— Что кончено? — слабым голосом спросил я.
— Черновик моей «Истории юриспруденции». Веришь, девятьсот страниц!
Бернини положил ладонь на кипу листов.
— Мы сделали это, Джереми, — сказал он. — Я должен тебя поблагодарить.
Неугомонный человечек достал откуда-то два бокала, с хлопком открыл шампанское и наполнил узкие высокие бокальцы.
— Поздравляю и сердечно благодарю. — Бернини поднял бокал.
— Спасибо, сэр, — сказал я.
Мы легонько соприкоснулись бокалами.
— Знаешь, что это, Джереми? — Он побарабанил пальцами по непривычно высокой стопке листков. Я еще не пришел в себя после разговора с Дафной и с трудом подавил желание съязвить: «Книга?»
— Это очень важная работа…
Бернини отмахнулся от моего ответа.
— Это клей. Социальный клей, средство сплочения общества. В этой книге нет ничего оригинального. Все уже сказано Джоном Стюартом Миллем, Джефферсоном и Линкольном, я только повторяю за ними. Повторение — мать учения, Джереми. Тебе известно, что Германия была культурным центром Европы до того, как нацисты пришли к власти? Это произошло невероятно быстро. — Он подался ко мне с расширенными глазами: — Ты мне верь. Я уже жил на свете, когда установился фашистский режим. — Я действительно слышал, что отец Бернини, демократ и противник Муссолини, погиб в тюрьме для политических — без суда, без адвоката, без всякой прессы. Самому Бернини было тогда одиннадцать. После гибели отца они с матерью бежали из страны сперва в Англию, а потом в Америку. — Везде повторяется та же самая история, — говорил профессор. — Ткни пальцем в карту, и я тебе докажу. Всегда найдется человек, желающий стать диктатором. Всегда находится толпа, готовая превратиться в стадо. Закон — это намордник для злой собаки, без него не обойтись, но это холодный инструмент, непрочный и интеллектуальный. Запомни, Джереми: ум — не добродетель. Чтобы дать жизнь закону, нужна нравственность. А. — Он включил звук. Известный конгрессмен проводил пресс-конференцию. Мы слушали, как он почти буквально повторяет слова Бернини. Вид у него был самый честный и серьезный. Ветер ерошил его седые волосы.
Когда пресс-конференция закончилась, Бернини выключил телевизор.
— Ты должен гордиться этой книгой, Джереми. Здесь твой огромный вклад. Мне было очень приятно работать с тобой.
Меня обдало холодом.
— Профессор Бернини, вы же сказали, это только черновик?
— Да.
Его прыгающие глазки изучали выражение моего лица, подмечали жесты, читали язык телодвижений, не выдавая ничего.
— Вы будете его править?
— Да, — сказал Бернини после паузы. — Почти наверняка.
— Тогда вам понадобятся новые исследования. Я буду счастлив их выполнить.
— Спасибо, Джереми, — любезно ответил профессор. — Но ты и так уже много сделал. А на этапе правки книга всегда выигрывает от свежего взгляда.
Он сложил ручки и ждал.
— Понимаю, — сказал я. По ощущениям, я начал таять, и мне хотелось выбраться из кабинета прежде, чем от меня ничего не останется. — Спасибо за предоставленную возможность. — Я быстро пошел к двери.
— Джереми?
— Да? — Я остановился и обернулся.
«Скажи мне что-нибудь хорошее!»
— Мой ключ? — терпеливо сказал Бернини, протянув руку. Его добрые глазки смеялись, но огонек был выключен из уважения к не успевшему остыть покойнику.
Я достал из кармана связку ключей. Мне пришлось вытерпеть унизительную процедуру неловкого снятия ключа с кольца — с этим я и в лучших обстоятельствах долго вожусь. Наконец я положил ключ в его ладонь, и Бернини согнул пальцы.
Он проводил меня до двери, похлопал по спине и сказал:
— Всех благ тебе, Джереми. Из тебя получится прекрасный юрист.
Гроб закрыт, заколочен и опущен в яму.
Я пошел по коридору.
Мне навстречу шел не кто иной, как Шалтай-Болтай Артур Пибоди: коротенький, по-утиному переваливающийся, выставив голову вперед, с криво надетым галстуком-бабочкой. Отвисшие щеки вздрагивали при каждом шаге. Он посмотрел на меня, фыркнул и перевел взгляд за мое плечо.
— Очередная твоя победа, Эрнесто? — спросил он у Бернини на весь коридор.
— Доброе утро, Артур, — ровно сказал Бернини за моей спиной.
Пибоди прошел мимо, обдав меня густым перегаром.
— Он оказался слишком хорош или недостаточно хорош?
— Довольно, Артур!
В голосе Бернини слышалась угроза. Я не знал, о чем говорит Шалтай-Болтай. Мне было все равно. Я хотел уйти отсюда подальше.
