— Ты об этом еще кому-нибудь говорил?
— Нет, никому.
Майлс пристально поглядел на меня и кивнул:
— Тогда тебе надо кое с кем встретиться.
Мы вместе шли по кампусу. Холодный северный ветер дул в лицо. Руки мы держали глубоко в карманах. Свежий воздух немного прояснил мысли.
— К кому мы идем? — спросил я.
— К Чансу Уортингтону.
— Кто такой Чанс Уортингтон? Студент?
— Не совсем.
— Как можно быть не совсем студентом?
— Статус Чанса в университете неясен, — засмеялся Майлс, похлопав меня по спине.
Оказалось, Чанс живет в кампусе столько же, сколько сам Майлс, но не получил никакого диплома. Это был своего рода рекорд, поскольку Майлс доучился до последнего курса на юридическом, а сейчас пишет докторскую. Чанс был репортером университетской газеты и сотрудничал с любыми изданиями, готовыми печатать его статьи: с альтернативными еженедельниками, с таблоидами, стращающими население вторжением инопланетян, со злопыхательскими листовками социалистов. В отличие от большинства университетских репортеров, объяснил Майлс, Чанс не ограничивался сообщениями о сборе пивных банок для переработки и о студенческих протестах против тяжкого положения пингвинов; он постоянно брал академические отпуска, чтобы съездить в места вооруженных конфликтов или исключительно чистой травы. У Чанса скопилась гора писем от администрации, которые он боялся открывать, но его чеки они пока обналичивали.
Майлс вообще умел находить всяких чудиков. В старших классах на него можно было рассчитывать, если требовалось отыскать какую-нибудь заблудшую душу в «Блинной старого Юга», где мы гудели сутками после конкурсов дебатов. Он знал тихих дальнобойщиков и самопровозглашенных лесбиянок-ковбоев. Он знал ветеранов вьетнамской войны и старых хиппи, временами оравших друг на друга через зал. Он знал черных дебютанток, всегда приезжавших в вечерних платьях с гламурных вечеринок, о которых мы и не слышали. В «Старом Юге» я в основном держался своих друзей, пил кофе с немецкими блинчиками и не дичился больших компаний, а Майлс просиживал вечера за каким-нибудь столом на двоих и болтал и хохотал часами.
— Вы друг другу понравитесь, — посмеивался Майлс, подогревая встречу.
Чанс Уортингтон жил в «кооперативе» у границы кампуса, представлявшем собой нечто вроде общежития для хиппи, где каждый готовит из своих продуктов и не обязательно мыться. Он со вкусом затянулся косячком и передал его Майлсу. Глаза у Чанса были в красных прожилках, шапка буйных кудрей вызывала зависть. Он безостановочно стучал по столу средним пальцем. Покусывал ноготь и снова начинал тукать.
Наконец Чанс перестал стучать, коротко затянулся, передал самокрутку Майлсу и расслабленно опал в своем кресле.
— Ну, что у вас есть для меня?
— Простите? — не понял я.
— Вы, ребята, обязательно поладите, — повторил Майлс, разглядывая горящий конец самокрутки. Он засмеялся и закашлялся. — Чанс, по-моему, хочет сказать «Начни сначала». — Майлс протянул косячок мне. Я отмахнулся.
— Ну, я получил приглашение…
— Переходи к делу, — перебил Чанс.
— Что?
— Не хочу слышать о всякой фигне с чаепитиями. Давай что-нибудь новое.
Я посмотрел на Майлса. Он пошевелил бровями и кивнул.
— О’кей… — Я подумал об экскурсии по дому мистера Кости. — Как насчет Крипты капуцинов?
— Основанной братом папы Урбана Восьмого в 1631 году, отвратительные кости и так далее, ля-ля-ля. Что еще?
Этот тип начинал не на шутку раздражать меня.
— Я видел карту места, называемого Бимини.
— А ты вообще знаешь, где находится Бимини?
У меня в памяти мелькнуло что-то из приключенческой литературы для начальной школы, но толком я ничего не вспомнил.
— Нет, — сказал я.
Чанс округлил глаза и театрально уставился на меня.
— Предположительно на Багамах. Но там не нашли того, что искали.
— А что искали?
— У нас сейчас ты источник новостей. Я тут ликбез проводить не собираюсь.
— Ясно. Как насчет царской водки?
— А что с ней?
— Ну, когда наступали нацисты, в ней растворили нобелевские медали…
— И это все, что ты знаешь о царской водке?!
— А что, это неправда?
— Правда, конечно. Все это есть на веб-сайте Нобелевской премии, ё-моё. Тоже мне, Алиса в Зазеркалье.
