Сашка Калеуш ещё понятия не имеет, что женится он именно на мне. Поэтому заявление он собирается подавать с этой тощей несуразной Диночкой, которую он, как ему кажется, любит.
Мужчины, если говорить о них серьёзно, понятия не имеют, что такое любовь. Хотя говорить о мужчинах серьёзно – совершенно несерьёзно! Вот Сашке Калеушу уже девятнадцать лет, взрослый уже мужик, и что? Если ему двадцать пятый раз рассказать совершенно несмешной анекдот, то Сашка будет заливаться, как ненормальный. И вообще, я его наблюдаю уже два года, и говорить о Сашке Калеуше серьёзно – совершенно несерьёзно! Сашка Калеуш – друг и однокурсник моего старшего брата. Они вместе учатся в политехническом институте, и ни разу за эти два года я не видела их серьёзными. Даже когда они собираются вместе заниматься серьёзным вроде бы делом – писать курсовую. Я к контрольным серьёзнее отношусь, чем они к курсовым. Во время сессий Сашка Калеуш и брат становятся нервными – и нервно же и хохочут. Но серьёзными я их не видела ни разу. И как тут всерьёз можно говорить о том, что Сашка Калеуш собрался жениться, и завтра они с этой Диночкой идут подавать заявление?
Диночка – это вообще что-то с чем-то. Похожа на общипанную курицу. Вся какая-то прозрачненькая, бледненькая, росточку невысокого – я в свои девять её скоро перерасту. В общем, как говорит моя мама: «Ни кожи ни рожи!» И как говорит моя тётя: «Ни сиськи ни письки!» А Сашка Калеуш – парень очень видный, для этого мне даже мамино и тётино мнение не нужно. Сашка Калеуш – высокий, спортивный и из хорошей семьи. А общипанная курица Диночка – из какой-то деревни. И учится в педагогическом. Познакомился Сашка с ней в Доме культуры политехнического института. Мы все вместе – я, мой брат, девушка моего брата и Сашка Калеуш – тогда туда пошли. Мы туда часто вместе ходим. Потому что этот «ДК Политех» чаще всего обычный кинотеатр. Ну, не совсем обычный. Приятней обычного. И вот, приходим мы туда вчетвером смотреть кино, и тут Сашка Калеуш видит эту общипанную курицу Диночку (ещё не зная, что она Диночка) и говорит как бы в фойе:
– Боже, какая фемина!
А какая там, к чёрту, фемина?! Фемина! Скажите на милость!.. Смех один, а не фемина. Колготочки штопаные, сапожки стоптанные, курточка бумажная, как у того Буратино. И нос, кстати, длинный до ужаса. И она этим носом нервно поводит, так и ищет, чей бы благополучный очаг проткнуть. Девица моего брата фыркнула – и правильно сделала, между прочим! Хотя девица моего брата на всех фыркает, даже на писаных красавиц, потому что писаной красавицей считает себя и только себя, что в большинстве случаев несправедливо, но вот конкретно в случае с общипанной курицей Диночкой – таки да! Ну, моим мнением, понятно, никто не интересуется. Я же ребёнок! «Жеребёнок». Мне же всего восемь лет тогда было, кто восьмилетних всерьёз в расчёт принимает? Я у них так… Дочь полка. Забавный артефакт. Хотя я сильно сомневаюсь, что хоть кто-нибудь из их сильно взрослой компании знает, что такое артефакт.
А «фемина» делает вид, что не понимает, кому это такой красивый молодой человек куры строит. Тебе, тебе, курица! Или, может, стесняется. Или думает, что издевается он над ней, потому что ну что ещё, в самом деле, может делать такой красивый мужчина, как Сашка Калеуш, с такой общипанной курицей, кроме как издеваться?
В общем, покраснела и куда-то свалила. А Сашка всё кино, вместо того чтобы смотреть, головой крутил. И на выходе разыскал эту курицу и потащил её с нами в кафе.
– Знакомьтесь все, это Диночка!
Девица моего брата ещё раз фыркнула, а я вежливо поздоровалась. Потому что для начала надо быть вежливой, пофыркать всегда успеешь.
Вот с тех пор эта Диночка везде с Сашкой Калеушем и таскается. И с нами, и с ним одним. Потому что с тех пор как у Сашки Калеуша есть Диночка, с нами он гуляет куда реже. Летом вот, что правда, куда чаще. Почти всё время. Так что летом можно сказать даже постоянно. Сама Диночка живёт в общаге, путает Жана Кокто с Полем Кокто (это в компании у моего старшего брата такая шутка была про «– Ой, кто это?! – Кокто это!», потому что кони в пальто и прочая Барто всем надоели, ну я вдобавок ещё и выяснила, кто такие эти Кокто) и таки вот-вот проткнёт своим длинным тощим носом крепкий семейный очаг Сашки Калеуша. Причём самое странное вот что: вокруг Сашки Калеуша всегда крутилось очень много по настоящему красивых девушек. Это даже я, хотя всех девушек скопом терпеть не могу, понимаю. Потому что терпеть я их не могу от всего сердца, а понимаю про всё я умом. Если тебе девять лет и никто не воспринимает тебя всерьёз, надо очень крепко про всё понимать умом, не выдавая ничего, что от сердца. Я даже Диночкиной подругой от всего ума прикинулась, сердечно её ненавидя. Она, кстати, очень обрадовалась, дурочка, что девятилетняя девчонка с ней тепло и по-дружески разговаривает. Видно, не сладко той Диночке живётся, раз она такой мелочи, как внимание маленькой девочки, радуется. Хотя любая умная женщина сразу бы поняла, что Сашка Калеуш мне самой нравится. Умная женщина такое бы и про девятилетнюю девочку сразу поняла. Но умными женщинами вокруг моего старшего брата и Сашки Калеуша и не пахло. Умных женщин вообще мало. Я лично с умными женщинами не знакома. С красивыми девушками – да. А вот с умными женщинами пока нет. Не встречались они мне. Мама и тётя не в счёт. По целому ряду причин, которые лучше не обсуждать. Учительницы – не в счёт, потому что среди них есть добрые и злые, а умных, извините, нет. И даже мама Сашки Калеуша не в счёт. Хотя и с ней я тоже знакома.
