— Как женщины? Но ты же сказал, что дуэль эта вызвана совсем другой причиной.
— Совершенно справедливо, государь, — наклоняя голову, подтвердил Бенкендорф, — но это есть как бы предлог, причина же таится в ином. Князь Голицын вместе с некоторыми знакомыми ужинал в ресторации небезызвестного вашему величеству француза Андрие.
Царь слегка кивнул, продолжая слушать Бенкендорфа.
— Здесь же, за портьерой, находился и штабс-капитан, тоже проводивший вечер со своими друзьями. Князь Голицын, как вы знаете, государь, всегда кичился своим родом, возводя его чуть ли не к незапамятным временам Рюрика…
— И что же? — спросил явно заинтересованный царь.
— Вино, собеседники и сама тема их непозволительного разговора довели опьяневшего князя до того, что он… — шеф жандармов остановился.
— Продолжайте, Александр Христофорович, — постукивая пальцами о ботфорт, приказал царь.
— …что полковник Голицын, не стесняясь быть услышанным сидевшими в зале лицами, сказал, — Бенкендорф понизил голос, — что царствующая династия в России не самая древняя и знатная. Что бояре Романовы при московских царях всегда сидели ниже Голицыных, что Рюриковичей оттеснили от трона жалованные графы, худородные дворяне и остзейские бароны, — он чуть улыбнулся.
Николай холодно молчал.
— Сказано было и то, что при Годунове ваши предки, государь, на царских обедах садились только за вторые столы.
— Так, так! — наконец изрек Николай, еле сдерживая охвативший его гнев.
Бенкендорф был доволен. Он видел, что сообщение попало в цель.
— Кроме того, ваше величество, Голицын допустил еще одно оскорбление роду Романовых, а значит, и династии.
— Говори все, Александр. Христофорович, без утайки, — тихо попросил царь. Его холодные, цвета олова глаза загорелись.
— Князь позволил себе сказать, что царевна Софья Алексеевна, сестра Великого Петра, была любовницей его прадеда, Василия Голицына, и даже имела от него ребенка.
— Das ist doch eine alte lumpige vergessene und kaum wahrscheinliche Geschichte[31], — отвернувшись к окну, сказал царь.
— Вот в эту-то минуту появившийся из другого зала штабс-капитан и назвал Голицына лжецом и трусом.
— Это меняет дело, — тихо, как бы самому себе сказал царь.
— Не довольствуясь этой отвратительной ложью, князь Голицын и некоторые его друзья договорились даже до того, что их, потомков Рюриковичей, отпрысков знатных и древнейших фамилий, вы, государь, не допускаете до себя, заменяя русских дворян худородными графами из немцев, — тут Бенкендорф снова улыбнулся и показал на себя.
— Кто был с Голицыным? — с трудом проговорил царь. Бешенство и гнев охватили его.
— Два брата Мещерских, корнет лейб-гвардии Андрей и его брат, вашего величества камер-юнкер, Василий. Эти вели особенно непочтительный разговор с князем.
— Остальные? — коротко осведомился Николай.
— За столом присутствовали ротмистр кавалергардского полка граф Татищев и конногвардеец ротмистр Нейдгард, но сии офицеры участия в непозволительном разговоре не принимали и дважды останавливали пьяных Мещерских и Голицына.
— Что же сделал этот Небольсин?
— Он вышел из-за портьеры и назвал полковника лжецом и трусом. Этим, ваше величество, он оборвал недостойное поведение Голицына. Как видите, дуэль была вызвана обстоятельствами высшего порядка, — почтительно склоняя голову, пояснил Бенкендорф.
— Да… это меняет суть дела, — после минутного молчания повторил царь. Он взял гусиное перо, обмакнул его в чернильницу. — Но, Александр Христофорович, дуэль есть дуэль, и она запрещена мною в нашем государстве. — И царь, жирней чертой зачеркнув только что написанное, начертал:
«Штабс-капитана Небольсина за ослушание законов Российской империи следовало бы разжаловать в солдаты, но, принимая во внимание его мужество и доблесть в боях с персиянами, отмеченные графом Паскевичем, сего штабс-капитана от наказания освободить, учитывая высокопатриотические чувства, побудившие его к дуэли. Штабс-капитана Небольсина из-под ареста в Петербургской кордегардии освободить. С тем же чином вернуть на Кавказ в распоряжение начальника штаба корпуса. Объявить ему Высочайшее благоволение и выдать из собственной моей канцелярии 500 червонцев и кольцо с бриллиантом как знак моего расположения».
Царь оторвался от бумаги.
— Пусть едет немедля. В десять-двенадцать дней.
— Слушаюсь, государь!
— Князя же Голицына отчислить из гвардии в отставку с переводом его по армейской пехоте.
Бенкендорф ликовал, хотя на его спокойном лице это не отражалось.