— А почему ты не расскажешь ему шутку? — сказал Шалтай-Болтай. — Вдруг он тебе спасибо скажет?
— Хватит! — взорвался Бернини. Я еще не видел его в таком бешенстве. — Помни о договоре, — сказал он Пибоди.
Через секунду за моей спиной хлопнули две двери.
Проклятый лифт пришлось ждать.
Впервые за месяц я позвонил родителям. Трубку взял отец.
— Мы уж не знали, жив ты там или нет, — сухо сказал он.
— И сам не знаю. Очень много работы. — Я пытался говорить шутливо. — Я выиграл инсценированный процесс.
— Прекрасно, молодец! Так и надо. Не позволил большим шишкам себя обойти? — У отца это была больная тема с тех пор, как он начал считать себя ничтожной песчинкой во Вселенной.
— Не позволил, пап. Я сам их обошел.
— Умница мой.
— Слушай, а позови мать к телефону, а?
— Сейчас.
Трубку взяла мама.
— Здравствуй, сыночка!
— Привет, мам.
— Сына, что стряслось?
— Ничего, мам. Как там отец?
— Отец хорошо, ты-то как?
— Он лекарства принимает?
— Да, сыночка. Мы за всем смотрим, не беспокойся.
— Он не любит бета-блокаторы. Ты там следи, чтобы он их принимал.
— Сына, что случилось? С университетом все в порядке?
— Да, все отлично, много друзей, занимаюсь с утра до вечера. — Я закрыл глаза. — Мне нужно бежать на лекцию. Я позвонил просто поболтать.
— Сына?
— Мам, мне правда пора.
— Позвони мне, если захочешь поговорить. Ладно, сыночка? В любое время.
— Ладно, мам. Целую.
— Я тебя тоже.
Я повесил трубку.
В семь часов Дафна вышла из своей квартиры. Я ждал в парке через улицу. Она сверилась с чем-то маленьким и опустила это в сумку. Я заступил ей дорогу.
— Джереми, что ты тут делаешь?
— Куда ты идешь?
— Что значит — куда я иду?
— Ответь на мой вопрос.
— Джереми, не зли меня!
— Я отдал тебе все! — взорвался я. Дафна отступила на шаг. — Я выиграл для тебя чертов процесс! Я сломал жизнь той девчонке. Я порвал ее на части, и все ради тебя!
— Джереми, это не поможет.
— Не поможет? Бернини забрал свой ключ! — В голове ударами пульсировала боль. — Я делал все, что ты говорила. Скажи мне, что происходит? Пожалуйста!
Дафна замялась:
— Ты же понимаешь, что я не могу.
Казалось, она действительно сожалеет.
— Что у тебя в сумке?
— В смысле?
— Дай сюда сумку.
— Джереми, не надо…
Я схватился за сумочку и дернул на себя. Господи, что я творю… Дафна, не препятствуя, позволила мне взять сумку и отступила назад, сложив руки на груди. Я бесцеремонно перебрал содержимое: косметика, ручки, аспирин, мелочь. Знакомый квадратик тонкого желтоватого картона. «Имеем честь просить вас присутствовать…» Сегодняшняя дата, семь тридцать. «Имеем честь…» Я отдал сумку Дафне.
— Найджел тоже получил приглашение?
Несколько мгновений она стояла неподвижно. У меня сжались кулаки. Наконец Дафна кивнула.
— И Джон?
Она снова кивнула.
Я прижал к лицу ладонь.
— Бернини забрал свой ключ, — повторил я и взглянул на Дафну. — Я не сдам семестровые. Я за всю осень ни разу не открыл учебники. Даже если сдам, приличной работы мне не видать. Значит, все, что я сделал, не считается?
Она попыталась положить мне руку на плечо.
Я впервые видел ее при солнечном свете. Мы всегда встречались при искусственном освещении — в библиотеке, в аудитории, в бальном зале. Она по-прежнему была красива, но казалась более реальной. Ее рука лежала у меня на плече. Дафна выглядела совсем хрупкой. Как же сильно она всего этого желала!
— Что, по-твоему, я могу поделать? — спросила она.
Я не ответил.
— Мне очень жаль, Джереми. Правда. — Она надела сумку на плечо. — Пожалуйста, не ходи за мной.
Глава 16
К выходным я понял, что друзей у меня нет. Найджел и Джон избегали меня всю неделю. О Дафне я не мог подумать без того, чтобы, морщась от отвращения, не припомнить, как рылся в ее сумке. А больше я ни с кем не успел коротко сойтись.
Я пошел в библиотеку, решив начать сначала. Открыл учебник по гражданским правонарушениям, и мне стало ясно, что это непосильная задача. Мы брали по несколько сот страниц на каждой лекции. До экзаменов две недели. Другие студенты уже повторяли материал, а я открыл первую страницу. В библиотеке незримо присутствовал Шалтай-Болтай. Во плоти я его сегодня не видел, но духом он точно был здесь. Предвестник моего провала.