У Сашки Калеуша мама – начальница женской зоны. Во как! Сразу я этого, конечно же, не знала. Я только слышала, что Сашка Калеуш – «мажор». И даже сначала ничего не знала про этот мажор, кроме того, что учу про мажор и все его разновидности в музыкальной школе. И к Сашке Калеушу этот музыкальный мажор как раз очень подходил, потому что Сашка всегда весёлый. Как его ни транспонируй, ни хроматизируй и всё остальное, что можно делать с мажором. Сашка Калеуш был мажорным, даже когда не сдавал курсовую и заваливал сессию. Это с ним случалось – не сдать курсовую и завалить сессию. Он только весело (то есть – мажорно!) говорил: «Ерунда!» – и продолжал мажориться (то есть – веселиться) дальше. И всегда в итоге сдавал курсовую и сессию, хотя ничего не учил, а валялся с нами на пляже, ходил в кино и гонял в красивой куртке и в красивом шлеме на своём мотоцикле. Таких курток, шлемов и мотоциклов я больше не видела в нашем городе, хотя достаточно часто хожу по улицам. И вот однажды, когда я с моим старшим братом и Сашкой Калеушем шла по улице пешком, Сашка и сказал:
– А идёмте ко мне домой, пожрём!
И мы пошли к нему домой пожрать. То есть – поесть. Девятилетним девочкам не полагается говорить слово «пожрать» – это взросло-мужское слово. Сашка думал, что родителей дома нет, но дома оказалась его мама. Очень красивая женщина, между прочим. Я способна оценить женскую красоту, несмотря на то что я всего лишь девятилетняя девочка. Если сравнивать красоту мамы Сашки Калеуша с внешностью позже появившейся Диночки, то это всё равно что сравнивать море с лужей. Причём не с такой лужей, что всё лето живёт в переулке по соседству с бабушкиным домом, а с маленькой лужицей, что возникает после дождя где-нибудь на асфальте. Такая себе лужица, в трещине. Или в выбоине. Незначительная такая, быстропроходящая лужица, каких сотни после ливня и которые быстро пересыхают, и никто их толком и не замечает. Вот девица моего старшего брата – та была монументальной, как та огромная, никогда не пересыхающая лужа по соседству. Не в смысле фигуры, там, и размера. С размерами фигуры у девицы брата как раз всё было нормально, если не сказать отлично. Девица брата в другом смысле была огромная лужа. Ну да сейчас не о ней, потому что с девицей старшего брата я сжилась, как сжилась с монументальной лужей. Без неё, пожалуй, было бы как-то не так. Как-то не так – это непривычно. Все мы рабы своих привычек, чтобы вы знали. Даже если нам всего девять лет.
В общем, пришли мы к Сашке Калеушу домой, а там его мама. Красивая, с манерами настолько простыми, что где-то даже величественными, и в очень красивом платье. В джинсовом. На кнопках-заклёпках и с пояском. Таких платьев ни у кого нет. А если у кого и есть, то вот так запросто, на кухне, их никто не носит. Берегут на выход в какие-нибудь носоутирательные гости, часто практикуемые у взрослых женщин, мнящих себя подругами. В театр такое платье не наденешь – в театр в джинсах не ходят, хотя бы джинсы и были платьем. На пляж в таком платье не пойдёшь – жарко, на пляж надо ходить в лёгких сарафанах или в шортах. Женщины – в лёгких сарафанах, девочки ещё могут ходить в шортах. Я, видимо, не совсем уже девочка, потому что однажды какая-то тётенька прошипела мне вслед: «Ишь, здоровая кобыла, в трусах шляется!» – хотя я совсем ещё девочка. Я обернулась к тётеньке и сказала: «Сама ты кобыла! Мне всего девять лет!» – потому что была с братом за руку. С братом за руку такое можно сказать любой шипящей тётеньке. При маме никого нельзя оскорблять в ответ на оскорбление, потому что будешь «невоспитанная». И при папе никого нельзя оскорблять в ответ на оскорбление, потому что будешь «опустившаяся до уровня хабалки!». А при брате ещё можно. Потому что он хоть уже и взрослый, но про детей ещё понимает. Понимает, что дети тоже имеют право! Когда моему старшему брату было четырнадцать лет, а мама лежала в больнице, он бросил музыкальную школу. Потому что когда он хотел её бросать при маме – было «нельзя и точка!». А когда мама была в больнице, старший брат сказал папе, что он имеет право, и показал папе конституцию. Конституция – это такой основной закон. И там написано про права, в том числе – ребёнка, которые папе ещё можно впарить, а маме на те конституционные, то есть основно-законные права наплевать с большой колокольни. Я сама эту историю смутно помню, мне тогда всего четыре было. Но мама часто рассказывает гостям эту историю, чтобы продемонстрировать, какой папа дурак и какой мой старший брат – её любимый сын – умный. Так что я эту историю хоть и смутно помню, но наизусть знаю.
