Таинственные средствА с антипестиками, усевшись где-то между гипоталамусом и гипофизом, лупили сложный мозг доктора Фридмана своим частым упоминанием и нелепостью. Не зная как себя вести с героем воды и пара, он взял паузу и изобразил деятельное раскаяние.
– Ну, может, чуть-чуть просрочены. Но не сильно. За всем не уследишь, но мы будем работать. У нас замечательный коллектив.
– У вас там боец на КПП мне хамил, – пожаловался злопамятный бронетанкист. – Так что работать надо. И потом – «чуть-чуть» это уже не по форме. Как только «чуть–чуть» непременно надо уничтожить. Взял целеуказание, триангулировал два, раз! Все! Списал по акту и спокоен за будущее вверенного подразделения. Что бы все было чисто и по инструкции, как жопа у комара, который пять дней не ел. Два литра надо списать, списываем два…и уничтожаем! – добавил проверяющий, подняв палец. – Три литра, списываем три… Все должно быть по нормам!
При упоминании мер объема в интеллигентных извилинах приунывшего Марка Моисеевича, размышляющего: а не расстаться ли ему с определенной суммой накопленных авуаров и не думать боле о средствах, пожарах и прочих неприятностях, вспыхнула праздничная иллюминация, осветившая дальнейшее направление беседы.
– Может по пять капель? Тэкс сказать за начало проверки? Я вам как доктор рекомендую. В асептических целях.
– Ну, если только в асептических, – согласился просветлевший лицом собеседник. – Но потом – наглядная агитация! Сегодня по плану наглядная агитация, завтра –учения огнеборческой дружины. Вводная – возгорания в результате светового воздействия ядерного взрыва.
Милейший психиатр вздохнул и с тоской вспомнил благословенные дни фокусов с квартирой Веры Павловны и возни с Саниными «Цветными снами». В воздухе возник явственный аромат сирени и заунывный голос, читающий Бальмонта. Что –то там про чужую сторону, да зверей вокруг. Бронеподполковник опаганел ему еще на пару делений, но ситуацию, по здравому разумению, можно было как-то выкрутить. И ровно через тридцать секунд, сдвинув в сторону папки с делами, на столе обнаружились два граненых стакана и газетка с аккуратно нарезанной вареной колбасой. А собеседники приступили к сближению и выяснению общих жизненных интересов.
Спирт ожег горло медика, превратив поверхность его в потрескавшуюся глиняную корку. Видимого же эффекта воздействия ста грамм девяностошестиградусной жидкости на Геннадия Кузьмича не наблюдалось вообще. Танкист жахнул стакан и оседлал музу. И если бы тишайший Марк Моисеевич свел с ним знакомство пару лет назад, то после следующего невинного вопроса Геннадия Кузьмича немедленно бы встал и вышел, не смотря ни на какие обстоятельства. Ибо следующий вопрос отставника имел ввиду два сценария развития событий: рассказ о штурме Буэнос-Айреса и что все сволочи и никому верить нельзя вообще. Но вот раньше…
– У тебя есть мечта, Моисеич? – на чистом глазу поинтересовался он. И, пока психиатр примеривался издать звук обожженным горлом, приступил. – Я вот хотел Буэнос-Айрес брать. Уже были оперативные разработки на случай войны, едитя. Два танковых полка прорывают оборону на узком участке фронта противника и развивают наступление, выходя на оперативный простор. Я, значит, справа должен был быть, а Матвеев со сто тридцать седьмого, слева. Ты вот знаешь что это?
– Что? – выдавил доктор Фридман, рассматривая вздернутый кулак собеседника.
– Это рука бога, Марик! – заявил подполковник, походя перекрестив собеседника и, пожевав колбасы, по документам давно переваренной пациентами нашего богоугодного заведения кивнул на стакан. – Наливай чутка! Я тебе сейчас такого расскажу, поперхнешься. Мы ж в Союзе были на страже, понимаешь? Охраняли покой от империалистов этих всех. Два часа по полной боевой. От звонка и сразу в развертывание. Свищи нас потом лесами! Сокрушим, едическая сила магния! Разведроту вперед! У меня орлов то знаешь, сколько было? Почти тысяча душ! Одни узбеки. Вот где гемморой и гонорея! Их в город страшно пускать было, они ж потомки Чингисхана. А в танках? Представь? Загубники на прицелах все погрызаные. Со смотровых желтый дым клубами. Глаза красные, зубов нет. В люк сунуться страшно без КИПа. С пушек лупили, как в копейку! Что болванкой, что «ломом». И по-русски не бельмеса. Я с ними, когда на марш выходил, НАТО два авиаполка поднимало. Знааали , что Коломытов на марше. Трухали меня. Потому как, нам дай приказ, что там Лондоны те. Огорчим, едитя! Ты вот, был в ЛондОне?
– Нет, – честно ответил Марк Моисеевич, – У меня жена была, бывшая. Она в Америку летела, через Лондон.
