Она увидела в окно, как по пригорку на лошади спускалась Дарья, любившая дальние конные прогулки. Чалая кобыла лениво опускала ноги в августовскую пожухлую траву, наклоняла голову вниз, покусывая поводья. Даша сидела расслаблено, опустив локти вниз, поглядывая на расстилавшееся перед ней поле.
Эрнестина Фёдоровна помнила её маленькой девочкой, когда они только сошлись с Тютчевым. От первой жены у того остались три дочки и всех трех она приняла. Они звали её мама́, робко ласкались – милые маленькие создания, и она проявляла о них заботу как могла, в силу своего понимания материнской роли.
Из трёх сестер Дарья казалась самой молчаливой, самой задумчивой. У неё было чуть полноватое, круглое лицо, внимательные тютчевские глаза. Наблюдательная девочка выросла в мечтательную девушку, любящую романтическую прозу и представлявшую человеческие отношения, по большей части, в розовом свете. В её идеальном мире не было места предательству и изменам, низкому обману.
Эрнестина Фёдоровна подумала о том, что девочке в жизни придётся тяжело, впрочем, как и другим – жизнь никого и ничем не радовала.
Она тяжело вздохнула и оторвала взгляд от окна.
Эрнестина Фёдоровна стояла в большой светлой комнате, возле бюро, на котором обычно писала письма Теодору. На этом же бюро лежал её толстый альбом-гербарий со старыми засушенными листьями деревьев, лепестками цветов, и даже маленькими бутонами. Возле каждого тщательно, с немецкой аккуратностью, была выведена дата: где, когда и кем был собран тот или иной листик, а иногда помечено при каких обстоятельствах он был найден.
В одной из страниц лежали несколько полевых цветков из Овстуга, собранные в ту самую пору, когда они молодыми приезжали сюда и любили друг друга. Иногда она открывала и смотрела долгим взглядом на эти засушенные ромашки и незабудки, что-то вспоминала, о чём-то думала и на глаза её наворачивались слёзы. Впрочем, гербарий она любила рассматривать в одиночестве, не выставляя своих чувств напоказ.
Мысли её вернулись к Даше. Было славно, что падчерица учится в Смольном институте – учреждении достаточно консервативном, с жёсткими ограничениями и строгими правилами! Оно, это учреждение, конечно, тоже далеко от настоящей жизни, но всё же общение со сверстницами-пепиньерками, преподавателями и инспектрисами, должно значительно расширить кругозор молодой девушки.
Потом они обедали, однако чувство тревоги не давало покоя Эрнестине Фёдоровне. Камердинер разносил блюда, они сидели с Дашей, с детьми от Тютчева – Марией и Иваном за большим столом. По комнатам резво бегал, стуча лапами по паркету, пёс Ромп – он настроился поиграться, и Ваня украдкой чесал ему холку.
Говорила, в основном, Даша, делившаяся впечатлениями о поездке на кобыле, а Эрнестина Фёдоровна молча слушала и улыбалась большими, грустными глазами. Потом разговор коснулся Смольного.
Эрнестине Фёдоровне казалось, что обед затянулся, хотя они только сели, но на месте не сиделось.
Накануне в Овстуг пришло письмо, в котором муж сообщал, что собирается приехать на несколько месяцев в усадьбу, передохнуть от бурной столичной жизни. Письмо это пришло, когда Эрнестина Фёдоровна совсем отчаялась и не ждала ничего подобного от Теодора. Лето уже было на излёте – такое же одинокое и скучное, как в прочие года. Неслышно приближалась осень с её дождями и холодами, а с нею безрадостное возвращение в Петербург.
И вдруг эта неожиданная новость, заставившая радостно дрогнуть её сердце.
– Итак, – сообщила она Даше внешне безразлично и немного сухо, – скоро твой папа́ приедет. Наверное, жизнь в Петербурге его, наконец, утомила.
– Я думаю, он скучает, – возразила Даша, – он, верно, скучает по нам!
– Возможно! – кивнула головой мачеха. Но, в том, что Теодор действительно скучает по ним, и, в частности, по ней, Эрнестине, она сильно сомневалась.
Несколько раз она передавала через брата Тютчева Николая Ивановича, сообщения мужу, чтобы тот не приезжал, если уж не выехал до конца августа. Эрнестина Фёдоровна указывала на портящуюся погоду, на возможные болезни или другие напасти, которые могли преследовать его в дороге из-за такой неосмотрительности. «Если он не приедет сейчас, то лучше, чтобы не приезжал вовсе», – говорила она Дарье ровным голосом.
Но, на деле же, за этими пожеланиями, призванными показать её заботу и обеспокоенность, скрывалась глубокая обида, которая диктовала свои условия: если нет его, то и не надо! Пусть будет так, как есть, а она справиться с одиночеством сама.
