— Да, но я видел тебя! — выкрикнул Энцо в спину бегунье. — Видел тебя бегущей, леди. И, может, прижму тебя в следующий раз.
Бегунья его не слышала. Энцо наблюдал за ее движением по ведущему к пруду пологому холму и за белой лошадью в центре парка. Он гадал, решит ли она сделать сегодня еще один круг или направится к выходу на Черч-стрит, а дальше через Сток-Ньюингтон и кладбище. Ладно, это уже неважно. Все испорчено.
Он снова сунул руку в левый карман и еще пару раз сдавил свой член, воспаленный, горячий и твердый. Но кончить себе не позволил, хотя был так близок к этому, был готов. Если кончить сейчас, все станет еще хуже. Это будет неправильно. Вместо этого он решил пойти по той же дорожке, что и бегунья, хотя теперь вовсе не за ней. Нет, он отправился посмотреть на оленя.
На траве мальчишки гоняли мяч, изображая футболистов, игравших в этот момент на стадионе «Хайбери», по другую сторону Блэксток-роуд. Энцо узнал нескольких парнишек на футбольной площадке: пару из школы, пару из его квартала. Почти все они были в красно-белых футболках. В дни матчей, когда, как сейчас, «Арсенал» выигрывал, иногда слышишь, как толпа вопит в унисон, словно хор. Это достает, но и пробирает: появляется желание стать тем, кто заставляет кричать толпу. Именно это воображали себе все мальчишки в парке, и, в своем роде, именно этого добивался Энцо. Когда он шел в сторону оленьего вольера, мяч выкатился перед ним на дорожку, но никто не попросил вернуть его на площадку. Энцо позволил мячу скатиться в идущую вдоль дорожки канаву.
Энцо так и не вернулся в школу с тех пор, как какой-то черный парень, какой-то долговязый сомалиец назвал его на перемене извращенцем, и, кто знает, что он хотел этим сказать?
Весь остаток дня Энцо не находил себе покоя. После школы они случайно встретились у ворот, и, когда сомалиец подошел, Энцо заехал ему в глаз разодранной банкой из-под кока-колы, рассудив, что это как раз то, что надо. Парень рухнул на колени, не успев ни слова сказать, ни даже прижать глаз рукой. Он стоял на четвереньках, уставившись в землю. Он не мог не моргать, и с каждым взмахом века все ширилась влажная чернота разреза на его глазном яблоке.
Энцо был разочарован. Он надеялся, что крови будет больше.
И после этой стычки школа закончилась для Энцо, никто больше не называл его извращенцем. И никак не называл. Кучу времени Энцо проводил в одиночестве. В основном в парке, потому что там лучше, чем дома. Дома мамаша на кухне, папаша на диване в гостиной, Мадонна лыбится всем подряд с картинки над телевизором, Иисуса обрящешь, куда ни плюнь. Такая там, в квартире, жизнь. Правда, иногда мамаша с папашей сходятся в одной комнате, и тогда, по разным причинам, становилось немного прикольнее. Такой вот дом.
В парке царил хаос.
На неделе на Лондон обрушились небывалые бури, сдув телевизионные антенны и кожухи световых люков на крышах домов в квартале Энцо и срезав верхушки деревьев. Повсюду трава была усеяна сучьями и разлетевшимся из урн мусором. Энцо чувствовал себя психом в такие бури, он ощущал их в члене, словно пульсацию. Он трижды готов был кончить этой ночью, когда ветер ломился в окно, но уговаривал себя: нет, нет, нет, оставь это для парка, ты должен подстеречь бегунью с черными волосами. Он не мог удержаться. И трогая себя, он видел только волчьи клыки, терзающие сырое красное мясо, кровь на белом мехе и на зубах.
Чтобы добрести до оленьего вольера, много времени не понадобилось, но когда он там оказался, то обнаружил у ограды маленького мальчика с отцом. Олень стоял ближе к противоположной стороне. Мальчик протягивал оленю пригоршню травы, отец склонился к сыну, всего его собой закрывая. Энцо бросил на мужчину взгляд, говорящий ну-ну, и не думай, что я не знаю, что ты будешь делать, когда выпадет шанс . Мужик, наверное, увидел, как смотрит Энцо, и понял, что Энцо знает, потому что, представь себе, у Энцо есть и такая сила, у него всякие силы есть. Наконец до мужика дошло, и он взял мальчишку на руки. «Ну-ка, пойдем, — сказал он. — Пойдем, поищем маму».
Услышав, что в парке есть животные, Энцо был очень разочарован, когда обнаружил только козлов и оленей. Ему хотелось волков.
Когда он был маленьким, мамаша с папашей водили его в зоопарк. Это было всего через несколько месяцев после того дня. Энцо видел волков во время кормления. Он смотрел, как они терзают сырое мясо, как с белых зубов на белый мех брызжет кровь, и вдруг все это обрело для него смысл.
