– Нет, нет, не уходите. Сыграйте мне лучше что-нибудь хорошенькое.
Он сбросил плащ, сел за рояль и сыграл простую, но очень грустную мелодию.
– Какая прелесть! – сказала Амелия, когда он кончил играть. – Что это такое?
Старик объяснил, что это начало Элегии, написанной одним монахом, его приятелем.
– Это был несчастный страдалец, – добавил он.
Амелия попросила, рассказать ей про этого человека, закуталась поплотнее в платок и стала слушать.
Несчастный влюбился в молодости в монахиню; она умерла в монастыре от злополучной любви, а он постригся в монахи от горя…
– Он был красив?
– О, да, поразительно красив. И очень богат. Однажды он пришел ко мне в собор. Я сидел за органом. Послушайте, что я сочинил, – сказал он мне, сел и заиграл. Ах, деточка, какая чудная это была вещь! К сожалению, я не помню продолжения.
Амелия думала целый день об этой истории. Ночью у неё сделиался сильный жар и бред. Она видела во сне несчастного монаха в полумраке Эворского собора; его глубокие глаза сверкали на изможденном лице. Неподалеку лежала на каменном полу в монастыре бледная монахиня, надрываясь от рыданий. По длинной галлерее шли в церковь францисканские монахи… В туманной атмосфере раздавался похоронный звон колокола.
Жар спал у Амелии на следующее-же утро, и доктор Гувеа успокоил сеньору Жоаннеру простыми словами:
– Не путайтесь, сударыня, девочке просто уже пятнадцатьлет. Скоро у неё может появиться головокружение и тошнота… А потом все войдет в норму, и она будет взрослою.
Сеньора Жоаннера поняла доктора.
– У неё, по-видимому, страстная натура, – добавил опытный старик, улыбаясь и понюхивая табак.
Вскоре после итого настоятель Карвальоза скончался внезапно от удара. Это было большим несчастьем для сеньоры Жоаннеры. Она заперлась в комнате, не выходила из неё два дня, рыдая и причитая. Приятельницы пришли утешить ее в горе, и дона Жозефа Диас сумела лучше всех выразить их общую мысль:
– Перестань, голубушка, нечего убиваться. Ты всегда найдешь себе покровителя.
Это было в начале сентября. Дона Мария ехала на морские купанья в Виеру, где у неё была собственная дача, и пригласила к себе сеньору Жоаннеру с Амелией, чтобы развлечь их немного.
– Большое тебе спасибо, голубушка, – ответила бедная женщина. – Мне так тяжело здесь. Вот тут он ставил всегда зонтик, приходя… тут садился, когда я шила.
– Ну, ну, забудь это. Будешь купаться в море, гулять, кушать, и все пройдет понемногу. Ведь он уже не молод был. Слава Богу, шестьдесят лет…
– Ох, милая моя, не за возраст любишь человека, а за дружбу.
Амелии было тогда пятнадцать лет, но она успела уже обратиться в высокую, стройную девушку. Поездка в Виеру доставила ей огромное наслаждение. Она никогда не видала прежде моря и просиживала теперь часами на песчаном берегу, не отрывая глаз от голубого, залитого солнцем пространства.
По утрам она вставала рано и шла купаться. Переодевшись в кабинете на берегу во фланелевый купальный костюм, она – входила в воду, дрожа от холода и страха и с трудом подвигаясь вперед среди больших волн. Вода пенилась кругом. Амелия погружалась в воду, выскакивала, прыгала, задыхаясь и выплевывая соленую воду. Но как хорошо чувствовала она себя по выходе из воды!
По вечерам устраивались длинные прогулки на берегу моря. Амелия собирала раковины, смотрела, как рыбаки вытаскивали сети, в которых трепетали серебристые сардинки, и любовалась роскошным закатом солнца.
К доне Марии приехал в гости её дальний родственник Агостиньо, студент пятого курса, стройный, красивый, молодой человек с черными усиками и острою бородкою. Он декламировал стихи, играл на гитаре, рассказывал анекдоты, устраивал пикники и славился в Виере уменьем занимать дам.
Амелия заметила с первых же дней, что глаза Агостиньо Брито почти не отрываются от неё. Девушка краснела, и грудь её высоко вздымались от волнения.
Молодой человек нравился ей; она находила его очень милым и воспитанным.
Вскоре он стал ходить за нею по пятам… Утром на купанье, днем – на прогулке. Он сложил даже в честь неё стихи, и Амелия повторяла их вечером вполголоса, наедине.
Октябрь приходил к концу. Однажды вечером гости доны Марии собрались погулять при свете луны. Но только успели они дойти до небольшой сосновой рощи, как поднялся сильный ветер, и закапал дождь. Дамы поспешили укрыться под деревьями. Агостиньо, шедший с Амелией под руку, отвел ее в сторону и прошептал, стискивая зубы:
– Я схожу во тебе с ума, знаешь-ли ты это?
