Когда я подошел взять листок, Чанс встретился со мной глазами и едва слышно прошептал:
— Через час.
Глава 18
Майлс с пристрастием учил меня уму-разуму, пока не убедился, что я усвоил урок.
Я поблагодарил его и ушел. Надо было сделать одно дело. Кое-что не давало мне покоя с самого провала с V&D.
Я шел хорошо изученными извилистыми тропками кампуса. Установившуюся уже тишину изредка нарушали звуки веселья, доносившиеся из открытого окна, под которым я проходил. В темных углах обнимались парочки. Студенты группками сидели на траве, тихо разговаривая или перебирая струны гитары.
Я шел той же аллеей, по которой провожал ее домой после признания при лунном свете. Я миновал место, где она рассыпала апельсины. Я прошел мимо низкой стены вдоль ручья, где мы сидели на земле и говорили. Я помнил ее улыбку, ее тихие слезы.
Дом красного кирпича выглядел по-прежнему. Несколько ступенек вели ко входу. На табличке с именами у звонка я нашел «С. Кейси».
Я позвонил. Дверь открыла незнакомая девушка.
— Вам кого? — спросила она. Я сразу решил, что она с инженерного — короткий хвостик, неулыбчивое лицо, под локтем книга о строительстве мостов.
— Я к Саре, — сказал я. Идея прийти сюда вдруг показалась мне безумной. Ладони стали липкими. Рубашка под мышками промокла от пота.
— Она еще в больнице, — ответила девушка.
— У нее дежурство?
— Нет. — Девушка озадаченно посмотрела на меня. — Она в больнице.
— Как? Что случилось?
Девушка наклонила голову набок.
— Я что-то раньше не видела вас.
— Я ее знакомый.
Она с подозрением смотрела на меня.
— Как, вы сказали, ваше имя?
— Ладно, я потом зайду.
Я пошел прочь.
— Эй! — позвала девушка, но я уже спустился по ступенькам и почти побежал к Стьюдент-хелф. Вход в больницу был с торца.
В такой поздний час на этаже было пусто. В конце коридора две медсестры смотрели телевизор.
На сестринском посту никого не было. Воровато поглядывая на освещенный телевизором дальний холл, я прошел за стойку к стеллажу с медкартами у стены и отыскал «Кейси С.». Из карты торчал стикер с надписью «История поступления». Я открыл первую страницу и попытался расшифровать почерк и аббревиатуры.
От первой же строчки земля ушла у меня из-под ног. Мир зашатался.
«П-ка 26 лет, бел. жен., б/серьезных заболеваний в анамнезе, поступила в ОНП[15] сегодня вечером п.п.[16] передозировки ацетаминофена в св.[17] с попыткой самоубийства».
У меня внутри словно что-то оборвалось. Я взглянул на дату: четыре дня назад. Я не знал, что такое п.п. или в св., но общий смысл прекрасно понял.
Я похолодел. Сердце тяжело гнало кровь по сосудам в моей голове.
В карте была указана палата 203.
Я посмотрел на узкую дверь. Я не хотел туда идти, но у меня возникло тягостное чувство, что мой путь из больницы лежит только через палату 203. А какая у меня альтернатива? Сделать вид, что ничего не произошло, и уйти, как из магазина, где ты ненароком уронил вазу, чтобы продавцы позже нашли на полу груду осколков? Мне очень хотелось уйти.
Я постучал, прислонившись лбом к холодной двери, и слушал, пока слабый, сонный голос не произнес:
— Войдите.
Она лежала на спине, с несколькими подушками под головой. Блестящий желтый шарик натягивал нитку, примотанную к изголовью. На шарике была надпись: «Скорее поправляйся!» Пластиковый кувшин для воды и два пустых стаканчика из-под мороженого стояли на подносе у кровати. Она показалась мне очень бледной.
Наши глаза встретились, и только через секунду она узнала меня.
— Сара, прости меня, — выдавил я.
— Убирайся, — скрипуче сказала она.
— Прости меня.
— Убирайся! — На этот раз получилось громче. Это было бы криком, но в таком состоянии из Сары вырвался хриплый стон, заставив ее вздрогнуть от боли. Я нащупал сзади дверь и попятился в коридор. Я побрел к выходу, опустив голову. Уходя, я снова бросил взгляд на медсестер, смотревших в холле «Я люблю Люси».
Чанс был уже в библиотеке. На свои спутанные кудри он натянул бейсбольную кепочку.
— Что с тобой? — спросил он. — Ты будто привидение увидел.
— Целых два, и все сегодня, — отрезал я. — Давай-ка к делу, что ли.
— Да что с тобой творится?
