Волошин опять замолчал. Молчу и я, пытаюсь постигнуть сложность предстоящего мне дела. Нет, мой редактор не оговорился, сказав про расследование.
— Если вы готовы слушать, — опять медленно заговорил Волошин, — я могу по возможности кратко изложить историю взаимоотношений Журавлева и Кузина, поскольку без этого трудно будет понять нынешние события.
— Конечно, готов, — быстро соглашаюсь я.
— Так вот… Внешне у них, за некоторыми исключениями, все выглядело вполне благополучно. Можно сказать, дружба была. Но несколько странная, скорее похожая на вражду, что ли. Лет с десяток после войны председателем колхоза был Журавлев, а Захар клубом заведовал. Чуть ли не силком Иван проводил Кузина учиться в сельхозинститут и очень гордился, что будет в колхозе «Труд» свой специалист. «Дождусь Захара, — планировал Журавлев, — передам ему колхозное управление, а сам в пристяжных пойду, помогать стану». Но после учебы Захар наотрез отказался ехать в деревню, а пристроился в районе. За несколько лет прошел разные должности вплоть до заместителя председателя райисполкома. Но устерег-таки его Журавлев. Как-то приехал Кузин в «Труд» уполномоченным на отчетное собрание. Подбили итог: урожай плох, скота мало, трудодень беднее некуда и все прочее. Не Журавлев тому виной был, только-только сельское хозяйство подниматься стало. Но Кузин, выступая на собрании, увлекся без меры и приписал Журавлеву все колхозные изъяны. Тогда поднялся Иван и огорошил представителя района. Правильно, сказал он, подмечены мои недостатки, никудышный из меня председатель. Был плугарем, потом трактористом, потом два года на войне. Предлагаю, сказал Иван, избрать председателем нашего колхоза крупного знатока сельского дела и нашего земляка Кузина Захара Петровича. Заюлил тут Захар, заотнекивался, да где там! Довольные таким поворотом дела колхозники дружно проголосовали, и стал Кузин председателем. Крепко обиделся он на Журавлева за испорченную карьеру, как он говорил, через эту обиду прижимал Ивана без меры, на самой черной работе держал. С годами все сгладилось, притерлось, только изредка взрывались то один, то другой.
— Вот откуда эта ниточка тянулась, — закончил свой рассказ Волошин и опять повторил, что окажу я большую помощь райкому, если сумею разобраться в событиях, которые случились в деревне Журавли…
Прощаюсь с Волошиным. Он провожает до двери, похлопывает по плечу, предлагает сейчас же распорядиться, чтобы меня отвезли в деревню.
— Нет, — говорю ему, — сейчас не поеду. Надо по старой дружбе к редактору газеты заглянуть.
Встречи с Павлушей Зайцевым у нас всегда одинаковые. Месяц не виделись, год ли, все равно посмотрит несколько удивленно и протянет разочарованно: «А, это ты? На что жалуешься?»
И теперь Зайцев поднял низко склоненную над столом голову, тычком указательного пальца поправил очки, сказал, даже не улыбнувшись:
— А, это ты? Заходи… На что жалуешься?
Рассказываю, какая нужда привела меня в район.
— На сколько дней командировка? — спросил Павел.
— Редактор отвалил целую неделю. Если не управлюсь, можно еще три дня прихватить.
— Тогда не спеши, — назидательно сказал Павел. — Это, наверное, тот случай, когда журналисту ни в коем случае нельзя торопиться… Сложно тут, путано. Этот пожар в Журавлях еще зимой начался. Видел, как торф горит? Огня долго нет, прячется он, а потом разом вырывается наружу. Так и здесь.
— Ты, Паша, короче, — прошу я, зная его манеру говорить.
— Экий ты быстрый! Как-то зимой позвонил Кузин. Насчет этого он у нас молодец, чуть какая новость в колхозе — первым делом звонок в редакцию. В тот раз Кузин рассказал о начинании Ивана Журавлева. Дали информацию, а мне загорелось очерк о Журавлеве написать. Съездил в «Труд» и пошел за советом к Волошину. А он мужик осторожный. Надо еще посмотреть, сказал Волошин, что получится из этой затеи. А то вдарим пушкой по воробьям.
— И ты согласился?
— Согласился, да зря, — вздохнул Павел. — Нашей осторожностью мы большой козырь у Журавлева выбили и отдали его Кузину. Сам ты посуди. Приезжает корреспондент, ходит, расспрашивает, записывает, а в газете — ни строчки. Какой тут вывод напрашивается? Да самый простой: нестоящее дело затеяно.
— Ты можешь найти свои записи?
