И глаза его засверкали глупым довольством.
– Притом это очень красивая женщина, – сказал Мендес.
– Еще-бы! – воскликнул каноник, снова останавливаясь. – И как хорошо она сохранилась. Ведь она – не девочка, а на голове ни одного седого волоса. А кожа, какая! – И, понизив голос, он прошептал со сладострастною улыбкою, указывая на верхнюю часть груди и медленно проводя рукою по этому месту. – Это одно очарование! Притом она опрятна необычайно и так внимательна ко мне! Дня не проходит без того, чтобы она не прислала мне какого-нибудь подарочка – то вазочку желе, то тарелочку сладкого риса. Вчера она прислала мне яблочный торт, да такой вкусный, что даже сестра Жозефа сказала: «Яблоки тают во рту, точно они сварены в святой воде». Такое внимание трогает до глубины души, Мендес.
Прислужник слушал, угрюмо насупившись от зависти.
– Я прекрасно знаю, – сказал каноник, растягивая слова: – что здесь ходят про меня разные сплетни. Но это все клевета. Верно только то, что я очень привязан к этой семье. Но это началось еще при жизни мужа сеньоры Жоаннеры. Она честная женщина, вполне честная.
– Известное дело, злые языки никого не пожалеют, падре – заметил прислужник плаксивым голосом и, помолчав немного, добавил: – А в общем вам должно-быть дорого обходится эта дружба.
– И как еще! Подумайте только, с отъезда чиновника комнаты стояли пустые, и мне приходилось давать ей на хозяйство.
– Но ведь у неё, кажется, есть именьице, – заметил Мендес.
– Ну, это крошечный клочок земли, мой дорогой. Да и повинности и налоги очень велики. Потому-то я и говорю, что Амаро Виера – золотое дно. Получая с него по шестьсот рейс в день, да при моей помощи и маленьком доходе с имения от продажи овощей, она будет сводить концы с концами. Мне будет много легче тогда.
– Конечно, легче, конечно, падре, – согласился прислужник.
Они замолчали. Вечер был тихий и ясный, воздух неподвижен. На сильно обмелевшей реке блестел сухой песок; вода, сладко журча, медленно текла по мелким камням. На холмы спускался полумрак, – а красные и оранжевые облака над морем сплетались в причудливую декорацию.
– Какой славный вечер! – сказал Мендес.
Когда через несколько минут они поднимались по лестнице собора, каноник остановился и обратился к спутнику:
– Итак решено, друг Мендес, я поселю Амаро на квартире у сеньоры Жоаннеры. Это выгодно для всех.
– Очень выгодно, – почтительно согласился прислужник. – Безусловно очень выгодно.
И они вошли в собор, творя крестное знамение.
II
Через неделю разнеслась весть о том, что новый священник приезжает вечером с почтовым дилижансом. С шести часов каноник Диас и прислужник гуляли уже по площади Фонтана в ожидании Амаро.
Это было в конце августа. На длинном бульваре вдоль реки между двумя рядами старых тополей гуляли дамы в светлых платьях. С другой стороны, в бедном квартале, старухи сидели с пряжею у дверей, грязные дети играли и валялись на земле, обнажая при этом огромные животы, куры жадно рылись в уличных отбросах.
Было уже темно, когда дилижанс с зажженными фонарями съехал с моста и остановился у фонтана около гостиницы Креста. Путешественник в высокой шляпе и длинном священническом плаще, сидевший рядом с кучером, осторожно спустился со своего места, придерживаясь за железные перила, и огляделся по сторонам.
– Эй, Амаро! – окликнул его каноник, подходя ближе. – Здравствуйте, плутяга.
– Ах, отец-наставник! – ответил приезжий весело. И они обнялись в то время, как прислужник стоял в стороне, почтительно наклонившись, со шляпою в руке.
Было уже почти девять часов, совсем темно. В домах на площади все уже спало. В лавках под аркадами виднелся печальный свет керосиновых ламп, тускло освещавших сонные фигуры разговаривавших у прилавка людей. Выходившие на площадь извилистые мрачные улицы с мерцавшими кое-где фонарями казались необитаемыми.
Каноник Диас объяснял приезжему, как он устроил его. Квартиры он не нанимал: пришлось бы покупать мебель, брать прислугу и тратить много лишнего. Он предпочел занять для него комнаты в приличном комфортабельном доме; этим требованиям отвечают как нельзя более комнаты у сеньоры Жоаннеры. Они хорошо меблированы и очень чисты, из кухни не пахнет. Сеньора Жоаннера славная, богобоязненная женщина, очень экономная и предупредительная…
– А как насчет главного, отец-наставник? – Какая цена? – перебил его Амаро Виера.
– Шестьсот рейс в день. Это очень дешево. У вас будет спальня, гостиная…
– Великолепная гостиная, – почтительно вставил Мендес.
– А это далеко от собора? – спросил Амаро.