Энцо понял.
Голый, он терзал себя, думая о волках. Голый, он терзал себя, еще прежде, чем это могло к чему-то привести, и думал о белых зубах, вонзившихся в красную плоть, о забрызганном кровью мехе. Он терзал себя до тех пор, пока в одну из ночей не пролилась сперма, и тогда он понял, что готов. Он тер ее пальцами, липкую и теплую. Наконец он был близок. Он ждал этого годы.
Теперь Энцо остался у вольера в одиночестве. Сжав себя еще несколько раз, он достал левую руку и снова сунул правую в карман куртки. Он подошел вплотную к ограде. Олень на мгновение поднял голову, посмотрел на него большим спокойным глазом, черным шаром.
Вот поменяется свет, сказал себе Энцо, и я окажусь в том глазу. Он заблестит, а я буду внутри оленя. Энцо сделал глубокий вдох и содрогнулся, выдыхая. Олень склонил голову и неторопливо объедал траву у ограды.
Энцо вытащил из кармана правую руку и выбросил ее к оленьему боку, раз, другой, третий, четвертый, нож входил, как мечта, металл не успевал блеснуть на солнце. Кровь хлынула из шерсти на лезвие, и все, что оставалось сделать Энцо, это сдержать себя и не кончить прямо на месте.
Олень заревел, взбрыкнул, отпрянул от решетки и бросился к стаду; кровь заливала серую шерсть на его боку. Если б я мог просто пойти туда , подумал Энцо, если бы я мог там кончить, все бы и прекратилось, я точно знаю.
Он стоял против собственной воли, несмотря на все, чем должен был заняться, он стоял, не отрывая глаз от раны на оленьем боку, пока тот не скрылся из виду за лежащей колодой.
Энцо заторопился прочь от вольера, а оказавшись достаточно далеко, пустился бежать. Он бежал через бетонную площадку перед эстрадой, где панки куролесили на скейтах, а дети описывали круги на велосипедах. Он бежал за пруд, к живой изгороди, тянувшейся вдоль северного края парка, граничащего с вереницей белых домов. При каждом шаге член Энцо бился о штаны, угрожающе бился. Окровавленный нож жег руку.
Энцо шмыгнул за деревянную скамейку, обращенную к утиному пруду, и протиснулся между ясенем с зеленой корой и живой изгородью. Он был осторожен, хотя это заботило его меньше всего. Сперва он проверил дорогу за изгородью, потом тропинку, ведущую к пруду. Никто не приближался.
Он упал на колени и прижался щекой к древесной коре. Запах дерева был зеленым и горьким. (В тот день мужик в пуховике с капюшоном затащил его в рощицу и прижал к дереву. ) Энцо тронул кору языком, так же, как и в тот раз, попробовал зеленую горечь губами, ощутил чешуйки на зубах. («Сейчас молчок и держи язык за зубами, или я перережу тебе горло». ) Энцо крепко зажмурился и сжал губы, левая рука поползла к карману. (А мех на капюшоне задевал шею мужика, когда тот вторгался в него. ) И глаза, и рот его были сомкнуты, именно так, как было велено, воздух со свистом выходил из ноздрей. (И ощущение мужика внутри себя, долбящего твои внутренности, вытягивающего и проталкивающего, боль, что, кажется, поднимается из кишок и выходит изо рта. ) Энцо мог и не трогать свой член, он извергся на ляжки, горячий шлепок, будто бы вырвавшийся из глаз. («Не поворачивайся, иначе я перережу тебе горло. Ты понял?» ) Мгновение он стоял, дыша носом, щека терлась о зеленое дерево. Он открыл глаза. В тот раз он увидел пару птиц, упорно бьющихся в небесах. На этот раз не было ничего, кроме облака.
Он откинулся на пятки и медленно, осторожно вытащил левую руку из кармана штанов, а правую из кармана куртки. Обе ладони были влажными: левая белела спермой, правая краснела свернувшейся кровью. Он поглядел на них, ощущая силу того, что лежало в его ладонях: прямо перед ним, наготове, все, вмещающее в себя зарождение и жизнь. Он видел красное и белое у мальчишек на мессе и футбольные полоски у мальчишек в парке. Он видел белизну волчьих зубов, впившихся в мясо. Он оценил лежащее в руках, а затем медленно соединил красное с белым. И снова посмотрел на ладони, белое легло на красное, словно волдырь, розоватый в местах, где вещества смешались. Таков цвет жизни. Он причина рождения всего.
В тот день, когда мужик ушел, Энцо потянулся туда, где было больно, и рука его покрылась красным с белым. Чтобы скрыть это, он вытер руки о землю. Теперь он нагнулся и вытер ладони о почву у корней дерева. Он с усилием пропихивал руки в землю, зарывал в нее пальцы, так что она уже забивалась под ногти. Он снова пытался скрыть это, но теперь сея в землю парка, чтобы оно выросло.
