— Ну и досталось нам на орехи!
И оттого, что это было вполне реально и в то же время невозможно, особенно тоскливо давило сердце.
Почти два года Григорий прослужил с ним. И никогда не помнил, чтобы Трусов хоть на минуту выглядел неряшливо. Всегда, при любых обстоятельствах, у него был чистый подворотничок, до блеска начищенные сапоги, под ремнем разогнаны все складочки. Его никто не понуждал. Были такие моменты, когда бойцам прощались и щетина на щеках, и складки под ремнем, но Трусов даже в самой сложной обстановке не делал себе поблажек. За всю свою службу он не совершил ничего такого, что выделило бы его среди других, — разве что бросалась в глаза вот эта аккуратность во всем. В трудных переплетах, в которых пришлось побывать за эти годы взводу, Трусов оставался самим собой. Лишь единственный раз Григорий разлучался с ним — это когда в группе лейтенанта Васенева летал на особое задание в Брянские леса, в отряд Героя Советского Союза Давыдова. Тогда Трусова не взял Васенев, а как он упрашивал командира взвода, чуть ли не плакал! Мишка Качанов незло посмеивался над ним, предлагал сменить фамилию: мол, из-за фамилии у тебя всегда столько неприятностей, из-за нее тебя и на серьезные задания не берут! Хотя парень ты храбрый, все мы это знаем, но фамилия, брат, фамилия!
И нет чистюли Трусова. Его навсегда поглотила река Висла. Она понесла его к морю, мимо берегов, где сейчас гремели бои, к Варшаве, в которой бушевало восстание и куда устремилась наша армия.
Несет его сейчас чужая река в безбрежное море, и будет оно ему вечной могилой.
— Лейтенант, а лейтенант, — вывел Андреева из оцепенения Ишакин, — я, наверное, подонок.
Григорий глянул на солдата непонимающе и вместе с тем досадливо: чего ему еще надо?
— Я над ним трунил, а ведь как повернулось… Подумать только!
Но до Григория не дошло то, что сказал Ишакин, он посмотрел на него отсутствующим взглядом. И тот, недоуменно дернув плечом, отошел.
Сердце у Ишакина тоже не камень, вместе с Трусовым в одном взводе съел не один пуд соли, хотя, честно говоря, никогда не принимал Николая всерьез. Не мог терпеть в нем эту излишнюю чистоплотность, ему она иногда казалась даже оскорбительной. Еще бы! Встанет рядом с ним Трусов, чистенький, опрятный, — и сразу обнаруживаются все ишакинские изъяны, а Васенев к тому же любил подчеркнуть:
— Оглянись на себя, Ишакин, на кого ты похож? Бери пример с Трусова!
Но как бы там ни было, а сейчас и у Ишакина ныло сердце, и он еще раз убеждался, как тяжело терять настоящих товарищей.
В клуню вошел капитан Курнышев. Сел на сани и попросил у Воловика пачку папирос. Связной поскреб затылок и просьбу капитана выполнять не спешил. Открой сейчас пачку — и Курнышев раздаст папиросы бойцам. А папиросы выдавались только командирам, по доппайку, бойцы же довольствовались махоркой, и каждый из них, ясное дело, не прочь полакомиться папиросой.
Вздохнул тяжело Воловик, подергал свой шикарный ус и нехотя полез в вещмешок: ничего не поделаешь, приходится раскошеливаться, если на то воля капитана. Но теплилась еще маленькая надежда: авось не раздаст? Возьмет себе одну, а остальное спрячет в карман.
Курнышев щелчком выбил себе папиросу и передал пачку Андрееву. И пошла она гулять по рукам, пока не опустела вовсе. Воловик с сожалением следил, как неумолимо пустеет пачка, и переживал. И ведь понимал отлично, что жадность не красит его, сам-то он вообще не курил. Чего тогда жалеть? Но вот поди-ка ты! Люди гибнут, вот Трусов не выплыл из Вислы, а Воловик жалеет чужие папиросы. Он поднял опустевшую пачку, с надеждой заглянул в нее, словно бы надеясь на донышке найти завалящую папиросу. Но смял пачку в кулаке и выбросил через дверь на улицу. В другое бы время над Воловиком посмеялись, а тут было не до него.
Задымили враз. Курнышев затягивался круто, хвастал в себя дым жадно и, глядя на гладкий, туго утрамбованный пол, тяжело думал. Кому же плыть на тот берег с боеприпасами? Андреев выскочил на внезапности или, как он сказал, на нахальстве. Потерял Трусова, но задание выполнил. А теперь? Любую лодку немцы разобьют в щепки, и соваться нечего, людей загубишь зря. Но и боеприпасы доставить надо. Вот задачка, голова идет кругом от нее, но посылать все-таки придется, как это ни горько. Посылать на верную смерть.
На том берегу батальон Кондратьева, которого никто из гвардейцев не знал, один бился насмерть с фашистами. Ему нужно помочь. От этого зависит судьба плацдарма на той стороне. Удастся немцам сбросить батальон в реку, — значит, снова придется в тяжелейших условиях ее форсировать. Продержится батальон этот день, ночью начнут переправу основные силы, и тогда фашисты вынуждены будут снова драпать на запад, ближе к Берлину.