– Вооот, Марик! И что людям там надо, а? В Америку летела. А что ей эта Америка? Что там, мед и красота? Империализм один и вранье. Души нету! Нету там души, Марик! Это же зараза, желтуха эта, Америка. Тьху, и растереть! За деньги все. Уважают тебя за деньги, любят тебя за деньги. Любят же?
– Я не знаю, я не пробовал. – невпопад заявил тишайший психиатр.
– А ты попробуй. Нету у тебя денег, – неожиданно заключил отставной бронекомандир. – А за зарплату твою психиатрическую, тебя никто любить не будет. Давай еще по чуть–чуть, едитя? По паре капель для профилактики?
Мрак Моисеевич не противился.
– У тебя какая зарплата, Марик?
– Двенадцать тысяч. – осторожно ответит тот. – И полставки зама. У меня зама нет.
– Тоска одна. Заместителя у тебя нет. Меня когда кадрировали, тоже поговорить не с кем было, я да пара прапорщиков остались. Тридцать танков и три человека. Экипаж машины боевой, едитя. Благодарность за двадцать лет службы. Нету полка, один восторг остался. Сидишь целый день, как кот на сечке, вроде и при деле. Бесполезный, как вторая задница, едическая сила магния. Смотришь в окно, ждешь чего-то. А чего ждать? – спросил Геннадий Кузьмич и, не дожидаясь ответа, продолжил. – Толи дело раньше. Я бы тебе этот Буэнос-Айрес с Вашингтоном подарил бы. – тут взбрыкнувшая муза несла бронетанкиста все дальше в сияющие дали. – У меня диспозиция была на развитие наступления и удара с плацдарма. Всех в клещи! На траки намотали бы с моими узбеками. Два красных флажка! Осколочно-фугасными! Люки по-походному! Алга! Бикзур баратом! Хочешь Буэнос-Айрес? – Не хочу.
– Ну и ладно. А я бы для тебя, его в лепеху раскатал бы. Тонюсенько. Потому что ты хороший человек, Моисеич. Есть у тебя понятие! Сидишь тут не за ради денег, душа у тебя тонкая, сразу видать. Наливай, и пойдем твою агитацию ип..иснпе… сч.. – подполковника немного заело, но хитрый танкист выкрутился тем, что подмигнул помертвевшему Марку Моисеевичу, который рассчитывал, что триста грамм создадут временную амнезию в металлической голове военного. Эти хрустальные надежды разбились об опыт. Глянув в налитый граненик, Геннадий Кузьмич, зачем то помешал ложкой его содержимое и, мерно двигая кадыком, перелил жидкость в себя. Наблюдая за этой обстоятельностью, добрый доктор совсем пожух, и в голове его заплясали огненные танки, из которых выскакивали монголы с красными флажками, далее маячил донос озаглавленный «Наглядная агитация отсутствует, средствА просрочены».
Помолчав для порядку пару секунд для лучшей усвояемости продукта, борец с огненной стихией крякнул и встал.
– Показывай, Марик. Где у тебя что. – пригласил он, и мужчины вытекли в обшарпанный коридор.
Плакат, знаменующий наглядную агитацию, был нарисован в те времена, когда Марка Моисеевича обуревали бесы в виде новомодного лечения творчеством, подсмотренного в «Иллюстриерт Кранкенбух фюр Псикиатрист». Немецком иллюстрированном журнале номер, которого случайно попал к нему в руки. И если болевших бытовым алкоголизмом переводная статья и капризы доктора Фридмана обязали красить забор, отделявший наш бренный мир от другого, не менее бренного, то Веня Чуров, чей мозг освещали вспышки коротких замыканий, был сослан творить. Вооруженный детскими красками и листом ватмана этот пришелец из нейтронной дыры исчез на пару дней в палате, откуда появлялся только поесть. А плодом этого кратковременного романа с вдохновением стало эпическое полотно – загадка.
В первоначальном варианте оно изображало трех поросят стоящих у небольших схематически прописанных домиков. Две свиньи имели вид скорбный, последняя же напоминала бухого в дымину Прохора в состоянии мяу, и знаменовала тот самый микромиг, когда экватор праздника уже наступил, а за ним неминуемо подоспеет похмелье. Интрига шедевра ретранслировалась пугающей черной надписью мостившейся поверх рисунка, гласившей: «Угадай, кто из поросят не заплатил за газ?». Каковая, в одну из темных ночей, была исправлена, кем-то из остроумных энурезников на более злободневную: «Угадай, кто из поросят не заплатил?». В той редакции, двум печальным пятачкам были добавлены сапоги, гимнастерки и два автомата системы ППШ, а веселому – гениталии нечеловеческих размеров.
В последствии этот вариант был отвергнут осторожным Марком Моисеевичем и заменен, на нейтральное: «не заплатил за воду?», автоматы были исправлены на брандспойты, гимнастерки на широкие плащи. После этого поистине универсальный экземпляр средства пропаганды обрел законченный вид и свое место у столовой, где находился под присмотром бдительного Прохора.
