Он замолчал, чтобы перевести дыхание и набрать воздуху на новую тираду, а я молча поражался тому, до чего же все это несправедливо. Я не только не имел ни малейшего отношения к нынешнему интересному положению Фифин (хотя, надо признаться, и не потому, что мало старался), но своими глазами видел истинного виновника и мог бы под присягой подтвердить, что если кто и лишился невинности, то уж никак не Фифин, а скорее бедняга Пузан. Я припомнил события того вечера, и все встало на свои места. Профессор Руссель, несомненно, поведал своему приятелю историю о несушке, оцененной на вес золота, и тот, не будь дурак, тоже решил покрыть за наш счет расходы на гинеколога и таблетки от мигрени для своей жены, да так, чтобы еще осталось на пару хороших обедов. Другими словами, он решил вчинить мне иск об установлении отцовства. Возможно, такое предположение покажется вам циничным, но поверьте, я достаточно долго живу среди этих людей и потому могу утверждать, что кошелек они считают своим самым жизненно важным органом.
Разумеется, Дирекция понятия не имела, как все обстояло на самом деле, и, мрачно кивая, слушала, пока Пуалу с пеной у рта возводил на меня напраслину. В какой-то момент мне показалось, что он уже готов достать из кармана выписанный заранее счет, но тут он наконец замолчал, тяжело дыша от избытка эмоций, а возможно, и от жажды. На некоторых людей длинные речи действуют именно таким образом.
Но к моему удивлению, Дирекция на этот раз не поспешила прибегнуть с спасительному успокаивающему из бутылки, а начала задавать вопросы. Видел ли Пуалу сам акт? Когда именно это произошло? Почему он так уверен, что отец именно я?
Пуалу принялся излагать дело в таких подробностях, будто лично наблюдал за всем с блокнотом в руках, но потом совершил серьезную ошибку, вновь упомянув о миниатюрности Фифин. Видимо, таким образом он надеялся возбудить в аудитории еще большее сочувствие к бедняжке. Наконец Дирекция задала вопрос, которого я уже давно дожидался. Насколько же все-таки она мала?
— Да совсем малютка, такая сладкая крохотулечка. — И руками Пуалу изобразил нечто размером с упитанную золотую рыбку.
— Но в таком случае, — возразила Дирекция, — не совсем понятно, каким именно способом могла осуществиться их любовь с Боем. Он, как видите, довольно крупный пес, намного больше вашей Фифин и как минимум в два раза ее выше. При таких обстоятельствах физическая связь между ними едва ли возможна.
«Вот именно!» — хотелось крикнуть мне, потому что воспоминания о множестве бесплодных усилий были еще очень свежи в памяти. Мне уж было показалось, что вопрос таким образом разрешен и матч вчистую выигран домашней командой, а Пуалу разоблачен как бессовестный вымогатель, каким он, собственно, и являлся. Я зевнул и лениво перевернулся на спину.
Но не тут-то было. Пуалу не собирался сдаваться так быстро. Он потребовал принести ящик и, когда Второй сбегал за ним в гараж, поставил его кверху дном на пол, а сверху положил свою фуражку.
— А теперь, — сказал он, — будьте добры, познакомьте своего пса с моим головным убором.
Не знаю, кто был больше удивлен — я или Дирекция, но они, вероятно, решили не спорить со старым жуликом, и меня подвели к ящику. Фуражка оказалась примерно на уровне моей груди, и этот факт почему-то привел Пуалу в восторг. Он пару раз с довольным видом кивнул, ткнул в меня пальцем и воскликнул:
— Так я и думал! Теперь представьте себе, что фуражка — это моя маленькая Фифин. Вы видите, что теперь она почти одного роста с вашей собакой, а значит, все именно так и случилось!
Я не верил своим ушам, и даже Дирекция с трудом удерживалась от смеха. Казалось, еще минута — и Пуалу поклянется, что сам видел, как я крадусь к их дому с ящиком или стремянкой в зубах. Он наверняка так и сделал бы, но тут Мадам вспомнила о стоящем в духовке rôti de porc[25]. Как правило, она женщина очень спокойная, но только не в тех случаях, когда что-то угрожает ее стряпне.
— Полная чушь! — возмущенно заявила она и убежала на кухню.
Второй с Пуалу препирались еще минут пять, но наконец последний сообразил, что компенсация ему не светит.
— Мы еще вернемся к этому вопросу, — грозно посулил он, схватил свою фуражку и удалился, гордо потрясая кудрями.
Однако к этому вопросу мы больше никогда не возвращались, потому что вскоре после этого визита Фифин разродилась кучей существ, назвать которых собаками можно было только от слепой материнской любви. На днях, прогуливаясь со Вторым, мы видели ее выводок: все они были точной копией своего папаши — такие же серые, пузатые, коротконогие уродцы. Вопрос исчерпан, иск отклонен.
