— Анна Самуиловна, при чем здесь я?
— А, я не объяснила, простите! Дело в том, что она… пока что работает у вас. Ее зовут… Гаврилова… м-м… — Юлька как бы сверялась с бумагами, — …Маргарита Евгеньевна.
— Гаврилова? — Смирнов нахмурился: что это за новости? — Она к вам нанимается?
— Да, уже с пятнадцатого декабря должна выйти на работу. Но, понимаете, мы обо всех кандидатах на должности… м-м… выше референта наводим справки, разумеется, в тайне от… ну, вы меня понимаете…
— Понимаю… — отвечал Смирнов, вполне разделяя такой серьезный подход к кадровым вопросам. Хотя звонить на прежнее место работы? Не слишком ли? Но вот что странно: Гаврилова работает уже восемь месяцев, казалось, довольна, неплохо получает, ей он тоже собирался повысить гонорары… Ах, сучка! Тут до него дошло: пятнадцатое — через десять дней, она хотела слинять, ничего никому не сказав, не предупредив! Неужели он ошибся в третий раз? — Что от меня-то надо? — уже грубовато-раздраженно спросил Смирнов.
— Только информация, пожалуйста! — Юлька была сама терпеливая любезность. — Видите ли, мы связались с ее прежней работой — «Радио-парк», и там, понимаете ли, нас как-то расстроили. Вроде она человек тяжелый, заносчивая бывает… Может, наговаривают?
«Вообще-то девка с гордыней», — подумал Олег Витальевич. Раньше эта черта в его глазах не была недостатком. А что: говорит всегда с достоинством, спокойно, выдержанно, не терпит фамильярностей (при ней матом не ругаются), взгляд такой гордый… Но теперь, в свете предательства…
— Есть маленько! — согласился Смирнов.
— Что вы говорите! — Юлька как бы огорчилась. — А… что-то еще можете сказать? Для нас так важно…
— Да ничего я не могу сказать! — раздраженно процедил Смирнов, подумав: «Не нравится мне все это!» Но мысль как пришла, так и ушла, а обида осталась. — Кроме того, что я впервые слышу о ее уходе! До сих пор была премного довольна!
— Да что вы говорите? А нам сказала, якобы у вас все в курсе, от вас вообще народ уходит, ведь заработки… и… Ой, простите, ради Бога!
— Ничего! — прорычал Смирнов.
— Нам придется еще подумать, — как бы растерянно сказала Юля. — Мы уж совсем было решили… Хотя и как профессионал она не семи пядей… Но мы подумали, научится… Впрочем, не буду вас больше отвлекать. Спасибо большое, всего вам доброго!
Олег Витальевич шмякнул трубку так, что она жалобно взвизгнула. Потом он взял красный маркер и пометил в своем списке точкой фамилию «Гаврилова». Секунду подумав, он зачеркнул стоящую против ее фамилии цифру нового гонорара.
«Мелкая, но пакость, — Юлька положила голову прямо на стол, где стоял телефон, а руки сцепила на затылке. — Кажется, сработало… Помнится, мадам говорила, что с трудом нашла это место. Что ж, она девушка умная, поймет, откуда ветер дует. И чего меня тошнит? Наверное, от нервов».
Когда наступила настоящая зима, у Макса дома отключили отопление. В старых, добрых традициях, аккурат, когда ударил трескучий мороз. «Уж лучше жить на даче! Там теплее — печка есть!» — заявила Людмила Сергеевна, и они с Володей все выходные стали проводить за городом.
Теперь Рите не надо было скрывать ничего от Гоши, и по субботам она вполне легально уходила из дома.
— Я пошла…
— Иди… Можешь не приходить до понедельника. А там, извини, мне на работу надо. Ты хоть про Ваньку не забудешь? — и смотрит на нее и брезгливо, и с ненавистью, и с громадной тоской одновременно. Сколько же может вместить человеческий взгляд! А все меньше, чем собачий…
— Зачем ты так, Гоша? Я сегодня приду…
— Да что ты? Неужели домой тянет?
— Гош, скоро мы разойдемся, и все станет нормально.
— Да?
— Ну, эта ситуация не может так долго тянуться…
— И ты переедешь к своему щенку? Точнее, к его родителям? Вместе с Ванькой?
— Но… Эта квартира…
— А, будем делить! И что мы в итоге получим? Одну коммуналку, это точно! Я в коммуналке жить не собираюсь, я там сроду не жил, говорю сразу! У меня работа от зари до темна, мне надо нормально отдыхать. Значит, коммуналка тебе, а твой мальчик пусть зарабатывает на квартиру.
— Между прочим, на эту квартиру нам родители деньги давали! И твои, и мои! Ты ничего тогда еще не зарабатывал!
— Так пусть и ему дадут! Рита молчала.
— Не дадут же! На фиг им такая невестка, на фиг! Сама понимаешь!
