Главные ворота с аркой в двадцать футов над ними выходили на юг. За ними я увидел песчаную улицу с одноэтажными лавочками и домами, разбросанными среди пальм и апельсиновых деревьев. Мой новый друг знаком показал мне, чтобы я подождал здесь с его товарищем, а сам ушел от нас, но не в поселение, а за его пределы, по дороге, ведущей в западном направлении. Мы стали ждать.
Напротив ворот, вне поселка, стоял новый глинобитный дом, непобеленный, с забитыми окнами и тяжелой деревянной дверью. Пока мы стояли, оттуда вышел толстячок в мятом мундире и красной феске. Он увидел меня, хотел было вернуться назад, но передумал и быстрым шагом прошел мимо нас в поселок, больше не взглянув в нашу сторону. Лицо у него было потемнее, чем обычно у арабов, а обеспокоен он был ещё больше среднего араба.
Второй мой друг метнул в сторону того презрительный взгляд, а потом посмотрел на меня, чтобы убедиться, что я это заметил. Я очень хорошо это заметил. Человек в мундире был местным полицейским, и ему заплатили за то, чтобы он не заметил ни меня, ни "Дакоты", ни её груза. А презрительный взгляд явился добавком от стороны, которая произвела оплату.
Мы стояли и ждали. Я докурил сигарету и тщательно вдавил её в сторонке в землю, чтобы эта каменисто-песчаная дорога не загорелись. Мне захотелось пить. Наконец я спросил:
- Dove albergo?* - И поднял в руке воображаемый стакан, чтобы он понял мой итальянский. Он понял, но лицо его выразило неодобрение. Он помотал головой и махнул рукой в направлении, в котором ушел первый друг.
* Где гостиница? (не совсем правильно, ит.)
Но жажда уже начинала мучить меня. Я изобразил на лице, что, мол, он пусть подождет, а я поищу чего-нибудь попить, и вошел в ворота. Мой стражник сердито закричал, не зная, что делать: бежать за мной, бежать за своим товарищем или просто ждать.
Я подумал, что тут вряд ли кого найдешь. У одной из дверей мирно стоял ослик, потом прошли двое солидных мужчин, ответивших на мое приветствие.
Улица повернула вправо и пошла слегка под уклон. Через полторы сотни ярдов улица расширилась и превратилась в площадь, в центре которой была возведена круглая стена, а за ней росла одинокая пальма. На площади я увидел "albergo" с декоративным фасадом, обращенным на восток.
Это был симпатичный дворец, и он подошел бы для любого города, но зачем такой в Мехари? Сомнения отпали, как только я вспомнил, что караванными тропами сюда попадают богатые торговцы и офицеры с деньгами, неистраченными за месяцы службы в пустыне.
Фасад состоял сплошь из арок и окон, перегороженных каменными решетками, а за ними находился длинный прохладный внутренний дворик, которого никогда не касался луч солнца. За внутренним двориком я увидел ещё одну арку с занавесом из бисера, и она вела в бар - глубокую темную комнату, которая казалась совершенно бесцветной после яркого солнечного света. Я направился туда.
Стойка была отделана алюминием. Я покашлял и подвигал пустыми бутылками из-под кока-колы, прежде чем сумел привлечь к себе внимание. Вышла худая женщина средних лет, француженка, бесцветная, как и само помещение.
Я попросил кока-колу, она подала мне в бутылке и сдала на десять долларов Хертера сдачи ливийскими деньгами, не сказав при этом ни слова. Я поблагодарил её и вышел с бутылкой во дворик.
Солнце близилось к закату, и бо'льшая часть площади находилась в тени. Кругом царили тишина и спокойствие. В арабских деревнях всегда тихо и спокойно.
Базары у побережья - это для туристов и городских жителей, которые любят шум. А в деревнях не из-за чего поднимать шум.
Я спокойно сидел и ждал долгих десять минут, затем у меня появилась компания. Целых шесть человек: четверо новых в белых одеждах и замысловатых тюрбанах и двое моих старых приятелей из оргкомитета по встрече. Двое в белом имели при себе винтовки с резными прикладами.
Они остановились перед гостиницей, и я вышел встретить их. Главным был высокий человек с сухим и серьезным лицом, большим носом и маленькими усиками. Без своего халата он выглядел бы совсем сухопарым, а в нем смахивал на римскую статую, если не считать зеленого тюрбана и знака в честь совершения паломничества в Мекку. Для Мехари он выглядел слишком значительной фигурой. Мне следовало бы, конечно, догадаться, кто это - но я не догадался.
Он слегка поклонился и тихо произнес:
- Аллах и-сад мсак.
Я понял это как выражение надежды на то, что Аллах сделает для меня этот вечер удачным.
Я покопался в памяти и ответил ему тем же, только пожелал ему ещё больше, и подумал, куда, интересно, он дальше будет клонить.
