Макс оторопел.
— Юлька? Не может быть!
— А у тебя есть еще какая-то сестра? Главное, не может быть, — Рита фыркнула и пожала плечами.
— Да она и со мной такой номер проделала. И даже угрожала!
— Но ты мне ничего…
— Я думала, обойдется, перебесится… А она обороты набирает.
— И… что дома? Ведь все равно надо было сказать…
— Все равно? — Рита остановилась и с изумлением уставилась на Макса. — Ты соображаешь, что говоришь? Все было бы не так, было бы по-человечески, а теперь это превратилось в грязь, в пошлость, а пакость! Гоша высказывал мне свое «фе» так брезгливо, ты это в состоянии понять? — Она уже почти кричала, всхлипывая.
— Ритка, прости! — Макс попытался обнять ее, но она его оттолкнула. — Ну я-то чем виноват?
— Ничем. Никто не виноват, я одна виновата. Может, Юлька права, и я действительно старая дура… и дрянь?
— Рита! — Макс все-таки преодолел ее сопротивление и с силой прижал к себе. — Дура — она и к тому же ненормальная. Я с ней разберусь. Но знаешь, у нее есть одно смягчающее обстоятельство: Ромка ушел.
— Роман ее бросил? — Рита от удивления перестала плакать. — Вот это номер! Хотя, прости, ничего удивительного…
— Все будет хорошо, все будет хорошо, — твердил, как заклинание, Макс, целуя Риту в лоб, точно маленького ребенка. — Я угомоню Юльку, только не переживай!
— Он сказал… Гоша сказал… — у Риты вновь задрожали губы, она всхлипнула. — «Только не на нашей кровати… Где угодно, только не в этом доме…» Он так сказал, — и, уткнувшись в грудь Макса, она заревела уже по-настоящему. Начали зажигаться фонари, и падающий снег в их свете стал волшебно-красивым, как в сказке про двенадцать месяцев. Хотя еще был только ноябрь…
Растерянные и испуганные, они стояли, прижавшись друг к другу, прямо под расцветающим фонарем.
Вход в кирпичный бастион был многобарьерным: сначала домофон, потом — код, и последний рубеж — вахтер. С вахтером была договоренность, и он провел, игриво улыбаясь Алене, ее и Романа до лифта, высказав пожелание, «в скором времени видеться почаще».
Они поднялись на седьмой этаж в огромной, сверкающей чистотой и пахнущей дезодорантом кабине. Лифт привез их на вылизанную до стерильности площадку этажа, на котором располагалось всего две квартиры. В одну из них, однокомнатную, и приехали Роман с Аленой. Осматривать.
— Такого не бывает! — Ромка выглядел совершенно ошеломленным. — Это разве однокомнатная квартира? — Кроме комнаты в двадцать пять квадратных метров, квартирка имела еще двенадцатиметровый холл и так называемую темную комнату метров в восемь. И арки, арки… Каждый вход-выход-поворот — арка. И окна — «арочные» (как они правильно называются, Ромка не помнил, а у Алены спросить не решился). Огромная, широкая лоджия тянулась мимо комнаты, дальше — на кухню и кончалась где-то за пределами квартиры. Где-то на другом конце улицы, наверное, или в небесах…
Алена улыбалась, довольная.
— А ты как думал? Наша с Сашкой хата стоит, как минимум, двух таких.
— Я сроду в таких не был.
— Откуда же, малыш? Это ж бывший цековский дом.
— Так здесь жили политбюровцы?
— Нет, их ближайшая прислуга. Чего ржешь, я серьезно!
— Да ты что? А какие ж тогда дома были у самих вождей?
— Почему «были»? Они и сейчас там живут. Потому мы и не узнаем, какие у них хоромы. Никогда не узнаем!
Роман и Алена разбрелись по квартире. Алена пошла мерить шагами лоджию. А Ромка вдруг вспомнил, как они бродили с Юлькой по их нынешнему дому, как радовались всему и были счастливы… В сердце больно екнуло: куда все ушло? Или мы так изменились? Ромка представил себе сегодняшнюю Юльку в их комнате с зелеными шторами. Нет, ничего не поднималось в душе, кроме досады и раздражения. А вот та Юлька… И та, пахнущая стройкой, вся в строительном мусоре, новая кооперативная квартирка… Эти воспоминания до сих пор вызывают спазм в горле, лучше не думать, не вспоминать. Чтобы не было мучительно больно…
— Ты чего скис? — Алена обхватила его сзади своими горячими руками.
— Нет. Ничего, — встрепенулся Ромка. — Ален! Я что хотел спросить: может, ты любишь меня того, прежнего?
— Чего-чего? — Алена замерла в удивлении. — Какого — прежнего? Тебя что — двое? Или у тебя раздвоение личности?
— Да нет… Хотя в каком-то смысле всех нас двое. А может, и трое, и четверо, и больше… Все зависит от времени и от того, как тебя видят те, кто знает тебя много лет…
— Ты что-то несешь такое, что я начинаю беспокоиться за твою голову, — промолвила Алена, принимаясь не торопясь расстегивать ему рубашку. — Ты сам-то понял, что сказал? Ладно, отношу это за счет долгой жизни с Юлей… Или у тебя крыша съехала из-за этой квартиры?
