новому состоянию — жить единственной жизнью — и чувствовал себя довольно уверенно. Время шло, я доделал свою схему соединений, и ее вместе со всей документацией отправили на завод — изготовитель. Я несколько раз вместе с Эрисманом ездил в маленький городок в Тульской области, где монтировался наш прицеп. А вскоре его привезли к нам и установили на территории института. Началась уже хорошо знакомая мне прозвонка соединений на соответствие сделанным мною схемам.
Шла своим чередом и жизнь в нашей комнате. Одна женщина ушла в декрет, другая перешла в другую лабораторию. Трое ребят один за другим ушли на работу в КГБ, где платили гораздо больше, чем у нас. Из «старичков» остались Екатерина Ивановна, Толя Староверов и я. Помощь в обеспечении кадрами оказывал иркутский «Каскад», который прислал несколько человек в нашу лабораторию. Одним из таких иркутян был Никита Иванов, невысокого роста, прямо сказать миниатюрный, симпатичный юноша, который, как оказалось, не только играл на гитаре, но и сочинял недурные композиции.
Перед решающими событиями в жизни нашего комплекса произошло слияние нескольких лабораторий, и нашим начальником стал Валерий Варламович Мкртчян. По имени отчеству его никто не называл — он был нашего возраста, но уже опытный руководитель. Он заканчивал работу над кандидатской диссертацией, что в условиях нашего Института было сродни подвигу. Скорее всего, несмотря на способности, Валера свою диссертацию так бы и не осилил, но у него была жена Наташа, женщина с железным характером, которая готова была просиживать с ним в Институте ночи напролет, лишь бы продвигалась научная работа мужа.
С учетом приближающихся испытаний в лабораторию влилась и старая гвардия Эрисмана, люди, которые не только испытывали комплексы РТВ на полигоне, но и бывали в загранкомандировках для обучения зарубежных специалистов. Из вновь прибывших мне был особенно симпатичен Семен Смолярский, спортивного типа мужчина лет за сорок. Он ежедневно в любую погоду совершал пробежки в плавках и кедах до ближайшего пруда. Кроме того, два или три дня в неделю Семен голодал, и при этом он всегда сохранял цветущий вид и доброжелательное настроение. Только однажды в особенно морозную погоду в средине зимы Семен пришел на работу необычно бледным.
— Семен, у Вас что-то случилось? — участливо спросил я нашего спортсмена.
— Случилось, — кивнул тот и рассказал, что, когда он, как обычно прибежал на пруд, прорубь, в которую он ежедневно окунался, оказалось замерзшей. Пока он бегал на крепком морозе, в поисках хотя бы подходящего булыжника, пока долбил лунку, силы организма, истощенного голоданием, окончательно его оставили. На свою беду, он понял это, только окунувшись пару раз в прорубь, и почувствовал, что выбраться из нее уже не сможет. Вот так, в центре многотысячного района столицы замерзал в морозных сумерках человек. И только собрав в кулак всю свою волю, раскровенив пальцы, оцарапав грудь об острые закраины, он кое-как выбрался наружу и добрался до своей квартиры, где жил со своей мамой.
— Семен, — спросил я его в другой раз, — вы, наверное, испытываете удовольствие от преодоления этих трудностей?
— Нет, — ответил он вполне искренне, — удовольствие после пробежки в мокрых плавках я чувствую только, оказавшись под теплым душем.
Друзья Семена рассказывали, что еще несколько лет назад Семен был добродушным толстяком и ни о какой физкультуре и думать не хотел. Но потом что-то изменилось в его сознании, он начал регулярно голодать, закаляться и похудел на тридцать пять килограммов.
И еще одна пара из этого коллектива привлекла мое внимание, вернее бывшая пара. Он был намного старше жены, одутловатый сердечник. Иногда он стучал себе в грудь и говорил:
— Мотор барахлит.
Жена была крашеная, рыжая, завитая в барашек. У них был сын, одиннадцатилетний подросток. Они то ли развелись, то ли собирались разводиться, но жили в его квартире, потому что жить ей больше было негде, а родом она была откуда-то из Прибалтики. Какой национальности была Лилия Ивановна, я точно не знаю, но помню, что она часто быстро-быстро разговаривала по городскому телефону на незнакомом, скорее всего на эстонском, языке со своими родственниками. Она была очень неглупа, говорила на чистейшем русском языке, но было в ней что-то сорочье, что инстинктивно вызывало во мне ощущение настороженности.
Лучшим индикатором моего психологического состояния в течение почти всей сознательной жизни была для меня потребность писать стихи. На большее не хватало времени, а вот рифмованные строчки часто появлялись сами собой, в поезде метро или на прогулке с сынишкой, нужно было только успеть их записать.
В этот период жизни стихи мне давались особенно легко.
Мой маленький сын
Первая беременность моей любимой протекала тяжело. Наш будущий сынишка уже тогда начал проявлять свой бескомпромиссный характер. Жена дважды лежала на сохранении, а я, сломя голову, носился в поисках продуктов для передач.
Когда сказали, что будущую мать нужно подкрепить витаминами, я выдавил через марлю такое количество моркови и гранатов, которые тогда впервые появились у нас в магазинах, что бедная Иринка пожелтела и врачи испугались, не случилась ли у нее желтуха.
Однако все обошлось. Наконец, четвертого марта 1976 года появился на свет наш малыш. Никогда не забуду, как появился в нашем доме маленький, красный от натуги, кричащий комочек.
Нечего и говорить, что все мы были абсолютно счастливы. Разъехались по домам все наши родственники, пришедшие поздравить нас с прибавлением в семье, а бедный наш малыш все плакал и плакал. Напрасно уже в половине двенадцатого, пытался я вычитать в книге у модного тогда доктора Спока, что делать в том случае, если малыш беспрерывно плачет. Пресловутый доктор Спок советовал сохранять спокойствие и постараться не обращать на это внимания. Видимо, у этого человека никогда не было своих детей, решил я, и больше к его советам не прибегал. Не помню, когда точно закончился его первый плач, но еще много — много раз он будил нас по ночам и заставлял ускорять шаг во время ежедневной прогулки.
Зима тогда выдалась снежная и холодная, а весна долго не наступала. Для того, чтобы, по возможности, поберечь здоровье своей любимой