– В двух шагах. Можно ходить служить обедню в мягких туфлях. В доме есть молодая девушка, дочка сеньоры Жоаннеры, двадцати трех лет. Хорошенькая, немного капризная, но с хорошею душою… А вот и ваша улица.
Это была узкая улица с низкими, жалкими домами и тусклым фонарем в конце.
– А тут и ваш дворец! – оказал каноник, стучась в узкую дверь.
Из вестибюля шла наверх лестница со старинными чугунными перилами. Внизу и на площадке лестницы цвели кусты розмарина в деревянных кадках.
Сеньора Жоаннера ждала гостей на верху. Бледная, худая прислуга с веснушчатым лицом держала в руках керосиновую лампу, и фигура сеньоры Жоаннеры ясно выделялась на фоне выбеленной стены. Это была полная, грузная, высокого роста, женщина с очень белой кожей. Вокруг черных глаз виднелись уже морщинки. Вьющиеся волосы с красным бантом поредели над висками и у пробора, но руки и шея были красиво округлы, и платье очень опрятно.
– Вот ваш новый жилец, сеньора, – сказал Диас, поднимаясь по лестнице.
– Спасибо за честь, падре, большое спасибо. Вы, верно, очень устали с дороги. Сюда, пожалуйста. Осторожно, тут ступенечка вниз.
Она провела его в маленькую комнату с желтыми обоями. У стены стоял широкий, мягкий диван, а с другой стороны письменный стол с зеленым сукном.
– Это ваша гостиная, падре, – сказала сеньора Жоаннера. – Тут вы можете принимать гостей. А здесь, – продолжала она, открывая дверь в соседнюю комнату, – ваша спальня. Вот комод, шкаф для платья. – Она выдвинула несколько ящиков, похвалила постель, хлопнув рукою по упругим матрацам. – Здесь звонок. Требуйте прислугу всегда, когда вам угодно… Пожалуйте, вот ключики от комода… Может быть, желаете еще подушку? Одеяло только одно, но если вам угодно…
– Благодарю вас, не беспокойтесь, все прекрасно, сеньора, – ответил священник мягким, тихим голосом.
– Вы только скажите. Все, что можно, будет сейчас же исполнено.
– Ах, сударыня, – перебил ее Диас добродушным тоном. – Разве вы не понимаете, что ему прежде всего хочется поужинать теперь?
– Слушаюсь… ужин готов.
И она вышла поторопить прислугу.
Каноник тяжело опустился на диван и понюхал щепотку табаку.
– Славные комнаты, голубчик. Лучше и не найти.
– Мне всюду хорошо, отец-наставник, – сказал Амаро, надевая мягкия туфли. – В семинарии было много хуже. А в Ферао во время дождя у меня текло на постель.
Со стороны площади послышались звуки рожка. Амаро открыл окно. Ночь стояла темная. В городе было зловеще-тихо, точно под каменным сводом. Вдали у казарм били в барабан, со стен церкви Милосердия непрерывно слышался резкий крик филинов.
– Как это все печально, – сказал Амаро.
Но сеньора Жоаннера крикнула сверху, зовя их.
– Пожалуйте ужинать. Суп на столе.
– Пойдемте, пойдемте, вы, верно, на ногах еле держитесь от голода, Амаро, – сказал каноник, с трудом поднимаясь с дивана.
И, придержав Амаро за рукав рясы, он добавил:
– Вы увидите сейчас сами, какой чудный куриный бульон готовить эта дама. Хоть пальчики облизывай.
Посреди столовой, оклеенной темными обоями, стоял накрытый белою скатертью стол, с красивою посудою и стаканами, сверкавшими при ярком свете лампы под зеленым абажуром. От миски приятно пахло куриным бульоном, а на блюде дымилась жирная курица с белым, сочным рисом и репою. В стеклянном шкафу виднелся светлый фарфор. У окна стоял рояль, покрытый атласною выцветшею салфеткою. На кухне что-то жарили, и, почувствовав приятный запах, Амаро с наслаждением потер руки.
– Сюда, сюда пожалуйте. Там сквозит, – сказала сеньора Жоаннера, закрыв ставни у окон. – А вы, падре, не откушаете ли с нами, за компанию, – обратилась она к Диасу.
– Да уж разве за компанию, – весело ответил он и, сев за стол, развернул салфетку.
Сеньора Жоаннера поглядывала все время на приезжого. Он сидел с опущенною головою и молча ел, дуя на ложку. Волосы у него были черные, слегка вьющиеся, лицо смуглое, овальное, глаза большие, черные, с длинными ресницами.
Диас, не видевший его после семинарии, находил его возмужавшим и окрепшим.
– Какой вы были худенький тогда…
– Меня поправил горный воздух. – И он принялся рассказывать о своей печальной жизни в первом приходе, в маленьком горном местечке, где приходилось жить в зимнюю, суровую пору одному среди пастухов. Каноник наливал ему вино, высоко подняв бутылку, чтобы вино пенилось в стакане.