По запаху их узнаете их
Ну вот, снова-здорово. У нас опять намечается вечеринка, можно сказать, званый обед, собрание высококультурных и воспитанных людей, которые весь вечер будут обмениваться изысканными эпиграммами и умело поддерживать утонченную светскую беседу. На это, по крайней мере, надеется Дирекция. Ну что ж, поживем — увидим.
Сама Дирекция уже пребывает в состоянии паники, что нередко бывает перед прибытием гостей, и глядя на всю эту суету, невольно начинаешь сомневаться в пользе гостеприимства. Второй таскает из погреба бутылки с вином и развлекается, отпуская не совсем корректные замечания о том, как именно оно подействует на приглашенных. Мадам, в муках творчества создающая soufflé, наконец возмущается и напоминает ему, что он смеется над их лучшими друзьями. Второй фыркает и заявляет, что хорошо бы, среди их друзей нашелся хоть один трезвенник. Мадам тоже фыркает, и перебранка продолжается, а мне очень ясно дают понять, что в данный момент я на кухне липший. И действительно, тут везде мелькают ноги, а они, как известно, могут что-нибудь отдавить. Поэтому я удаляюсь в сад, чтобы предаться там размышлениям.
Зачем люди, для того чтобы поесть, сбиваются в стаи? Откуда берет начало эта привычка? Точно не из детства, потому что младенцы обычно едят в одиночестве, и это, кажется, единственное, за что их можно похвалить. Ну и, пожалуй, еще за то, что они делают это крайне неряшливо и часть еды всегда оказывается на полу. Во всем остальном я согласен с У. К. Филдсом, который на вопрос, любит ли он детей, ответил: «Да, особенно вкрутую». Молодец! Дети — это маленькие и совершенно непредсказуемые мартышки, вечно норовящие вырвать у вас усы или открутить уши. Впрочем, я готов закрывать глаза на эти недостатки при условии, что они будут ронять на пол побольше пюре из телятины.
К счастью, детей у нас в гостях сегодня не будет. Я это точно знаю, потому что обычно перед их прибытием из комнаты убирается все, что может упасть и разбиться, и она становятся голой, как операционная. На этот раз ничего подобного не происходило, а значит, придут одни взрослые. Они тоже не подарок, но исходящую от них опасность по крайней мере можно предугадать.
Скорее всего, как только алкоголь подействует, у нас начнется обычный цирк: оглушительная трескотня, опасное для лап и хвоста неуклюжее топтание, клевета на отсутствующих друзей и в лучшем случае пара оброненных крошек для молчаливого меньшинства под столом. А некоторые еще называют званые обеды одним из самых больших удовольствий в цивилизованном мире. Впрочем, ничего удивительного, так как те же самые люди голосуют за насквозь коррумпированных политиков и записываются в кружки аэробики. Чего уж от них ждать?
Ну ладно, все рано или поздно заканчивается, а когда все наконец уходят, начинается самая приятная для нас, собак, часть обеда. Мы собираемся на руинах кухни и угощаемся тем, что не доели гости. Все это происходит под аккомпанемент жалоб радушных хозяев, подсчитывающих пустые бутылки, и под их клятвенные заверения никогда больше не устраивать ничего подобного.
Иногда во время таких обедов происходит и кое-что по-настоящему интересное. За столом разыгрываются высокие драмы и низкие комедии, льются слезы, летают упреки, оскорбления и взаимные обвинения, а один раз имел место даже случай рукоприкладства. Расскажу о нем поподробнее.
Миссис Франклин, важная американка, раз в год удостаивающая нас визитом по дороге в Антиб, выразила желание познакомиться с каким-нибудь коренным провансальцем, homme du coin, истинным туземцем. Осуществить это оказалось не так-то просто, потому что все местные хоть с каплей мозгов в голове стараются на летние месяцы спрятаться в каком-нибудь сыром и прохладном месте вроде Шотландии, где мужчины могут носить юбки, не привлекая к себе повышенного внимания. Перебрав все оставшиеся кандидатуры, Дирекция остановилась на местном политикане Рауле и не без труда уговорила его на время оставить баррикады Авиньона, чтобы украсить наш стол своим небритым ликом.
Надо сказать, со стороны Дирекции это была серьезная жертва, потому что ни Мадам, ни Второй не любят Рауля, который отличается крайне сварливым характером и пьет как лошадь. Но выбора у них почти не оставалось, а он все-таки был самым настоящим местным, о чем не уставал сообщать всем и каждому. И не просто местным, а еще и ярым защитником великого культурного наследия Франции (которое, по моему мнению, состоит главным образом из многочисленных музеев, преувеличенной жестикуляции и высокоорганизованного обжорства, но это так, к слову). Итак, Рауль согласился облачиться в свой наименее засаленный кожаный пиджак, и миссис Франклин, ради него надевшая лучшее крепдешиновое платье, была очень довольна.