И вот письмо от него.
А может, – и слабая надежда затеплилась в её душе, – может быть, он порвал с дурными привычками? Вдруг между ним и мадемуазель Денисьевой всё уже кончено? Страсть прошла, как проходит тяжелый послеобеденный сон, могущий вызвать кошмарные сновидения. Вот так вот! Избыток страсти сродни перееданию – иногда они приводят к нелепым последствиям.
Эта мысль ей нравится. Оказывается, не только Тютчеву свойственны остроты! Эрнестина Фёдоровна едва заметно улыбается и с повышенным вниманием принимается слушать пространные рассказы падчерицы о жизни среди институток Смольного.
Дарья тоже оживилась. Хихикая, она взяла в руки серебряный сервизный нож и чертила им на белой скатерти дорожки, изображавшие аллеи возле Смольного, где она гуляла вместе с Китти, и где всегда водилось множество кавалеров.
После обеда Эрнестина Фёдоровна предложила Даше прокатиться на коляске, оправдываясь тем, что Теодор может приехать именно сегодня. Младших детей она решила оставить дома. О письме Тютчева она сперва умолчала, чтобы уготовить им приятный сюрприз, а потом решила не говорить заранее, дабы не расстраивать. Вдруг непостоянный супруг передумает и не приедет, а Маша и Иван будут ждать.
Предложение мачехи не очень подходило Даше – она уже сегодня гуляла и предпочла бы отправиться в беседку на озере, почитать новый роман Генриетты Рейбо. Однако пришлось согласиться, чтобы не обидеть мама́.
Даше хотелось быть деликатной, потому что она жалела Эрнестину Фёдоровну: из трёх сестер-падчериц, она, казалось, была к ней ближе всего. Старшая Анна, которая тоже хотела нравиться мачехе и завоевать её любовь, уже давно бросила это напрасное занятие, найдя, что сердце Эрнестины Фёдоровны отдано собственным детям и для чужих места в нём не хватает.
Самая младшая Екатерина-Китти, была увлечена жизнью в Смольном, ей еще нравилось там, она еще упивалась атмосферой закрытого от посторонних взоров учреждения, в котором были собраны отпрыски женского пола всех столичных фешенеблей. Поэтому на внимание Эрнестины Фёдоровны не претендовала.
Вообще, дети Тютчева от первой жены Элеоноры, удивительным образом скопировали основные черты отца.
Анна оказалась колючей, со скептическим складом ума, готовая видеть в окружающих больше отрицательных черт, чем положительных. Она ценила простой и нравственный образ жизни отчего, будучи фрейлиной при дворе получила прозвище «Святая Анна».
Даша слыла в их семье мечтательницей и фантазёркой.
А младшая Китти, при всей прочей её привлекательности и живом уме, казалась чересчур практичной, щепетильно относящейся к вопросам равенства с мужчинами – и духовного и материального.
Взрослые дочери в последнее время раздражали Тютчева своим незамужеством, и он находил повод жаловаться на это обстоятельство всем: и Эрнестине Фёдоровне, и сестре Дарье Сушковой, и Лёле. Но, конечно, возрастных дочерей он ни в чём не винил, более кляня изменчивую и несправедливую судьбу. По мнению Тютчева, она, эта судьба, была милостива к порочным и пошлым женщинам, пустым и недалеким, но, к сожалению, необъяснимо жестоко обходилась с его собственными дочерями.
Мама́ велела заложить коляску. Эрнестина Фёдоровна так поступала уже несколько дней подряд, после получения письма, чередуя пешие гуляния и конные выезды. Кучер Данила сноровисто запряг лошадь.
– Быстрей, голубчик! – бормотала Эрнестина Фёдоровна, с акцентом произнося русские слова, – быстрей!
– Мама́! – недоумевала Дарья, – да куда ж нам торопиться? Папа́, верно, еще не доехал до Калуги.
Но Эрнестина Фёдоровна не слушала её; с покрасневшим от волнения лицом она поспешила занять место в коляске, судорожно подбирая полы платья. Нетерпеливо толкнула в спину кучера.
Даша была принуждена поспевать за ней, но не понимала: куда так торопится мама́. Вряд ли что-то сегодня изменится, ведь папа́ обычно не торопится. Он любит неспешно путешествовать со своим Щукой, наслаждаться открывающимися видами из окна кареты, хорошо и вкусно обедать в станционных трактирах. Нет, сегодня он вряд ли приедет.
И всё-таки, Элеонора Фёдоровна торопилась. Вот они выехали за кованые ворота поместья. Вот уже несутся по проселочной дороге, пролетая мимо выцветших от солнца полей, крестьянских телег, попадавшихся навстречу, мимо стада коров, медленно бредущих по обочине.