Он облегчил мои раздумья, сказав на почти прекрасном английском:
- Я очень рад с вами познакомиться.
Я сказал то же самое, а он стал извиняться за своих служителей, что они заставили меня стоять на жарком солнце, хотя я был явно утомлен и хотел пить после такой долгой дороги. Фраза была отлично составлена, и из неё следовало, что мне и следовало постоять на солнце.
Потом он прошел во внутренний дворик и сел за один из стоявших там блеклых, побитых песком металлических столиков. Один из его свиты пошел заказать кофе.
- Вы привезли груз из Афин, не так ли? - задал он первый вопрос.
- Да, верно.
- Я глубоко признателен вам. Мой караван несколько дней ждет его.
Это меня потрясло. Я никак не ожидал напрямую иметь дело с хозяином каравана верблюдов. Я знал, что рано или поздно здесь окажется караван: это была идея Микиса - выйти на Бейрут таким образом, но поначалу я рассчитывал иметь дело с каким-нибудь агентом. Это было бы куда предпочтительнее. Арабы пустыни - люди крутого нрава. И винтовки свиты хозяина я сразу перестал воспринимать как украшение, на мысль о чем наводили резные приклады.
- Я помогу вам разгрузиться, как только вам будет угодно, торжественно сказал я, надеясь, что это случится нескоро.
Если это тот самый человек, который ждет, чтобы увезти драгоценности, то первым делом он вскроет ящики и выкинет все ржавое и исковерканное оружие. На верблюжьем горбу каждое место дорого, чтобы таскать на нем этот металлолом.
- Пожалуйста, не беспокойтесь. - Он поднял руку. - Мои люди уже приступили к разгрузке. "Дакоты" им знакомы.
Мне удалось выдавить из себя некое подобие улыбки. Этот малый не промах, отнюдь. Я начал предчувствовать, что мое возвращение домой сильно затягивается.
Мы потягивали принесенный нам крепкий и сладкий кофе по-турецки. Хозяин каравана спросил, приятно ли прошло мое путешествие, и я ответил, что очень. Потом он спросил про мою семью, и я объяснил, что таковой не имею, а он выразил надежду, что скоро обзаведусь. Все шло так вежливо и деликатно, что у меня рубашка стала прилипать к телу. Сейчас бы в "Дакоту" - и на север. В Триполи могут быть неприятности с властями, но это я уладил бы. А власть в Мехари сейчас - это винтовка с резным прикладом.
Мы сидели, пили кофе и улыбались друг другу.
Подошли ещё два типа в длинных белых бурнусах и тюрбанах. Шли они неторопливо, но отмеривая большие шаги. Они сказали "салам" хозяину и пустились в какие-то объяснения, ни разу не взглянув на меня. Он выслушал, кивнув при этом пару раз, и отпустил их.
Затем он долго и пристально вглядывался в меня. Потом произнес что-то, прозвучавшее, как приказ.
Меня чем-то ударило по затылку. Я пролетел по дворику, в глазах у меня замелькали искры. Когда я оторвал лицо от камня и мои глаза вернулись в орбиты, я увидел одного из помощников, расплывшегося в улыбке и поглаживающего приклад винтовки.
Хозяин каравана встал.
- Поговорим в более интимной обстановке. По-моему, вы поступили глупо.
Двое в бурнусах подхватили меня и поволокли за собой. Мои ноги оказывали им слабую помощь, в голове у меня громыхало - по-видимому, какая-то часть мозгов.
Мы прибыли в полицейский участок. Полицейский пришел не сразу и выглядел ещё более озабоченным, чем раньше, но ничего не говорил. Мы вошли в дом.
Основную его часть составлял кабинет полицейского. Мебель тут стояла самая простая: стол, скамья в дальнем углу, пара стульев и шкаф. И ещё одна вещь. Та, про которую я мог бы догадаться, а не верить на слово Юсуфу.
На скамье стоял серая блестящая радиостанция высотой в три фута. С такой хоть с пингвинами на Южном полюсе связывайся. А уж получить сообщение от Юсуфа из Триполи вообще не представляло никаких проблем.
Зажгли керосиновую лампу с подкачкой, висевшую под потолком, принесли более или менее приличный ковер для хозяина. Мне достался голый бетонный пол.
Хозяин сел на дальний конец ковра, а его свита устроилась за его спиной у стены на корточках. Зрелище весьма напоминало военный трибунал.
Я нервно хихикнул.
Дело приняло неожиданный оборот. Удар сказывался на моей голове и желудке. Лампа тихо шумела, давая желтый неприятный свет и черные тени. Я прислонил голову к стене и тут же оторвал прочь. Стена была для неё слишком жесткой. Теперь для моей головы все было слишком жестким. Резкое движение вызвало у меня тошноту.