— По минованию опасности для жизни приказываю Голицыну выехать из столицы и, не останавливаясь в Москве, прибыть в одно из подмосковных имений, где и прожить безвыездно до нашего особого распоряжения… А камер-юнкера перевести куда-нибудь в провинцию с отчислением от двора, — раздумывая, продолжал Николай.
— Есть вакансия чиновника для особых поручений в Пермь, Тамбов, Пензу, — доложил Бенкендорф.
— Пусть в Пензу, но с непременным отчислением от двора, — согласился царь. — Корнета же Мещерского перевести из гвардии с тем же чином в один из полков армейской кавалерии и… вон из столицы!
— Куда прикажете откомандировать, ваше величество? — спросил Бенкендорф, делая отметку на своем листке.
— Хотя бы к брату Константину, в Седьмой драгунский полк. Он стоит возле Лодзи? — кичась отличным знанием дислокации войск, сказал царь.
— Да, ваше величество, в Лодзи.
— Передай Чернышеву, приказ об отчислении пусть отдаст немедля.
— Слушаюсь, ваше величество!
Николай удовлетворенно похлопал себя ладонью по обтянутому ботфортом колену и, глядя в дело, спросил:
— Что еще?
— От генерала Эммануэля депеша. Хищные партии горцев спустились с гор, набегом прошли по линии…
Царь резко встал.
— …И рассеялись по левому берегу реки, нападая на отдельные посты и казачьи заставы, — делая вид, что не замечает волнения царя, продолжал Бенкендорф.
— Почему военный министр не доложил мне сего?
— Депеша пришла час назад, ваше величество, и я первым был извещен о набеге.
— Кто вел партию хищников? Опять самозваный имам Кази-мулла?
— Так точно, он.
— Ну, а что пишет наш брат Константин?
И доклад шефа жандармов своему государю потек обычным порядком.
Небольсин был вызван полковником Колесниковым, заменявшим отсутствовавшего генерала Сухтелена.
Просидев на «губе» больше суток и не будучи ни разу опрошенным начальством по поводу дуэли, Небольсин был готов к любому наказанию, вплоть до разжалования и отдачи под суд.
Находившийся вместе с ним под арестом сотник лейбгвардии Донского атаманского полка, забулдыга и весельчак Тихон Яицков, узнав причину арестования Небольсина, сразу же изрек:
— Разжалуют — и айда обратно на погибельный Кавказ, а там, ежели не убьют, через год опять офицер, опять — ваше благородие, — оптимистически решил он.
— А вы за что, сотник? — так, только чтобы спросить что-либо, поинтересовался Небольсин.
— Да ни за что… придирка к казакам — и вся недолга, — махнул рукой Яицков. — Чего я сделал? Да ничего. Ну, выпил лишнее, это было; ну, побил в кабаке какого-то чиновника с петлицами, так то ж простое дело, а не вина… опять же стрелял в стенку, пистолет пробовал, а мне комендант покушение на смертоубийство определил… Тоже, поди, из полка в Чечню погонят…
Дверь кордегардии открылась.
— Штабс-капитан Небольсин! Прошу вас следовать за мной к его высокоблагородию полковнику Колесникову. Вас ждут новости, — очень любезно сказал дежурный офицер.
Небольсин встал с табурета.
— А как со мной? Четвертые сутки в вашем клоповнике сижу… пора бы и вызвать, — сказал Яицков.
— В свое время, сотник. По вашему делу идет дознание и, — офицер покачал головой, — да-але-ко не в вашу пользу.
Небольсин и дежурный адъютант вышли, не слыша, как донской сотник вполголоса отборной бранью напутствовал и коменданта, и порядки, установленные в кордегардии.
Полковник Колесников пожал руку Небольсину и, не давая опомниться удивленному его любезностью штабс-капитану, сказал:
— С монаршей милостью вас, капитан. Его величество простили ваше прегрешение. Вам даны десять дней на приведение в порядок личных дел и повелено возвратиться на Кавказ в том же чине, без лишения звания, орденов, дворянства. Наоборот, — Колесников широко и искательно улыбнулся, — монаршей милостью вы награждены именным перстнем и пятьюстами червонцами из собственной казны ото величества… Позд-рав-ляю вас, — и он снова, еще ласковей, заглянул в глаза пораженного новостью Небольсина. — Вероятно, у вас при дворе есть очень, очень значительный покровитель, — продолжал полковник, — я служу тут уже четырнадцатый год, а подобный случай наблюдаю впервые. — И, видя, что Небольсин молчит, Колесников, думая, что штабс-капитан не хочет посвятить его в свои связи при дворе, сказал: — Распишитесь, пожалуйста, вот тут и вот здесь и… вы свободны. Остальные указания получите от своего прямого начальства. Еще раз поздравляю вас.
