Официант принес шоколадный лхаси и саморазогревающийся графин воды для Андре. Синефил приложился к соломинке и враз уполовинил свое питье.
— Великолепно. — Он откинулся на спинку стула, удовлетворенно вздохнул и рыгнул. — Андре, я имел видение.
— Ну что ж, это твоя профессия.
— Я видел тебя.
— И что же, я кормился в «Вестуэйском кафе»?
— Ты падал и падал сквозь бесконечное море звезд. Графинчик забулькал, и Андре поторопился долить себе чашку, прежде чем из воды уйдет весь растворенный воздух и она станет безвкусной. Горячая вода и чуть тепловатый чай смешивались, образуя замысловатые водовороты. Болтать в чае ложкой он не стал.
— Твой полет остановило огромное дерево. Говоря конкретнее, ты в него врезался и застрял в ветвях.
— Иггдрасил?
— Нет, не думаю. Дерево было совсем иное, я никогда не видел его прежде. Это очень тревожно, ведь я привык думать, что есть лишь Одно Древо. Впрочем, это дерево было таким же большим.
— Большим, как Мировое Древо? Как Гринтри?
— Ничуть не меньше. Но заметно иное.
Синефил посмотрел вниз, на звезды, сверкавшие под ногами. В его глазах, сразу потемневших, замерцали серебряные искры. Адаптированные к открытому космосу глаза всегда принимают окраску того, на что они смотрят.
— Андре, ты и представить себе не можешь, насколько все было реально. И даже не было, есть. Это трудно объяснить. Ты знаешь о других моих видениях, видениях грядущей войны?
— Сожжение Единственного Древа?
— Да.
— Оно знаменито по всему Пути.
— Мне это безразлично. Плохо, что никто из посторонних меня не слушает. Как бы там ни было, это видение заслонило собою все прошлые, военные видения. А вот сейчас, когда я сижу здесь с тобой, все это кажется мне каким-то спектаклем. Пьесой, которую ставят на сцене. И ты. И я. И даже эта грядущая война. Все это пьеса, в центре которой стоит это проклятое Древо. И оно меня не отпускает.
— Это в каком же смысле не отпускает?
Синефил поднял над столом чуть согнутые ладони, словно баюкая в них некую невидимую сферу. Он смотрел на это пустое место так, словно в нем сосредоточилось все мироздание, его глаза перестали двигаться. Но при этом они не стали бессмысленными, не остекленели.
Глаза Синефила горели настолько живым, напряженным огнем, что было больно на него смотреть. Когда Синефил погружался в транс, его материальное лицо начинало вибрировать. Крошечная, еле заметная вибрация, однако любому, кто ее видел, становилось не по себе. Он был полностью сосредоточен, однако ты никак не мог сосредоточить на нем свой взгляд. Здесь для этого пространства было слишком уж много его. Или слишком уж мало тебя.
«Здесь, прямо у меня на глазах свершается квантовая хронопортация, — подумал Андре. — Мгновенный выброс спиновой информации из будущего, просеянной сквозь архетипические регистры человеческого мозга Синефила.
И все это сводится к метафоре».
— Древо уже совсем сгорело, — сказал Синефил из глубин своего транса; его слова падали, как камни. — Сожжение свершилось. Но я вижу отнюдь не головешки, нет. — Он сжал кулаки и снова разжал их ладонями вверх. — Старое Древо — это лишь тень. Обугленные останки Единственного Древа, они не более чем тень другого дерева, нового Древа. Они словно тень нового Древа.
— Тень, — прошептал Андре и вздрогнул, услышав свой голос. Его кулаки были крепко стиснуты, словно в попытке помочь Синефилу.
— Мы переживаем время тени, — сказал Синефил; его напряжение немного ослабло. — Два дерева взаимонакладываются почти идеальным образом. Я уверен в этом, как никогда и ни в чем за всю свою прошлую жизнь.
Синефил при всей своей театральности не был склонен преувеличивать эффективность этих видений. Человек, сидевший напротив Андре, был не более чем одной из граней — человеческой гранью огромного конгломерата личностей. И все они объединялись центральным существом. Этот человек был марионеткой ничуть не больше, чем его энтальпический двоичный аналог, питающийся энергией Меркурия, или сети специализированного гриста, раскинутые по всему человеческому пространству и декодирующие вариации спинов античастиц, движущихся во времени вспять. Но он и не был уже тем самым человеком, который читал когда-то в семинарии вводный курс пасторского шаманизма и чьи лекции так нравились Андре. Десять лет назад Путь Зеленого Древа изготовил большую агрегацию личностей со специальной задачей хоть слегка приподнять завесу над будущим, и Синефилу было предписано преобразоваться.
