— Дорогая моя, — с губ моих сорвался смешок, — заверяю тебя, я целиком и полностью тебя простил. В конце концов, ничего серьезного в наших отношениях и не было.
— Не было? — с некоторым удивлением взглянула она на меня.
Я пожал плечами:
— Ты поступила совершенно правильно. Такие интрижки рано или поздно заканчиваются, и в принципе не так уж важно, когда именно.
— Я боялась, что причинила тебе боль. — Она понизила голос.
Я вспомнил случившееся: тускло освещенная комната, элегантная женщина на диване, холодная и безразличная, и я, охваченный отчаянием. Я помнил блеск кольца с драгоценными камнями на белой руке. И не захотел пожалеть ее.
— Моя дорогая Джулия… ты позволишь мне называть тебя Джулией?
Она кивнула.
— Моя дорогая Джулия, поначалу я чувствовал себя несчастным, я это признаю, но недолго. Достаточно было выпить бутылку вина и хорошенько выспаться. Это такое же действенное средство, как кровопускание при лихорадке.
— Ты чувствовал себя несчастным?
— Естественно. Обычное дело, если тебе указывают на дверь. Куда приятнее самому инициировать разрыв.
— Так это вопрос гордости?
— Не могу этого не признать.
— Тогда я так не думала.
Я рассмеялся:
— Во всем виновата моя слишком уж эмоциональная натура. Я тебя напугал, но в действительности это ровным счетом ничего не значило. — Она молчала, и через какое-то время я продолжил: — Знаешь, когда человек молод, он должен максимально использовать отпущенное ему время. Верность — излишняя добродетель, непрактичная и совершенно немодная.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Проще говоря, ты не особенно любила меня, а я не особенно любил тебя.
— Ох!
— Мы почувствовали влечение другу к другу, а после того как удовлетворили его, нас уже ничего не связывало. Мы поступили бы глупо, если б не разбежались. Если бы ты не порвала со мной, это пришлось бы сделать мне. Женская интуиция подсказала тебе это, и ты опередила меня.
Вновь она промолчала.
— Разумеется, если бы ты любила меня или я — тебя, все было бы иначе. Но в нашем случае…
— Я вижу в углу мою кузину Виоланту. Отведешь меня к ней?
Я выполнил ее просьбу, а когда мы раскланивались, спросил:
— Мы так приятно поболтали и расстаемся друзьями, так?
— Несомненно!
Втайне я надеялся, что причинил Джулии боль и задел за живое. Сожалел, что не сумел сказать ей чего-то еще более обидного. Сам я испытывал по отношению к ней полнейшее безразличие, но, когда вспоминал о своих страданиях, ненавидел ее.
В Форли я теперь знал всех и, покинув Джулию, тут же нашел других собеседников. Гости прибывали. У графа собрался весь цвет Форли, и разговоры становились все более оживленными. Иногда их заглушала музыка, а главной темой вечера была удивительная красота Катерины. Она находилась в прекрасном настроении, и никто не знал, почему графиня так весела, учитывая, что в последнее время она страдала от непопулярности мужа. Теперь же ее мрачность исчезла, уступив место ослепительным улыбкам. Ее окружили мужчины, которые что-то говорили ей, и взрывы смеха свидетельствовали об остроумных ответах. Обаянию графини способствовала чуть ли не солдатская прямота, свойственная Франческо Сфорце, которую Катерина в какой-то степени унаследовала. Люди говорили об уважении, которое выказывал Джироламо по отношению к Кеччо: они рука об руку ходили по залу, увлеченные разговором, напоминая о тех временах, когда со стороны казалось, что они — два любящих друг другу брата. Катерина иной раз смотрела на них и одобрительно улыбалась: не вызывало сомнений, что она радовалась их примирению.
Я прокладывал путь в толпе, наблюдая за людьми, со многими перекидываясь словом или раскланиваясь, и думал о том, что жизнь прекрасна и удивительна. Чувствовал себя очень довольным собой и гадал, где моя милая Клаудия. Мне хотелось подойти к ней и засвидетельствовать свое почтение.
— Филиппо!
Я повернулся и увидел Шипионе Моратини, который стоял рядом со своей сестрой, в окружении нескольких женщин и мужчин, в большинстве своем мне знакомых.
— Почему ты так довольно улыбаешься? — спросил он. — Судя по твоему виду, ты потерял гальку и нашел алмаз.
— Может, так и случилось, кто знает?
В этот момент я заметил Эрколе Пьячентини, который входил в зал со своей женой. Мне стало любопытно, а чего это они так припозднились. К Клаудии тут же подскочил один из ее воздыхателей, и она покинула мужа, уплыв, опираясь на руку поклонника. Эрколе направился к графу. Его мрачная физиономия перекосилась неким подобием улыбки, которой определенно недоставало искренности.