Ишакин в последний раз затянулся глубоко, бросил окурок на пол, решительно растоптал его сапогом и сказал:
— Ладно, чижики, очередь моя. Кто на пару?
Поднялись четверо.
— Сидите, — остановил их капитан. — Знаю, все готовы. Но требуется с умом. Давайте помаракуем, время еще есть. Уж коль ничего не придумаем, тогда пойдет Ишакин. Так и быть.
— Вот я и говорю, — согласился Ишакин и ткнул локтем Юру Лукина: — Дай на закрутку. От папирос только в горле першит.
Лукин полез в карман за кисетом, но вдруг его осенила какая-то мысль. Он даже забыл про ишакинскую просьбу.
— Товарищ капитан, — воскликнул он. — А если на парашютах?
— Что на парашютах?
— Да боеприпасы. Вот как нам в Брянских лесах сбрасывали.
— Исключается, Лукин.
— Почему?
— Дурень, — подал голос боец Строков. Более молчаливого человека во всем батальоне не было. Бывало, какой-нибудь командир, добиваясь толкового ответа от бойца, в сердцах бросал: «Выискался еще один Строков!» А тут вдруг не смолчал и Строков.
— Ты, друг, кисет давай, — напомнил Ишакин, — а зубы заговаривать потом будешь. Тоже мне ефрейтор!
Лукин протянул ему кисет.
— Говорят, один ефрейтор, — свертывая цигарку, сказал Ишакин, — увидел генерала, похлопал его по плечу: «Нам с вами, генерал, больше всего достается».
— Эх, ты, — возразил Лукин, — слышал звон, да не знаешь, где он.
— Капитан, я пойду. Разреши? — подвинулся к саням Файзуллин. Он и Андреев были в одних кальсонах. Брюки и гимнастерки сушились на солнышке, за клуней.
— Не годится, — поморщился капитан. — Ты только что был. Решено: пойдет Ишакин.
— Я придумал, капитан, честное слово, придумал, — не унимался Файзуллин.
— Что же ты придумал?
— Очень просто придумал. Я плыву на тот берег, беру с собой веревку. Один конец привяжу за лодку, другой конец беру с собой.
— А что? — оживился Андреев. — Просто и гениально!
— Погоди, погоди, — нахмурился капитан. — Значит, плывешь на тот берег и за бечевку подтягиваешь лодку?
— Конечно! — воскликнул Файзуллин, дивясь непонятливости командира роты.
Капитан, повеселев, потрепал Файзуллина за голое плечо:
— Да у тебя, как погляжу, ума палата, братец!
— Нет палаты, — серьезно возразил Файзуллин. — Невзначай придумал. Совсем невзначай.
— Пусть будет невзначай, — согласился Курнышев, — но тебе придется все же отдохнуть, пусть плывет другой. А за предложение спасибо!
— Нехорошо, капитан, — обиделся Файзуллин. — Совсем нехорошо. Зачем так говоришь? Я придумал, я и поплыву.
Глаза у него напряженно щурились.
Капитан поглядел на Андреева, вроде бы молчаливо спрашивая его, как правильнее поступить. Андреев сказал:
— Вода, товарищ капитан, теплая, плыть в ней — одно удовольствие. А Файзуллин пловец классный — на Волге плавал.
— Во! — обрадовался поддержке солдат.
— Но ведь вы уже натерпелись страху!
— Какой страх, капитан? Никакого страху!
— Ладно, — махнул рукой Курнышев. — Будь по-твоему.
Чего только не было у старшины в его двуколке! Конечно же, нашлись в ней и парашютные стропы, те, которые использовались при разминировании. Многие пришли в негодность, но был у старшины запас на черный день — мало ли на что пригодится? Эти стропы остались от списанных парашютов. Месяц назад парашюты сняли с вооружения батальона. А поскольку источник пополнения запаса строп исчез навсегда, старшина стал сильно прижимист: выдавал их неохотно и то после строгого приказа. И теперь старшина стал было отговариваться. Сначала заявил, что строп у него нет, потом клялся и божился, что остался последний клубок. Но Курнышев глянул на него так гневно, что старшина даже присел от испуга и молча протянул Файзуллину солидный клубок.
Полковник Смирнов к затее отнесся скептически. Высказался определенно и резко:
— Зря теряем время.
Курнышев смолчал, лишь свел к переносью белесые брови: что он может возразить полковнику? Конечно, затея рискованная, но попробовать надо. Андреев, наблюдая за капитаном, который походил сию минуту на несправедливо обиженного мальчишку, усмехнулся. И удивительно — полковник перехватил эту усмешку, приготовился, видимо, сказать что-то сердитое. Он вообще почему-то приглядывался к Андрееву. Но в это время в реке появился Файзуллин. Он плыл в кальсонах, взмахивая правой рукой, а левой держал, чуть приподняв над головой, клубок строп и разматывал его. Плыл свободно, без видимых усилий, крутил на растопыренных пальцах клубок, словно фокусник.