«Я тоже был в бригаде, которая его разрабатывала, — подумал Андре. — Конечно же, это было давно, когда я только что закончил учиться и был принят ассистентом. До того как я прошел по Луне».
— Нет реальности выше видения.
Синефил взял губами кончик соломинки и допил свой лхаси. Андре не совсем понимал, куда в этом человеке девается жидкость. Он же вроде бы действует на аккумуляторах или чем-то там вроде.
— Все это майя, Андре.
— Я верю тебе, Мортон.
— Я поговорил об этом с Эразмом Келли, — продолжил Синефил. — Он передал все по мерси нашему Интерпретирующему Пространству.
— Ну и что они там наинтерпретировали?
— Что новое Древо действительно есть, — сказал Синефил и оттолкнул пустой стакан.
— Да какое там, на хрен, новое Древо? Откуда? Это Древо законтачено на наши ДНК подобно сексу и дыханию. Возможно, оно и есть секс и дыхание.
— Откуда мне знать? Новое Древо есть, и все тут.
— Ну хорошо, оно есть, — сказал Андре и отпил глоток чая; теперь чай был правильный. — А я-то тут при чем?
— Мы думаем, что это связано с твоими исследованиями.
— Какие исследования? Я балансирую камни.
— Прежде того.
— Прежде чем я утратил веру и стал бродячим священником?
— В семинарии ты выполнял великолепные работы.
— Какие? О башнях времени? Это глухой тупик.
— Ты понимал их лучше, чем кто бы то ни было другой.
— Потому что я не пытался усмотреть в них какой бы то ни было смысл. И ты думаешь, что это новое Древо — оно как-то там связано с подобными вещами?
— Вполне возможно.
— А я вот в этом сильно сомневаюсь.
— Ты сомневаешься во всем.
— Башни времени — это попросту гопа старых свихнутых БАЛов, бесследно исчезнувших в своих собственных жопах.
— Андре, ты же знаешь, что я такое?
— Ты мой начальник.
— Кроме этого.
— Ты многогранен. Ты — Большая Агрегация Личностей, специально сконструированная как квантовый детектор событий, возможно — лучший в истории человечества. Части тебя раскинулись по всей внутренней системе, у тебя есть сверхдальние аутдрайдеры. Если ты утверждаешь, что видел в трансе меня и это новое Древо, в этом должен быть некий смысл. Ты ведь ничего не придумываешь, Мортон, ты смотришь в будущее и видишь там меня.
— Вижу там тебя. Ты — один из экспертов Пути по вопросам времени. Ну и что же, по-твоему, все это значит?
— Ну и что бы ты хотел от меня услышать? Что это новое Древо явно представляет собой дальнейшую стадию эволюции сознания, ибо Гринтри — это мы?
— Так думают Эразм Келли и его ребята. От тебя я надеюсь получить что-нибудь потоньше.
— Ну хорошо. Это никак, никаким боком не связано с башнями времени.
— Ну а с чем же тогда связано?
— Ты вряд ли обрадуешься, услышав.
— Обрадуюсь или не обрадуюсь, ты мне все равно скажи.
— Тадеуш Кей.
— Тадеуш Кей умер. Он сам себя убил. Что-то там с ним, недотепой, было не так.
— Я знаю, что вы, важные БАЛы, любите так считать.
— Он был маньяк, извращенец. Он ведь убил себя из-за какой-то женщины, верно?
— Да брось ты, Мортон, эти разговорчики. Маньяк причиняет вред другим людям. Кей не вредил никому, кроме себя.
— Ладно, но все равно, он-то тут при чем?
— А что если он не умер? Что если он просто был ранен и затерялся? Ты понимаешь, Мортон, что он за существо?
— Он — один из БАЛов, точно как я.
— Но ты, Мортон, ты только смотришь в будущее. Тадеуш Кей может прямо воздействовать на будущее из прошлого.
— Ну и что? Все мы так и делаем, каждый день и каждый час.
— Это не то же самое. Мгновенный контроль над мгновениями. Тадеуш Кей может делать со временем то же самое, что квантовый эффект мерси делает с пространством. Он предопределяет будущее и вперед и назад во времени. Он подобен камню, брошенному в озеро.
— Ты хочешь сказать, что он Бог?
— Нет. Но если твое видение верно, а я знаю, что так и есть, вполне возможно, что он и есть война.
— В смысле, что он — причина войны?
— Нет, более того. Думай обо всем этом, как о волне. Есть гребень — должен быть и провал. Тадеуш Кей — это гребень, а война — провал. Он подобен некоему физическому принципу, так уж был задуман его интеграционный процесс. Он не внешняя сила, а нечто, заложенное в самих уже свойствах времени.