— Сегодня действительно день веселья, раз уж злобный дикарь пытается улыбаться.
Зазвенел серебристый смех Джулии. Мне он показался натужным.
— У вас всепрощающая душа, дорогой друг. — Она сделала упор на последнем слове, напоминая, что им и закончился наш недавний разговор. — Истинно христианская добродетель!
— Почему? — с улыбкой спросил я.
— Я восхищаюсь той легкостью, с которой вы простили оскорбления, которые он вам нанес. Не часто случается видеть джентльмена, который подставляет вторую щеку.
Я внутренне рассмеялся: она пыталась поквитаться со мной. И порадовался тому, что мои стрелы попали в цель. Шипионе вмешался, так как счел обидными как слова сестры, так и ее тон.
— Ерунда, Джулия! Ты знаешь, что Филиппо прощает своих врагов, только когда они перестают дышать. Просто обстоятельства…
Джулия пренебрежительно скривила губки:
— Обстоятельства! Я удивлена, потому что помню, с каким жаром мессир Филиппо клялся, что отомстит.
— Но мессир Филиппо считает, что отомстил, и очень эффектно, — ответил я.
— Как?
— Пробить дыру в груди человека не единственный способ отстоять свою честь.
— Что ты хочешь этим сказать, Филиппо? — спросил Шипионе.
— Разве ты ничего не заметил, когда он проходил мимо тебя?
— Эрколе? А что?
— Неужели ты не разглядел украшения на его благородной голове, изящную пару рогов?
Они смотрели на меня, словно не понимали. Я же разглядел в толпе Клаудию, которая стояла неподалеку от нас.
— Ах, я вижу алмаз, который нашел, потеряв гальку. Прошу меня извинить.
И когда я направился к Клаудии, они поняли: я услышал взрыв смеха. Я взял руку дамы и, низко поклонившись, страстно поцеловал. Искоса глянул на Джулию и увидел, что она смотрит в пол, покраснев от злости. Мое сердце радостно забилось: отчасти я расплатился за агонию, пережитую из-за нее.
Время шло, и гости засобирались домой. Кеччо, проходя мимо меня, спросил:
— Ты готов?
— Да, — ответил я и последовал за ним к Джироламо и графине, чтобы попрощаться.
— Ты так жестоко обошелся со мной, Кеччо, — упрекнула его графиня. — За весь вечер не уделил мне ни минуты.
— Но вы были так заняты.
— Но теперь-то нет, — улыбнулась она.
— Я подошел к вам, как только увидел, что вы свободны.
— Чтобы попрощаться.
— Уже очень поздно.
— Не так уж и очень. Присядь и поговори со мной.
Кеччо выполнил просьбу, а я, видя, что прощание затягивается, отошел и вновь принялся прогуливаться по залу в поисках друзей. Разговор Кеччо и графини постоянно прерывали люди, которые подходили, чтобы попрощаться, толпа гостей быстро редела. Мы с Маттео сели у окна и принялись делиться впечатлениями от вечера. Он рассказал мне о даме, к которой внезапно воспылал любовью.
— Как же тебя бросает из стороны в сторону, — рассмеялся я.
— Она сделала вид, что сильно рассердилась, — добавил Маттео, — но все-таки дала понять, что не позволит разбиться моему сердцу.
Я оглядел зал и увидел, что все гости ушли, за исключением Эрколе Пьячентини, который о чем-то перешептывался с графом.
— Я такой сонный, — признался Маттео. Мы пошли к графине, которая обратилась к Маттео, едва мы приблизились:
— Уходи, Маттео! Пока я не позволяю тебе увести Кеччо. Последние полчаса мы пытались поговорить, но только теперь получили такую возможность, и я не хочу, чтобы нам мешали.
— Я никогда не лишил бы Кеччо такого удовольствия. — Маттео кивнул мне, и мы вернулись к окну. — Сущее наказание — ждать кузена, пока с ним флиртует красивая женщина!
— Ты можешь поговорить со мной… чего еще можно желать?
— Мне совершенно не хочется говорить с тобой! — рассмеялся он.
Джироламо все еще шептался с Эрколе. Его постоянно бегающие глаза осматривали зал, лишь изредка останавливаясь на лице Эрколе, иногда на нас, чаще — на Кеччо. Я даже задался вопросом, а не ревнует ли он.
Наконец Кеччо встал и попрощался. Тут Джироламо направился к нему.
— Ты же не собираешься уходить? — спросил он. — Я хочу поговорить с тобой о налогах.
Он упомянул о них впервые.