— Ага, точно… Не слушай меня… Тем более что я люблю тебя сегодняшнюю, вот эту Алену, — и он начал целовать ее.
— Вот это дело, — прошептала Алена. — Обновим жилище?
Здесь не было грязно, не было строительного мусора. Паркет блестел, как олимпийский каток. И он был теплый…
«Не гигант, — в очередной раз подумала Алена. — Но я так люблю его, что мне все равно! Вот какая любовь!» — И она восхитилась силою своей любви.
Макс ожесточенно жал на звонок. Очень хотелось вдавить кнопку так, чтоб она ввалилась совсем, к чертовой матери!
Дверь открылась, и появилось изумленное Юлькино лицо.
— Ты что, спятил?
— А ты? — с порога заорал Макс и пошел на Юльку, как боевая машина пехоты. Той оставалось лишь отступить назад, слушая гневную тираду брата: — Ты что себе вообразила? Какое ты имеешь право вмешиваться в чужую жизнь? Как ты посмела не только шпионить за мной, но и угрожать Рите, а потом, как последняя сволочь, еще и Гоше капнула!
— Погоди, Максик, успокойся, — Юлька даже испугалась и вытянула вперед руки, как бы защищаясь. С ужасающим грохотом захлопнулась от сквозняка дверь. — Максимка, ты очумел, ты не соображаешь! Я так люблю тебя…
— На фиг, к черту такую любовь! — бесновался Макс. — Оставь меня в покое!
— Нет! — тоже повысила голос Юлька. — Она — взрослая баба, у нее шестилетний сын. Ты, дурак, влюбился, а она тебя выбросит за ненадобностью, когда надоест… А ты себе жизнь сломаешь!
Макс закрыл глаза и сосчитал до десяти. Он взял себя в руки, решив говорить по возможности спокойно.
— Хорошо, допустим, — он перевел дух. — Она меня бросит, выбросит. Я что — красная девица, которую обесчестили и выставили вон? Меня замуж больше не возьмут?
— Я знаю тебя, Макс, ты — добрый, впечатлительный, я не хочу, чтоб тебе было больно, — жалобно ответила Юля.
— А я хочу! Пусть мне будет больно, я — мазохист. Ну, ладно, — он вдруг увидел, что глаза сестры наполнились слезами. — Ладно, расслабься. Никого я не люблю, все не так. У нас с этой дамой просто сексдоговор: ей хочется, мне хочется и, пока хочется, мы вместе ублажаемся. Когда одной из сторон надоест, мы расстанемся без взаимных претензий. Тебе полегчало? — уже на последних словах Макс осекся, увидев, как потемнело Юлькино лицо, как сузились от злости глаза, она аж вся затряслась.
— Тогда это блядство! — заорала она не своим голосом. — Обыкновенное блядство! И ты хочешь, чтобы мне полегчало? Какой ты у нее по счету? Пятый, десятый? СПИДа захотел, идиот несчастный!
— Я понял, Юль! — Макс схватился за голову. — Ты же ей завидуешь! Ты — одна, тебя даже Ромка бросил!
— Завидую? — Юлька задохнулась от возмущения. — Ромка вернется! А ты, Макс, гад! Гад и дурак. Завидую!.. Чтоб я завидовала всяким там…
— Юлька! — угрожающе воскликнул Макс.
— О-о! Какой джентльмен! Так вот, передай своей леди и сам заруби на носу: через мой труп. Или ты уже созрел, чтоб сестру угрохать?
— Я тебя просто не узнаю… Вернее, не знаю… — потрясенно проговорил Макс. — Что с тобой произошло?
— Со мной все в порядке. Это вы все… сбесились. Должен же кто-то один остаться в своем уме.
Макс повернулся и пошел к выходу. Уже открыв дверь, он обернулся и сказал:
— Я женюсь на ней. И очень скоро.
— Ни-ког-да! — четко разделяя слоги, ответила Юлька. За Максом захлопнулась дверь, и она в изнеможении опустилась на стул. «Вот вернется Ромка, — подумала она, — попрошу его мне помочь. Тяжело одной с этим справляться. Он тоже любит Макса, должен понять…» Кстати, пора бы уже мужу и вернуться…
Людмила Сергеевна долго ходила вокруг телефона. Подойдет, снимет трубку и вдруг сразу бросит ее обратно, то ли испугавшись, то ли передумав. На самом деле она никак не могла изобрести слова, которые надо сказать дочери. Юлька стала врагом Максу — можно ли представить себе для матери более страшную кару, чем вражда детей? Кару — за что?..
Юлька, ее девочка, пропадает: она вошла в какой-то психологический штопор, влезла по уши в трясину своих комплексов, обид, несбывшихся мечтаний и погружается туда все глубже, упорно отталкивая руки близких, потянутые к ней, чтоб помочь, вытащить… Все ее поведение говорит: «Пусть мне будет хуже. Но и вам всем тоже».
