больной надолго замолчали. Они молчали до тех пор, пока Измаил не спросил, стараясь говорить именно так, как, по его мнению, должны выражаться психиатры, мне было бы очень-очень интересно узнать, на чем основано твое желание мне помочь.
– По-моему, это не твое дело. Вопросы здесь задаю я.
– Уже не ты: ответь мне на вопрос.
– Какой еще вопрос?
– Почему ты все для меня делаешь и даже воровать рискнула, если… Ты ведь меня впервые видишь…
Психиатр расправила плечи, отвела глаза и чуть слышно ответила пациенту, хочу и помогаю.
– Не могу я в это поверить. Никто просто так в лепешку не расшибается.
– Потому что ты меня спас.
– Я?
– Да. Когда мы встретились.
– Я же, скорее… надоедал тебе. – Долгая пауза. – Или нет?
– Нет. Ты помешал мне покончить жизнь самоубийством.
Врач не решалась смотреть пациенту в глаза. Все еще глядя в сторону, она сказала, хоть мы с тобой и голь перекатная, лучше жить в беде, чем в могиле гнить. Есть хочешь?
– Хочу.
– Сегодня платишь ты. Со мной живо всему научишься. А потом добьем эту мертвую даму.
– В каком смысле?
– Ни в каком. Пошли, они еще, наверное, не закрылись.
* * *
Смеркалось, и Кабаненок поднял голову, как будто следуя указаниям психиатра. По небу плыли тучи. Он хрюкнул от удовольствия, потому что день шел к закату, а до его любимой лунки оставалось пять перелетов мячика для гольфа. Он не уложился в пять прыжков, но ничуть не огорчился: быстрота и ловкость позволили ему полакомиться жирной и бесцеремонной ящерицей, которая шествовала по игровому полю без малейшего опасения, будто оголодавший вепрь был ей нипочем. Не прошло и полсекунды, как ящерка, все ее причиндалы, надежды и мечты, все ее доскональные планы на будущее, все было бесповоротно проглочено Кабаненком, который должен был признать, что найти добычу на поле для гольфа гораздо проще, чем в чаще семейного леса. А может быть, дело не в том: ведь коротко скошенный и обильно политый газон возник не сам собой, а с благословения Большой Печальной Свиньи, заступницы всех смертных. Если она, конечно, существует. Эту последнюю фразу он подумал шепотом, чтобы не вызвать гнева Большой Свиньи и не отправиться прямиком на рагу. Если рагу, конечно, существует. Был бы рядом учитель Ранн, он бы мне подсказал, как нужно об этом думать. Интересно, куда он подевался.
* * *
Сдерживая дрожь, Измаил смотрел, как Марлен слишком близко подходит к парню, стоящему за стойкой бара. И улыбается ему. Лицо бармена, безусого, тощего, нескладного, озарилось молниеносной застенчивой улыбкой, как будто в голове его мелькнула мысль о чем-то совершенно невозможном.
– А ты забавный, – шепнула она. Тут парень совладал со своей улыбкой и решил: наконец-то, говорили же мне, что с барменами все хотят замутить, ты увидишь. И вот перед ним неизвестно откуда взялась красивая зрелая женщина, и улыбается, и что-то говорит, он не понимал что, потому что мечтал, как будет расписывать друзьям, что это ничего, что бар завалящий, место ненадежное, зарплата мизерная и пашешь по десять часов в день, даже по субботам. Теперь он понял, что это просто клад, ведь тут… что? Что она сказала?
– Я говорю, ты женщин любишь? – повторила она, протягивая ему купюру, чтобы заплатить за две чашки кофе.
– Ну да, а как же.
– Сильно любишь?
Паренек усилием воли оторвался от нее, чтобы добраться до кассы; пробил чек, положил туда пятьдесят евро и, все еще озаренный улыбкой, которую никто и ничто больше не сможет стереть с его лица во веки веков, нашарил мелкие купюры и монеты, чтобы дать красавице сдачу. Тут Марлен шагнула вперед, за стойку, приблизилась к нему вплотную и шепнула, поцелуй меня, если ты не трус, и завороженный бармен поскорее захлопнул кассовый ящик, в который Измаил, следуя инструкциям, полученным по дороге в выбранный Марлен бар, вставил скрепку, чтобы тот закрылся не до конца, а теперь, не сомневаясь, что поцелуй получится затяжной, приоткрыл ящик и вытащил из него пачку денег. Бросило в дрожь: слишком просто все это было. До Измаила донесся голос Марлен, говорившей бармену, кто тебя научил так целоваться. Выходя из бара, Измаил все еще слышал, как Марлен восхищенно щебечет «ах, какой мужчина», а его так трясло, что он даже и не заметил, что шагает с купюрами в руке, пока Марлен не одернула его сердито, ты что? хочешь, чтобы на нас пальцем показывали? спрячь их в карман, дурак! А все еще перепуганный Измаил тяжело вздохнул и прошептал, я больше не буду, я больше никогда так не буду. А она прикрикнула на него, не будешь? Тогда будь добр, разберись поскорее, кто ты такой и сколько человек ты укокошил, пока сгущаются сумерки. За то время, что ты у меня гостил, мне пару раз пришлось одной такие кренделя выделывать. Причем в разных барах.
– Но ведь я… никогда…
– Откуда тебе знать. А если ты вор? Или убийца? – И вдруг сердито: – Да не оглядывайся ты, болван! Нет больше этого бара. Исчез.
– Ты понимаешь, я…
– Слушай, друг: теперь ты знаешь, что почем.
Они купили макароны, рис и куриные ножки и молча поужинали дома у Марлен. А когда снова принялись за психоанализ, он тут же сказал, хорошо, доктор, начнем.
– Что ты задумал?
Они долго сидели, не глядя друг на друга, молча, стараясь потише дышать, и тут Измаил вдруг сказал, я помню виллу, дом богатых людей, в районе Тибидабо.
– Я так и знала, ты миллионер! – внезапно оживилась доктор.
– Да нет. Меня кто-то туда привез, и впечатление у меня осталось неприятное. Всё закрывают черные тучи, и вспоминать об этом трудно. И говорить тяжело.
– Попытайся. Тебе полегчает.
И после продолжительного молчания Измаил увидел широкую спину Томеу. Они шагали по саду к дому, и он спросил, скажи, пожалуйста, на кой черт мы сюда явились, Томеу? А Томеу, не останавливаясь, крикнул, нужно кое-кому сделать одолжение, а он нам как следует заплатит.
– Да постой ты, болван! Что мы здесь делаем?
Томеу, не останавливаясь, обернулся и огрызнулся, я тебе объясню, что мы тут делаем. Мы тут опаздываем; опаздываем, черт тебя дери! И перестань называть меня по имени.
– Я хочу знать, что я должен делать. И как обращаться к даме.
– Запомни хорошенько все, что она тебе скажет. Ничего не записывай: все держи в голове. Там будет несколько цифр и буквы.
– А что это за дама?!
Томеу обернулся и снова зашагал вперед, ворча, ну и достал же ты меня, зануда, дама
