И хотя словам мачехи, никогда не ладившей с падчерицей, отнявшей у нее родовой дом, верить было особенно нельзя, Александра почувствовала, что хозяйка говорит искренне. Тамара теперь казалась совершенно оправившейся от недавнего хмеля. Она смущенно оглядела свое ситцевое платье, измятое, несвежее, и даже инстинктивно обмахнула его на груди, словно могла стереть жестом пятна.
– Дел по горло, прибраться некогда, – сквозь зубы произнесла она. – Озвереешь среди этих пентюхов деревенских, сама ходишь, как свинья… Приличный человек зайдет, уже не помнишь, как с ним говорить. Вы откуда? Из Минска, значит? А я из Гомеля. Меня еще за то невзлюбили, что я не местная, не своя. У них чужой – значит, плохой!
– Я из Москвы, – призналась Александра, чем вызвала уважительный негромкий возглас.
– Ну, так садитесь с нами закусить, я сейчас на стол соберу! – пригласила Тамара. – Моего мужика ушлем куда-нибудь, если он вас стеснит, зачем он нужен, только дрова колоть… Пусть к дружкам своим идет.
Александра отказалась от приглашения, ответив, что уже успела поужинать. Тамара понимающе усмехнулась, многозначительно щуря глаза, когда-то, видимо, очень выразительные, а сейчас покрасневшие:
– Брезгуете… Наслушались про меня. А я, если вам интересно знать, ничем не пьянее и не грязнее их всех живу. Просто деньгами не интересуюсь, не то что эти крохоборы. Копейку заработают, и сядут на нее, и зубами щелкают, озираются – как бы кто не утащил! Ночью вскочат, проверяют – тут она, копейка их?! А я спокойно живу, чужого не беру, свое трачу, как хочу. Меня еще за это и не любят!
– Тома! – уже совсем жалобно раздалось из комнаты.
– Да иду! – с досадой ответила Тамара и махнула в сторону Александры: – Не хотите с нами сесть – идите себе, у меня тоже дела найдутся. Кажется, свой дом имею тоже, хозяйство…
«Она обиделась, – поняла Александра, выйдя со двора и аккуратно прикрыв за собой калитку. – Ну, и ладно, что теперь делать. Не выпивать же мне с ними, чтобы завязать дружбу!» Брак со вторым мужем, даже не пытавшимся побороть свою болезненную страсть к алкоголю, привил женщине острую ненависть к застольям любого рода.
На улице было пустынно. Где-то вдали, за забором, лаяла собака, лениво, не торопясь, словно выполняя надоевший ритуал. Серп луны в потемневшем небе сделался ярче. Закат еще дотлевал, далеко, за черным лесом, закрывавшим весь горизонт. В этом гаснущем румянце было нечто зловещее, как в остывающей луже крови. Теплый неподвижный воздух крепко пах дымом – тут и там топились бани. В садах слышались голоса – местные жители делали последние приготовления к выходным. Неожиданно высоким, радостным голосом прокричала что-то девушка, ей ответил такой же юный, веселый голос.
«Вот и Наталья когда-то перекрикивалась здесь с подругами, возвращаясь с танцев, в пятницу вечером. Ее провожал Иван, парень из соседней деревни. В Ивана была тайно влюблена ее лучшая подруга, но Наталья знать этого не желала. Значит, она была очень счастлива, несмотря на то, что потеряла отцовский дом и мыкалась по чужим углам. Вся жизнь была впереди. Она на многое надеялась, готовилась поступать в институт. И вот, ее парня нет в живых… Подруга вышла замуж. А сама Наталья четыре месяца, как бесследно пропала. То, что есть – это такие странные, затертые следы… Две тени ночью на вокзале в Лунинце. Два голоса в Питере, на лестничной площадке. Она или не она? И кто был с ней?»
В сумке зазвонил телефон.
– Как хорошо, что вы перезвонили! – воскликнула Александра, услышав в трубке голос Павла. – У меня новости.
Она торопливо, пытаясь не вдаваться в лишние подробности, рассказала обо всем, что удалось узнать от Марьяны. Павел слушал, не перебивая, и даже когда она закончила рассказ, не задал ни одного вопроса. Александра разочарованно протянула:
– Вы поняли, что я пыталась до вас донести? Те двое, в Питере, они могли быть…
– Да, понял, – суховато, как показалось женщине, ответил Павел. – Вас навели на эту мысль близкие даты. Мне это не кажется достаточным основанием соотносить этих людей.
– Но не только даты! – возразила Александра, обескураженная его реакцией. – Наталья имеет прямую связь с запасниками музея в Пинске, где ваш друг видел единорогов. Те двое, в Питере, говорили о пропавшем единороге. Это ваше собственное утверждение!
– А вот это уже более существенно… – признал Павел. – Но все же вилами по воде писано. Так или иначе, нам это ничего не дает.