— Потише, Ваня услышит!
— Он смотрит свои мультики, не услышит. И вообще: что значит, услышит? То ли он еще увидит! Например, как мама с папой шмотье делить будут…
— Гоша, Гоша… Неужели это мы с тобой так разговариваем? — печально сказала Рита.
— А ты чего хотела? Идиллии и понимания? Сама все испортила, испохабила…
— Я полюбила, Гош…
— Ага! И не один раз! И все на моей кровати.
— О, Боже! — Рита быстро надела шубку и выскочила из квартиры, завязывая платок уже около лифта. Она не в силах, не в силах уже в который раз слушать это все…
И в который раз она не видела, как плакал после разговора с ней Гоша, плакал в ванной, чтобы не увидел сын, плакал, стыдясь взглянуть на себя в зеркало и увидеть по-бабьи распухший нос, красные глаза и громадные слезы.
Они лежали под теплым одеялом и жались друг к другу. На улице — стужа, и в квартире — не больше шестнадцати, и это с электрокамином!
— Бедный мой, как ты здесь спишь по ночам? — шепчет Рита, обнимая Макса.
— Один, без тебя — ужасно! И холодно, и страшно… Слушай, у тебя что, ножки сильнее всего мерзнут? Ты опять в носочках…
Рита покраснела и спрятала лицо у него на груди.
— А может, у тебя там протезы? Так ты не бойся, я тебя и с протезами любить буду, Маресьев ты мой сладкий!
Рита засмеялась.
— Действительно, какая глупость… Это все моя дурь. Короче, — она вздохнула и решительно выпалила: — Больные у меня ножки там, внизу, некрасивые. Косточки такие торчат… Фу-у…
— И делов-то? И ты боялась, что мне не. понравятся твои больные ножки? — Макса затопила волна нежности, он прижал Риту к себе и начал целовать… У нее, как обычно, от его губ, его запаха и дыхания закружилась голова, она вся ослабла и полетела куда-то…
Когда она вновь обрела способность соображать, ей вспомнился их давнишний разговор.
— Макс, помнишь про «тему»? То есть про ее отсутствие…
— Конечно, киска. И что?
— Кажется, я нашла.
— Ну?
— Личная жизнь неприкосновенна, — торжественно объявила Рита. Макс прыснул. — Сейчас врежу! Слушай дальше: неприкосновенна, даже если речь идет о родном тебе человеке. Его дела для тебя — чужие дела. Американцы называют это «прайваси»…
— «Прайваси» — это несколько шире, Риточка! Но главное — не ново все это, ой, не ново! Особенно для нашей публики, ведь эта напасть — совать нос в чужое белье — у нас неистребима!
— Но я буду этим заниматься всерьез и надолго, — начала горячиться Рита. — Я буду связываться с психологами, врачами, педагогами, я устрою круглый стол, семинар… международный симпозиум… Буду собирать всякие случаи из жизни, сделаю громадный цикл… Ах, ты смеешься! Паразит, убью! — и она схватила подушку и начала бить ею Макса по голове. Он хохотал и пытался увернуться.
— Погоди, погоди, Ритка, ой, больно же! — Наконец, ему удалось вырвать у нее подушку и, схватив ее за руки, он начал объясняться: — Дурачок мой, я ж почему смеюсь-то: ведь тебе это будет интересно ровно до того момента, пока у нас будут проблемы. То есть недолго, вот я и радуюсь!
— Как это? — Ритка прищурилась.
— Когда у нас все станет хорошо, — начал он объяснять ей, как последней дурочке — медленно и ласково, — а у нас все скоро решится и замечательно решится, тебя эта тема тут же перестанет интересовать.
— Это почему ты так решил? — возмутилась Рита.
— Да потому, родная, — нежно ответил Макс, — . что я знаю тебя. Нет, ищи другое, это — бесперспективно. И старо.
Рита надулась. Через минуту она сказала:
— У нас никогда ничего не решится. Ты думал, где нам жить? Это пока что неразрешимо!
— Придумаем что-нибудь!
— Вот! — Рита поднялась на локте и торжествующе ткнула пальцем в грудь Максу. — Вот когда сказывается твой младенческий возраст! Чисто подростковое: как-нибудь решится! А никак не решится, Максик! Потому что не может! Это не прыщ, который сам рано или поздно присохнет. Нужны деньги, понимаешь? Очень много денег. Их могут дать на сегодняшний день только твои родители. Это единственная реальность.
— Нет, — твердо сказал Макс. — На нашу с тобой жизнь я у них ничего никогда просить не стану.
— Ну и все! — Рита упала лицом в подушку. — Сам ты заработаешь на это дело лет через десять. В лучшем случае.
— Я придумаю что-нибудь, — упрямо сказал Макс.
Рита тяжело вздохнула:
— Понимаешь, Макс, я не давлю на тебя, но мне очень трудно. Дома совсем уже невозможно…