– Так я и поверю, – пробормотала она.
Агостиньо перешел тогда в серьезный тон.
– Ты слыхала, что мне придется может быть уехать завтра? После завтра у меня экзамен.
– Поезжайте, – вздохнула Амелия.
Он схватил ее без дальнейших разговоров за плечи и жадно поцеловал в губы несколько раз.
– Оставьте меня, оставьте, – закричала она, вырываясь, но скоро перестала сопротивляться и тихо застонала, как вдруг издалека послышался резкий голос доны Жоакины Гансозо:
– Идите, идите скорее. Начинается ливень.
Амелия вырвалась и побежала к матери.
Агостиньо уехал на другой день. Скоро наступило дождливое время, и Амелия вернулась с матерью и доною Мариею в Лерию.
Прошла зима.
Однажды вечером, придя в гости к сеньоре Жоаннере, дона Мария сообщила., что Агостиньо Брито женится на барышне Вимеро.
– Вот-то ловкий парень! – воскликнула дона Жоакина Гансозо. – Он берет ведь за нею не меньше тридцати миллионов[4]. Молодец, нечего сказать.
Амелия не выдержала и расплакалась на глазах у всех. Она любила Агостиньо и не могла забыть его горячих поцелуев в сосновой роще.
Вслед за этим у неё начался период болезненной набожности; она читала целыми днями молитвенник и жития святых, увешала стены своей комнаты литографированными изображениями святых, проводила долгие часы в церкви за молитвою, причащалась каждую неделю. Подруги матери находили ее «образцовою христианкою».
Оюоло этого времени каноник Диас и его сестра дона Жозефа стали часто бывать в доме у сеньоры Жоаннеры. Каноник сделался скоро «другом семьи». После завтрака он неизменно являлся со своею собачкою, как прежде настоятель с зонтиком.
– Я чувствую к нему большую симпатию, – говорила сеньора Жоаннера: – и все-таки не проходить дня, чтобы я не вспоминала о сеньоре настоятеле.
Так прошло несколько лет. Амелия очень изменилась – выросла и обратилась в красивую девушку двадцати двух лет с бархатными глазами и свежими, розовыми губками. Она смотрела теперь на свою любовь к Агостиньо, как на ребячество. Набожность сохранилась в ней, но носила теперь иной характер; она полюбила внешний блеск церкви – торжественное, праздничное богослужение, вышитые золотом одеяния, тысячи зажженных свечей, серебряные кадила, хорошее пение, орган. Собор заменял ей оперу, и вера сделалась для неё развлечением.
Ей было, двадцать три года, когда она познакомилась с Жоаном Эдуардо, секретарем нотариуса Нуниша Ферраля. Амелия пошла с матерью и доною Жозефою к нотариусу, в день праздника Тела Господня, чтобы посмотреть на парадную процессию духовенства с балкона в квартире Нуниша. Жоан Эдуардо скромно стоял тут-же, весь в черном, с серьезным видом. Амелия знала его и раньше, но обратила на него внимание впервые в этот день. Он показался ей симпатичным молодым человеком.
Вечером после чаю начались танцы. Жоан Эдуардо подошел к Амелии.
– Спасибо, я не танцую, – ответила она, – Я слишком стара для этого.
– Вы всегда так солидны и серьезны?
– Иногда я смеюсь, если есть чему, – возразила она, гладя в сторону.
– Например, надо много?
– Как, над вами? Почему-бы я стала смеяться над вами? – И она нервно завертела в руках веер.
Он помолчал немного, словно собираясь с мыслями.
– Так ты серьезно не танцуете?
– Я уже сказала вам, что нет. Почему вы спрашиваете так настойчиво?
– Потому, что я интересуюсь вами.
– Ну, полно говорить, – остановила она его жестом недоверия.
– Честное слово.
Но тут к ним подошла с грозным видом дона Жозефа, наблюдавшая за ними издалека. Жоан Эдуардо робко отошел в сторону.
Через две недели в Лерию приехала на гастроли оперная труппа. Дона Мария взяла ложу и пригласила сеньору Жоаннеру с Амелией. Девушка просидела два дня за шитьем белого кисейного платья с голубыми лентами. Жоан Эдуардо взял себе место в партер и не отрывал от неё глаз во время действия. У выхода из театра он встретил ее, раскланялся с дамами и пошел провожать их до дому. Сеньора Жоаннера и дона Мария отстали от молодежи, и Жоан Эдуардо мог свободно поговорить с Амелией.
– Как понравилось вам сопрано, сеньор?
– Правду сказать, я не слушал пения.
– Отчего-же?
– Я глядел на вас, – ответил он решительным тоном и заговорил о своей горячей любви.
Амелия была возбуждена после театра, и теплая звездная ночь тоже располагала к любви. Она тихо вздохнула.
