— Сэр, ваши мытарства кончились,— промолвил я. — Это и есть ферма Плаверз-Барроуз, добро пожаловать! На ужин у нас овечьи почки и свежий эль, только что из бочонка.
— Овечьи почки — хорошая штука, — обрадовался королевский гонец.— За последние десять дней я и паршивого кусочка мяса на зуб не попробовал. Народ тут у вас — не приведи Господь: только скажешь «Именем короля!», как каждый трактирщик норовит подбросить тебе самый худший кусок. Всю дорогу передо мной скакал какой-то парень по имени Том Фаггус, и уж его-то потчевали лучшим да еще и до земли ему кланялись. Вези я с собой что-нибудь ценное, он бы в любой момент ограбил бы меня за милую душу. Ну ничего: я еще доживу до того времени, когда этот молодчик запляшет в пеньковом галстуке!
С этими словами королевский гонец заехал во двор, вынул ноги из стремян и спрыгнул на землю. У него были резкие, мужественные черты лица, он был среднего роста, на вид — лет сорок или около того. На нем был темно-коричневый костюм для верховой езды, весь покрытый нашей эксмурской грязью, однако весьма ловко сидевший на нем, не то что изделия наших деревенских портных на местной простецкой братии, и плечи его покрывал плащ из красной кожи. Я взглянул на него сверху вниз, и мне показалось, что он видит во мне деревенщину и сущего тупицу и потому презирает от всей души.
- Анни, принеси ветчины! — крикнул я сестре, когда она, привлеченная стуком копыт, появилась па пороге дома. – Нарежь также оленины: джентльмен отужинает у нас.
- А ты, я вижу, парень что надо,— смягчился посланец короля. Когда я буду докладывать наверх, тебе это зачтется. При условии, конечно, что ужин будет действительно ужин, а не звук пустой. Пусть приготовят так, чтобы даже Том Фаггус позеленел от зависти. Послушай, а эта юная леди не забудет о твоем поручении?
- Не забудет, не забудет. Она сделает все так, чтобы Вы, ваша милость, остались довольны.
- Тогда веди мою лошадь в конюшню, а я войду в дом, - сказал гонец. Однако погоди: я, кажется, совсем забыл о деле. Хотя я голоден и вымотался, как сто чертей, я не имею права ни есть, ни пить, ни располагаться на отдых до тех пор, пока не увижусь и не поговорю с неким Джоном Риддом.
— Не беспокойтесь, сэр, вы уже встретились и поговорили с ним. Джон Ридд — это я.
— Джон Ридд, именем короля Карла Второго, получи данные тебе предписания! — торжественно провозгласил гонец.
Он протянул мне тот самый белый предмет, которым размахивал у ворот, и я увидел перед собой пергаментный лист, перевязанный шелковой нитью, согнутый и скрепленный восковыми печатями на каждом углу. Гонец велел мне взломать печати, что я и сделал, и, развернув лист, я увидел наверху собственное имя, написанное большими буквами. Я оробел и был потрясен так, что не дай мне Бог перенести такой удар еще раз, в мои нынешние годы.
— Читай, читай, дурачок, — попытался ободрить меня гонец его величества, — читай, если, конечно, читать умеешь. Пергамент не кусается, а мой ужин, поди, уже давно готов и стынет на столе. Ну, что уставился на меня? Читай, тебе говорю!
— А позвольте узнать, как вас зовут, сэр? — вдруг ни с того ни с сего спросил я, словно сейчас это имело какое-то значение.
— Джереми Стикльз меня зовут, парень. Я всего лишь бедный чиновник королевского суда. Сейчас я голоден, как волк, но я не возьму в рот ни крошки, пока ты не прочтешь документ.
Совестливость одержала верх над моей робостью, и я начал читать, что было написано в пергаменте. Там содержалось обращение к «нашему доброму подданному Джону Ридду», каковому вменялось в обязанность отложить в сторону свои дела, самолично явиться в Вестминстер[29] и, представ перед мировыми судьями, дать показания по делу, угрожающему покою и благоденствию нашего всемилостивейшего короля Карла. В конце документа чьим-то торопливым почерком было приписано: «Расходы будут оплачены», ниже стояла подпись «Дж...», а дальше я не разобрал.
Пока я читал, мастер Стикльз с явным удовольствием разглядывал мою смущенную физиономию, потому что иного он от меня не ожидал, а я, со своей стороны, блестяще оправдал его расчеты. Не зная, что делать дальше, я еще раз взглянул на королевское предписание, повертел его так и этак и беспомощно развел руками. Голова шла кругом... Я подумал, что письмо, возможно, связано с моим походом в Долину Дунов. Моя бестолковость проняла мастера Стикльза до такой степени, что его удовольствие быстро перешло в огорчение.
