьевой модели экономики и обновляться в экономику ярких побрякушек? Такая цель?
По сравнению с этой тиной модернизации НТР – конкретное, теплое, даже одушевленное. Очень удачное сочетание и даже аббревиатура мобилизующая.
Это не амеба, это деятельность. Произносишь НТР и видишь, как все вокруг работает, движется, бурлит.
Важно, что на первое место выводится наука и техника. О какой науке вы слышали, когда говорят о модернизации? А инновации со всем Сколковым – это разве наука? Академгородок и наукограды – вот наука.
Кто сказал, что речь идет исключительно о технарях? В первом слове много места и просторно для гуманитариев. Здесь не тесно ни духовности, ни скрепам, о которых любят у нас говорить. Скрепы – это не кандалы, а, наоборот, база, подготавливающая к пути, к движению.
За наукой следует техника. Про нее бы все больше забываем, она в восприятии большинства все больше дислоцируется в пределах магазинов бытовой техники. Смартфон, компьютер, плазма на стене – основные атрибуты нашей мещанской техники. А ведь все это блеклые сполохи от настоящего. Техника – это развитие заводов, строительство новых, станкостроение. Это новое дыхание для ставших депрессивным местом моногородов, городов-заводов. Сколько у нас построено новых городов за всю четвертьвековую историю новой России? А сколько заброшено, признано нерентабельными? Когда откроется это новое дыхание мы поймем, что низкие цены на энергоносители – благо, который может позволить сделать рывок промышленности.