Я посмотрел на Майлса с выражением «Куда ты меня привел?». Майлс улыбнулся и обратился к Чансу:
— Этот сюжет можно превратить в неплохую статью.
— А деньги как прикажешь извлекать? Трансмутацией?
— Так, парни, хорош, — сказал я. — Вы же знаете, я не говорю на гашише.
Чанс посмотрел на меня, перестал стучать пальцем и со вздохом покачал головой:
— Ты затронул интересную тему, просто у царской водки длинная история. Все началось задолго до Второй мировой.
— Ну, так я слушаю.
— Аква регия, или царская водка, как ты ее называешь, была изобретена примерно в 800 году до нашей эры персидским алхимиком Джабиром ибн Хайяном. Он же первым получил соляную кислоту.
Чанс прикурил сигарету и выдохнул струю кислого дыма.
— Что ты знаешь об алхимиках? — спросил он из белесого облака.
— Не сказать что много. Своего рода ученые Новой волны, только средневековые.
— В каком-то смысле да. Это были первые химики. Они изобрели порох, способы обработки металлов. Они делали чернила, краски и алкоголь. Они были философами, физиками, мистиками, астрологами, кем угодно — тогда еще не наступила эра специализации. Алхимия восходит к Древнему Египту, Риму, Китаю, Греции, Индии, Аравии. Их девизом было «Solve et Coagula» — «Разделяй и соединяй».
— О’кей. Значит, царская водка — это и есть «разделяй и соединяй»? Стало быть, они нашли что искали.
— К сожалению, нет. Хайян считал царскую водку лишь этапом куда более масштабной задачи. Фактически основная цель алхимии — трансмутация металлов.
— Превращение свинца в золото?
— Именно. Царская водка — это средневековая попытка реверсивного инжиниринга. Если золото удастся растворить, возможно, люди поймут, как создать его. Алхимики, включая Хайяна, искали так называемый философский камень — субстанцию, способную превратить бросовый металл в драгоценность.
— Так это все из-за денег?
— Ха! Не следует недооценивать деньги. Я могу распутать почти любое дело простым вопросом: «Кому выгодно?» Но в этом случае — нет, думаю, здесь что-то большее. Алхимики просуществовали тысячи лет, пережив падение Рима и Греции, крестовые походы, испанскую инквизицию. Некоторые полагают, это потому, что у них хватило ума скрывать свои истинные цели.
— И какие же у них цели?
Я подался вперед. Пусть все это треп и околознайство, но этот парень умел рассказывать. Даже Майлс притих и слушал, едва заметно улыбаясь.
— Трактаты алхимиков темны и запутанны. В некоторых текстах даже слов нет, только символы, и у каждого по несколько смыслов. Существуют целые алхимические книги, посвященные расшифровке алхимических текстов. Двигало ли ими желание превратить свинец в золото? Ну еще бы, а кто не хочет! Но что, если это всего лишь ширма для чего-то большего?
— Например?
— Читай Парацельса, «Алхимический катехизис». «Когда философы говорят о золоте и серебре, из которых они извлекают свои вещества, следует ли полагать, что они имеют в виду обычные золото и серебро? Ни в коем случае. Обычные серебро и золото мертвы, а серебро и золото философов полны жизни».
— И как это понимать?
— Многие считают, что алхимические свинец и золото суть метафорическое изображение пороков и добродетелей. Что, если философский камень вызывает не материальное превращение? Что, если речь идет о чем-то невещественном, даже метафизическом?
— Вещество, которое сделает злых добрыми, а плохих хорошими?
— Такова одна из теорий.
— Тогда зачем это скрывать? Кому не захочется, чтобы все стали хорошими?
— Спасением души в то время ведали могущественные силы — церковь, король. Сам понимаешь, потерять такой авторитет… Но… — Чанс прикурил новую сигарету от окурка первой и загасил его о столешницу. — Может, ты ближе к правде, чем думаешь. Может, порок и добродетель — всего лишь очередной слой сложной метафоры, где подлинный смысл — нечто еще более заветное. Что, если философский камень превращает слабую, уязвимую грешную плоть в…
В памяти что-то встало на место, и я вспомнил, что такое Бимини.
— …в то, что никогда не умрет, — договорил я и улыбнулся, — Бимини. Корабли на Багамах.
— Понс де Леон, — кивнул Майлс.
— «Питер Мартир речет, что в Бимини бьет неиссякаемый ключ проточной воды столь чудотворной, что ежели стар человек выпьет ту воду, то сделается молод».
Чанс процитировал это по памяти. Его полузакрытые глаза казались неподвижными.