— Не бойся, сынок,— с укором сказал он,— никто тебя у нас не съест. Главное — говори правду. Как вести себя с судейскими, я тебе потом расскажу, если, конечно, ужин придется мне по душе.
— Мы делаем все, что в наших силах, сэр,— отозвался я, - чтобы наши гости оставались довольными.
Когда матушка увидела пергамент, ей сделалось дурно и она упала на постель с ее любимым покрывалом, украшенным цветами, которые она вышила собственной рукой. Придя в себя, она уже не могла заняться никаким делом и лишь горестно причитала о том, что король, прослышав, какой у нее рассудительный, спокойный и трудолюбивый сын (первый силач Англии, шутка сказать!), ныне решил отнять у нее самое дорогое ее сокровище.
Мастер Стикльз усмехнулся и высказался в том духе, что, дескать, королю для полного счастья не хватает при дворе только Джона Ридда. Тут матушка поняла, что все ее страхи пустые, улыбнулась и сказала:
- Так и быть, я отпущу моего Джона, но его величество встретится с моим сыночком не ранее, чем через две недели.
С того дня у матушки только и было на уме, что моя поездка в Лондон. Втайне она уже возмечтала о том, что в Лондоне у меня заведутся могущественные покровители и я сделаю блестящую карьеру, а я тем временем погрузился в самые черные думы. Что скажет обо мне Лорна? Месяц со дня нашей последней встречи был уже на исходе. Наверняка она ожидает, что я приду к ней через несколько дней, потому что верит, что я не нарушу своего слова. Как она будет разочарована! Мысль об этом сверлила мозг и не давала покоя, и, не имея возможности незаметно ускользнуть из дома, я проворочался с боку на бок всю ночь до утра, меж тем как Джереми Стикльз, лежа на соседней кровати, храпел за нас двоих. И все же, подумал я, дело важное, государственное, и если мне доверяют, я обязан исполнить свой долг. Кто знает, что хочет спросить меня король о Дунах (а я чувствовал, что Дуны имеют к этому неожиданному вызову прямое касательство), и кто знает, что обо мне подумает король, если я откажусь ехать к нему? До меня дошло также, что я смогу сообщить Лорне только о том, что уезжаю из дома, причем весьма далеко, а по какой причине, этого я ей открывать не вправе. Но разве можно рассказать о длительной отлучке, не указав причин?
Ломая голову над этой неразрешимой задачей, я уснул тогда, когда нормальным людям положено вставать. Я не явился к завтраку, и матушку это встревожило не на шутку, но мастер Стикльз заверил ее, что так бывает со всеми, кто получает королевские предписания, так что волноваться ей нет никакого смысла.
— Итак, мастер Стикльз, когда же мы тронемся в путь? — спросил я в тот же день после полудня, когда мы вышли во двор.— Вашей лошади нужно как следует отдохнуть, сэр, да и мой Смайлер изрядно потрудился сегодня, а другая лошадь меня не выдержит.
— Через несколько лет, Джек, — заметил королевский гонец, окинув меня с головы до ног одобрительным взглядом, — тебя вообще не выдержит никакая лошадь.
(К этому времени мастер Стикльз был уже накоротке со всем нашим семейством и запросто звал меня «Джек», Элизу — «Лиззи» и — что мне совсем не понравилось — нашу красавицу Анни — «Нэнси»).
— А это уж как Богу будет угодно,— ответил я довольно резко.— Если же какая лошадь и пострадает от моего веса, так это будет моя лошадь, а не ваша. До Лондона путь неблизкий, и я хочу знать, когда мы отправимся в дорогу. Дело, как я понимаю, не терпит отлагательств.
— Так оно и есть, сынок. Однако матушке твоей нужно время, чтобы снарядить тебя как полагается. Распорядись, чтобы нынче вечером закололи жирного индюка — это нам с тобой к завтрашнему обеду,— а на ужин пусть приготовят оленье мясо. В пятницу утром, обратив взоры к дороге, мы отправимся в Лондон, покорные воле его величества.
— Но послушайте, сэр,— заметил я с некоторой тревогой, — если дело его величества можно отложить до пятницы, то почему бы не отложить его до понедельника? У нас есть шесть молодых свиней, в пятницу им как раз исполнится шесть недель. Шесть для нас чересчур много, а одну мы вполне можем зажарить. И вам не жаль будет перепоручить эту работу женщинам?
— Сынок,— ответил мастер Стикльз,— сроду я не видел такого гостеприимного дома, как ваш, так что покинуть вас слишком поспешно было бы с моей стороны величайшей неблагодарностью. И потому я тебе вот что скажу: христианам негоже отправляться в дальнюю дорогу в пятницу. Молодую свинью мы с тобой выберем завтра в полдень, а отведаем ее на обед в пятницу. После этого мы соберем все необходимое и выступим в субботу утром.
