Иду с автостанции пешком. Сухо, дождика не предвидится, почему бы не прогуляться по знакомым улочкам. Да здесь и недалеко совсем. Весь наш городок можно пройти из конца в конец за пару часов, так что прогулка в удовольствие. Двухэтажные домики приветливо встречают разноцветными крышами, весёлыми занавесками в окнах, даже редкие встречные, кажется, улыбаются мне в ответ. Вечереет…
Дома уже ждут, родители наперебой кидаются обниматься и целовать. Скорее тащат к столу. На минутку забегаю в свою комнату переодеться. Вот она — моя самая надёжная крепость, всё знающая о радостях и печалях Ксюши Смирновой, дождалась. Так и остаётся моей, родители ничего не меняют, чтобы дома себя чувствовала, когда приезжаю…
За ужином папа спрашивает по урода,
— А, что Антон твой, или как там его, не приехал?
— Всё, пап, забудь, — не буду пугать подробностями.
— Слава, Богу! — всплёскивает руками мама, — наконец-то, дождались!
— А, разве он вам не нравился? — честно говоря, удивили.
— Конечно, нет! — подтверждает папа, — ненастоящий он, дочка, лживый насквозь! А, внутри — гниль!
— Да я ж, говорила тебе не раз, что он неприятный! — напоминает мама.
— Вроде, было такое… — ведь и правда, что-то говорила.
Знали бы, родные мои, как вы оказались правы, но расстраивать не хочу…
Болтаем допоздна, сообщаю, что перебралась на новую квартиру, что Сашка Петровский теперь мой сосед, удивляются, как тесен мир, даже в больших городах. О своей работе рассказываю, а родители делятся местными новостями, о школе, обо всех и обо всём. Интересно, ведь мне же родное здесь всё.
Наконец, умирая от зевоты, уползаю в свою опочивальню, мама, как водится, заглядывает пожелать доброй ночи и поцеловать на сон, грядущий. Снова, как много лет назад, ощущаю себя маленькой девочкой, любимой и защищённой от всех невзгод и напастей.
— Ксюш, ты опять одна? — спрашивает она перед тем, как закрыть за собой дверь, больной вопрос.
Не знаю, мамуль, посмотрим… — отвечаю туманно, потому что, ни в чём уже нет уверенности, но дома это воспринимается по-другому, по крайней мере, легче…
* * *
Бесконечная среда не приносит новостей. Я убиваю время, то и дело взглядывая на часы, и судорожно бросаюсь к телефону на любой его писк, и разочаровываюсь, читая сообщения о скидках, распродажах, выгодных кредитах и тому подобный мусор, которым меня услужливо снабжают торговые сети, банки и медицинские центры. Чтобы не выдать домашним свою нервозность, сбегаю на улицу, брожу по любимым улочкам, набережной, озябнув, отправляюсь в музей. Попадаю на лекцию для школьников о художниках — передвижниках, нахожу свободный стул и остаюсь слушать, выключив звук на мобильнике. Лекция оказывается интересной, даже на какое-то время забываюсь. Потом снова хватаюсь за мобильник, в надежде новостей, снова разочаровываюсь…
Домой возвращаюсь вечером, за ужином радостно рассказываю, как чудесно провела время, усыпляя бдительность родителей.
Полночи кручусь, Санька молчит по-прежнему, зато сомнения не молчат, не знаю, куда от них спрятаться. Как заснула, не помню…
Четверг тянется так же вязко, дохожу до стадии, когда желание позвонить становится не только навязчивой идеей, но и единственным средством не сойти с ума. Начинаю считать не то что часы, а минуты, ставя себе условие потерпеть ещё немного. Придумываю уборку своей комнаты, разбираю все заначки: детские рисунки, школьные тетрадки, дневники и прочие секретики, ненадолго отвлекаюсь. В куче макулатуры, с которой всё никак не могу расстаться, нахожу розовый блокнот, обклеенный разными цветочками — личный дневник. Ну-ка, ну-ка, что я там писала, читаю, про школьный новогодний огонёк, что моего Кирюху — любовь всей жизни того времени, не пустили потому, что уже не школьник. Но он, всё равно пробрался, и мы целовались под лестницей. Что Мария Ивановна носит дурацкие лифчики, из которых сверху выпирает грудь, и это выглядит так, будто у неё их четыре, потому что каждая делится пополам верхним краем. Что Ирка Самсонова точно спит с физруком, он, конечно, красивый, но женатый, и его жена скоро родит. Перелистываю ещё несколько пожелтевших страничек и, вот, — Петровский — придурок, зачем-то признался мне в любви! У меня же Кирюха есть, на какой фиг мне этот неопытный дрищ сдался? Пришлось послать, теперь смотрит на меня волком и не здоровается, да не больно-то и надо! Что мне, детей с ним крестить, что ли?
Да, уж! Насмешила Бога! Теперь бы и хотела крестить с ним детей, да только, не факт, что получится…
Наконец, в шесть часов вечера, когда я уже ненавижу свой молчаливый телефон, раздаётся вожделенный звонок. Беру в руки мобильник и медлю ответить, такое чувство, что ладонь сгорит от надрывающейся трубки, Сашка звонит и звонит, а я боюсь. Боюсь услышать — прости, это было ошибкой, или что-нибудь в этом роде… В комнату заглядывает мама,
— Ксюш, кто там изводится? Ответь уже!
— Алло! — отвечаю.
— Ксюнь, привет! Я еду! К ночи буду дома!
— Сашка, я ждала… — шепчу в трубку, сердце скачет зайцем, ещё ничего конкретного, но уже по интонации понимаю, что всё хорошо. Закрываю дверь в комнату, всё-таки, пока рано рассекречиваться, — почему не звонил?
— Хотел сначала всё сделать, чтобы болтуном меня не считала! — смеётся.
— Сделал? — не дышу, и комок к горлу подкатывает.
— Заявление на развод подал… Все подробности завтра, устал, как собака, до дому бы добраться.
Реву, нервы ни к чёрту, стараюсь тихо, чтобы мама не услышала, но Санька точно ловит мои всхлипы…
— Ксюнь, что случилось? Ты, чего там, плачешь, что ли?
— Угу, — это всё, на что я способна в данную минуту.
— Люблю тебя, Ксюнь, очень, очень!
— До завтра…
Спустя примерно час — полтора, ощущаю, как меня накрывает приступ спонтанной тревоги. Не нахожу ему объяснения, он настолько неожиданный и мощный, что не до поисков. Ощущаю острую нестерпимую потребность позвонить Сашке, не за чем-то, просто так, чтобы голос услышать и успокоиться. Нажимаю вызов и жду долгие секунды, пока идёт набор, потом считаю длинные гудки, которые способны довести до инфаркта своей бесконечностью… наконец, слышу родное,
- Алло! — выдыхаю.
— Сань, прости, что беспокою за рулём, просто, захотелось услышать тебя.
— Нормально, любимая, уже