— Чего проще, — Зайцев открыл стол, сунул туда лохматую свою голову. — Беседу с Журавлевым я на магнитофон записал. Целая катушка. А вот тебе та самая заметка про ценный почин. Слушай, я прочитаю. Значит, так… Ну, вступление тебе ни к чему, общие слова. Вот отсюда… «На днях в правление колхоза «Труд» обратился один из лучших механизаторов И. М. Журавлев с интересным предложением. Суть его в том, чтобы создать специальное звено механизаторов, закрепить за ним технику и поля под гарантийное обязательство в сроки выполнять все полевые работы, добиться высокого урожая и снижения затрат на производство продукции. В состав звена Журавлев намерен включить только молодых механизаторов — трактористов и комбайнеров. Предложение Журавлева обсуждено на партийном собрании и получило единодушное одобрение коммунистов. В инициативе старейшего механизатора колхоза виден действенный способ воспитания молодежи в труде, передачи ей профессионального опыта и закрепления кадров на селе».
Павлу принесли читать полосы завтрашнего номера. Он устроил меня в соседней комнате, поставил на магнитофон пыльную кассету и оставил одного слушать давнюю беседу.
Вот о чем был тогда разговор:
Зайцев. Иван Михайлович, скажите, что побудило вас взяться за организацию молодежного звена?
Журавлев. Нужда заставила. Мы стареем, елки зеленые, надо смену надежную иметь. Я вот давно приглядываюсь. Воротят парни и девчата нос от деревни. На город все поглядывают. Ну, там театры, кинотеатры и всякие удовольствия — это понятно. Там вроде первый сорт, а мы больше по второму. Обидно ему, молодому, вот и потянулся из деревни. А с другой стороны глянуть, так сами мы виноваты. Плохо с молодыми обходимся, ходу не даем. По своей механизаторской части скажу. Вот получили новый трактор. Чтоб молодому дать — ни в жизнь! Ему что поплоше. С комбайнами такая же история. Вот и мыкается он со старьем. Из ремонта в ремонт, из ремонта в ремонт. Да на любого доведись — плюнешь и пошлешь подальше такую работу. Хреновина сплошная получается.
Зайцев. Это действительно плохо. Но почему вы деревенскую жизнь вдруг во второй сорт переводите?
Журавлев. Для меня она завсегда первым разрядом шла. А вот ты ему растолкуй! Ты ему докажи! Он, елки зеленые, того требует, другого, третьего, а у нас нету. Потом будет, а теперь нету. А ему потом не интересно, ему счас подавай, покуда молодой он.
Зайцев. Тогда еще один вопрос. Почему именно сейчас вы пришли к такому решению — всерьез заняться работой с молодыми механизаторами?
Журавлев. Сейчас — не сейчас… Трудно сказать. Цыплята вон скоро проклевываются, да яйца долго под курицей лежат. Так и тут. Года-то уходят. Давно за полста перевалило.
Зайцев. Как воспринято было ваше предложение?
Журавлев. Кто как. Прихожу к Захару. Вот, говорю, надумал я, как в других местах делают, собрать молодых ребят под свое крыло и сколь ума хватит поучить их хлеб выращивать. Сперва Захару такой разговор как клюква неспелая. Скосоротился, сопеть начал. А потом гляжу: засверкали Захаровы глаза. «Это же почин!» — кричит и чуть не в обнимку ко мне. Вот ведь какой человек! Вынь да положь ему почин. Ладно, говорю ему, пускай будет почин или любимая твоя инициатива. Только давай, елки зеленые, хорошенько обмозгуем, чтобы попусту не квакнуть и людей не насмешить. Сидим, говорим. Показываю Захару свою прикидку по составу звена. У него опять глаза на лоб и уши нарастопырку. Нет, нет и опять нет! Это кого ты насобирал тут? — кричит на меня. Это что за почин ты с таким народом разовьешь? Нет и опять нет! Что Федора, говорит, наметил, это хорошо, одобряю. Еще пяток таких дельных ребят подберем, технику настроим — и вот вам образцовое звено для развития передового опыта и той же инициативы. Сперва я с ним добром, спокойно. Надежный и послушный, говорю ему, и без меня обойдется. А есть и с ветром в голове. Таких вот и соберу, начну их друг к дружке подгонять, сплачивать, чтоб щелей не было. Но Захара нашего на лопатки положи, а он вывернется и тебе же по сопатке даст. Схватил он мой список и давай шерстить по одному. Этот лодырь, этот лентяй, этот пьющий, а этот врущий. Мне ж, говорю ему, а не тебе работать с ними, чего взбеленился? Кончилось тем, что согласился Захар; ладно, мол, на ремонте техники и с такими можно поработать, а дальше он поглядит. Разошлись как петухи после драки. Иду домой и думаю: да за что мне, елки зеленые, такое наказанье выпало, чем провинился я перед миром, что лаюсь на каждом шагу и душу себе изматываю? Захар тому виной или сам я по себе такой?