– Я не согласна! – все с большим возмущением отвечала художница. – Мы уже точно знаем, что на след гобеленов нас может вывести эта девушка, и уже почти можем утверждать, что она появлялась в Питере, в квартире вашего друга. Больше скажу – мое мнение таково, что нам не надо искать Наталью самостоятельно, пора привлечь к этому вашу питерскую полицию. Во-первых, если Наталье в связи со всем этим делом грозит опасность, мы можем найти ее слишком поздно. Не забывайте о ее спутнике, мы понятия не имеем, какова его роль. Во-вторых, наши с вами возможности очень ограничены. Мы просто не справимся с поисками.
– В-третьих, – перебил мужчина, – если мы привлечем к делу полицию, о гобеленах придется забыть. Нам их тогда никогда не заполучить. И потом, к чему ее привлекать, эту полицию? Чтобы Наталью нашли и радостно повесили на нее убийство Игоря? В то время как стрелять мог кто угодно, даже сам Игорь?
– А почему вы так уверены, что он сделал это сам?
– Я ни в чем не уверен. Но при особых обстоятельствах на самоубийство способен любой человек, а тут сплошные особые обстоятельства. Я знал его много лет! – напомнил Павел. – Не могу сказать, что Игорь был кристально честным человеком. В нашем деле с честностью с голоду можно умереть. Или просто сожрут. Но на прямое воровство он никогда не шел. По-настоящему с грязными и опасными комбинациями не связывался. И вдруг эта поездка в Пинск, после которой он погибает. Обольщенная девушка, как в сентиментальных романах… Никогда с ним таких некрасивых историй не было. Съемки в хранилище и черт знает что еще! Пропавший единорог, о котором говорили те двое, на лестнице. Пропавший!
– Пропавший… – эхом откликнулась Александра.
– Ну, вот видите, значит, по крайней мере, один гобелен-то был украден из запасников!
– Кем? Вашим другом?
Павел откашлялся.
– Могло быть куда хуже… – потускневшим голосом произнес он. – Гобелен могли украсть после визита Игоря. Но свалить все захотели на него. Отпираться ему было бы сложно: вы сами мне рассказали историю о том, что девушка имела глупость абсолютно ему довериться и позволить непозволительное. Конечно, после этого на кого и валить, как не на него?
– Если ваш друг ничего не брал, он должен был просто выставить этих шантажистов, спустить их с лестницы, вместо того чтобы стреляться! – отрезала Александра. – Я слишком давно вращаюсь в мире антикваров, скупщиков и перекупщиков всякого рода старья, чтобы поверить, что занимавшийся этим мужчина в цвете лет может быть нервным, как юная барышня! Тем более у него было оружие. Он мог просто пригрозить…
– Возможно, он и вытащил пистолет, чтобы пригрозить этим двоим, – хладнокровно возразил Павел. – Меня смущало, зачем он им открыл, если был невиновен в краже и не боялся шантажа. Но раз у него был роман с этой девицей, прятаться от нее за дверью было бы непорядочно… И просто глупо! Итак, если он вытащил пистолет, чтобы спровадить их, девица или ее спутник могли внезапно этим воспользоваться. Их было двое, Игорь один. Они могли пристрелить его в упор, вырвав оружие. Записки при этих обстоятельствах, конечно, быть не могло. После этого они сбежали. Все подозрения в пинской краже из музея, в случае ее обнаружения, должны были лечь на Игоря! Или я не прав?
Александра лихорадочно обдумывала его слова. «Да, сходится… Игорь, при этих обстоятельствах, – идеальная кандидатура для того, чтобы посмертно обвинить его в краже. Мертвого обвинять всего удобнее. Тем более нет записки… Эти двое ускользнули, как тени, их никто не видел. Он имел возможность совершить кражу. Девушку он обманул – отношение к нему будет предвзятое у всех!»
– Вы правы… – Ее голос слегка сел, не то от волнения, не то от дыма, сизой волной тянущегося в воздухе. – Правы. Его могут теперь обвинить во всем, и он не оправдается. Скажите, но ведь среди его вещей не нашли этого гобелена?
– Я был у Ольги после его смерти. Она не говорила мне ни о каком гобелене. В принципе он их никогда и не приобретал, больше интересовался живописью и фарфором. Ну, еще керамикой.
– А фотографии? Вы навели справки, как я просила?
В трубке повисла пауза. Медленно, словно неохотно, Павел признался:
– Нам и тут не повезло. Никаких снимков из Пинска нет.
– То есть? Он же снимал?!
– В том-то и дело… Это и подозрительно! Он снимал, и потому девицу уволили, как вы говорите. Стало быть, снимки должны существовать. Но Ольга, вдова, говорит, что их нет. На карте памяти фотоаппарата не сохранилось ни единой фотографии из поездки. Ни одной! А Игорь обычно снимал очень много. Какой-нибудь паршивенький изразец – раз десять, в разных ракурсах. А тут – ничего. Ни Минска. Ни Пинска. Ни наших единорогов.