Гнев, вот что со мной творилось. Из-за Сары, больницы, из-за V&D. Меня переполнял кипящий ядовитый гнев. Он поднимался снизу, клокоча, так что глаза готовы были выскочить из орбит от бешенства.
— Это скверные люди. Они толкают других на подлейшие поступки. Кто-нибудь должен что-то сделать!
— Ах, теперь это общественное служение? — спросил Чанс улыбаясь. — Уже не месть?
Я почувствовал, что ненавижу этого типа.
— А почему ты так ими интересуешься? — взорвался я. — Хочешь получить Пулитцеровскую премию?
— Университету полагается быть открытым заведением. Мне не нравится, что в кампусе существуют места, куда я не вхож.
— Ты что, придуриваешься? Весь этот университет — один большой закрытый клуб. Или ты считаешь, что можно запросто прийти в кампус и начать учиться?
— И что?
— А то, что тебя бесят не все клубы, а только те, куда тебе вход закрыт.
— Ты хочешь сказать, что я лицемер?
— А ты хочешь сказать, что я лицемер?
Я вдруг вспомнил, как хлопал ладонями Майлс: «Вы, ребята, поладите!»
Я глубоко вздохнул.
— Забудь, — сказал я. — Просто… Я тут кое-что увидел, и это вывело меня из себя.
— Ты еще убедишься, — сказал Чанс, — чем дальше ты в это влезаешь, тем больше такого будет происходить. Не передумал?
Я засмеялся, немного смущенный своей несдержанностью.
— Нет. Я же сказал, кто-то должен что-то сделать.
— Что-то — это наш конек. Это нам лучше всего удается, — ухмыльнулся Чанс.
Я вытянул с полки алфавитный указатель Шепарда, большой пыльный фолиант. Мы нашли дело Крейтона против Уорли, сняли нужный том и проверили список процессов, где цитировалось это дело.
Он оказался идентичным списку в Интернете.
Но на полях кто-то дописал еще несколько дел.
Мое сердце забилось. Я увидел, как просветлело лицо Чанса.
— Я тебя недооценивал, — сказал он.
Я прочел первое дело вслух:
— «Майклсон против Митчелла».
— Ё-моё, — вырвалось у Чанса.
— Что?
Все это было интересно, но мне не казалось, что мы нашли что-то полезное.
Чанс сказал:
— Это здания в кампусе.
Я уставился на него:
— Здесь есть такие здания?!
— Майклсон — это химические лаборатории Майклсона. Митчелл — один из корпусов студенческого общежития.
— Где?
— Карта нужна, — сказал Чанс. Его уже охватил охотничий азарт. Я увидел прежнего репортера, существовавшего семь лет и тысячу косяков назад.
Мы взяли карту кампуса в будке информации и отметили здания Крейтон, Уорли, Майклсон и Митчелл.
Четыре точки.
— Смотрим остальные, — велел Чанс.
Я узнавал некоторые названия. Чанс знал все, кроме одного. Каждое указывало на здание в кампусе. Стараясь дышать ровнее, мы отметили на карте десять точек.
Чанс взял карандаш и соединил точки. Линия началась в одной части кампуса и медленно, но целеустремленно переходила в другую.
Кончики пальцев начало покалывать.
Но это было еще не все.
Остался последний процесс.
— Производство чайников «Зиммер» против корпорации «Промышленная сталь». Чайники, kettle, — это Кеттл-Холл. Но вот промышленная сталь… — покачал головой Чанс.
Он методично постукивал карандашом по столу. Это действовало на нервы. Я готов был выхватить карандаш из пальцев Чанса, когда улыбка вдруг разлилась по его лицу.
Эффектным жестом художника, наносящего последний мазок, Чанс поставил последнюю точку на карте и обвел в кружок.
— Промышленная сталь, — сказал он, в восхищении качая головой.
Я посмотрел на эту точку. Она казалась логичным окончанием нашей линии и стояла посередине длинного прямоугольного здания.
— Это же общежитие, так?
— Еще какое. Эмбри-Хаус.
— Не понимаю.
— Конечно, не понимаешь. Поймет только тот, кто знает кампус. Вот почему они приберегли это напоследок. Эта точка, — он указал на десятую отметку, — приходится, верь — не верь, на знаменитую комнату в Эмбри. Единственную комнату в кампусе, где разрешено совместное проживание десяти студентов. Оттягиваются они там во весь рост. Лист ожидания на двери, но, как правило, живут там наследнички. И не просто богатенькие, а с предками до десятого колена, в идеале пассажирами «Мэйфлауэра».[18] Чтобы жить в этой комнате, нужно уметь пить как лошадь. — Чанс посмотрел на меня. — Поэтому ее обитателей называют железными людьми.
