Сначала машина влетает в невозможную, невыносимую своею свежестью и искренностью желтизну. В плотную, наваристую пену рапсовых полей. Такую яркую, исполненную такою щедро натертой, горячей солнечной мелюзгой, что, кажется, не небо здесь освещает землю, а миллион цветочных чашечек искриться заставляют завязшие в его бескрайнем море березовые островки и делают прозрачными и осязаемыми нежные брюшки кучевых облаков, зависших низко-низко над лепестковым электричеством. И этот световорот, какое-то иррациональное, второе, третье специальное, данное уже зрячему прозрение, будит подкорку. То бессознательное, нежное и норное, что прячет от всех в себе, как мрачный замок, мозг. В каких-то тайных закоулках, тупичках, карманах – неубиваемую детскую надежду на чудо избавления и спасения. Его предчувствие, ломящее и скулы, и виски, как ягода крыжовника или смородины, которую слизнул с родительской ладони.
И вслед за этим, за секундой сладкого озноба, кисличкою самообмана, когда по логике вещей должно прийти, вернуться, привычное, бесцветное, коровье в своей тупости и неизбывности не чувство – понимание, нет, нету выхода, другого измерения, иной реальности, только дорога, петляющая в желтом, как отрава, поле, пять минут сна наяву и все, внезапно вместо этого второй переворот. Уже полное и окончательное торжество академика Павлова. Неконтролируемое, головокружительное слюноотделение.
Там, где из моря рапса выпрастывается высокая насыпь недостроенной и брошенной железки, за поворотом, за путепроводом, лишь контурно намеченным давно уже простывшим, заветренным бетоном, в глаза бьет другая крайность цветовой гаммы. Сиреневая ошеломляющая чистота. Набегает, расширяется и за серыми колоннами, подпирающими окаменевшие навеки сопли долгостроя, становится всеобщей и необъятной.
Это от края и до края земли, на сколько глаз хватает, цветет кипрей. Сибирский иван-чай. Самый фантастический, самый химический из всех цветов в школьном карандашном наборе, толстенький пряный грифель, который не затачиваешь никогда, поскольку знаешь: нет и не может быть ему, безумному, восторженному осколку радуги, какого-либо применения на белом повседневном свете. И вдруг все вверх тормашками – оказывается, вопреки всему и вся, стрекозье молоко, мед бабочек не просто существует под синим небом обыкновенного и будничного, он торжествует. Марсианский колер праздника затапливает, поглощает и обещает, обещает, обещает что-то в немолчном гомоне кузнечиков…
Похоже, они устроили гонки вдоль этих поющих цветочных стен, сказочных, сиреневых, взрывающих сознание. На узкой дороге с мелкой обочиной и закрытыми поворотами. Две старые «жиги» на скользкой, безо всякого уже протектора резине. Собственно, эти лысые колеса – первое, что увидел Игорь, когда на выходе из неземными огнями играющего полукруга наткнулся взглядом на перевернутый «универсал 2102». На асфальте жирно и ярко черным грифелем мертвых был выведен зигзаг – траектория движения и срыва. Кинетика смертельного кульбита.
При перевороте от удара хлипкие передние стойки схлопнулись и тонкий руль скривился от соприкосновения со вмявшейся в придорожный гравий крышей. Но человеческие тела или их части не торчали в железных тисках цвета молока с чаем. Похоже, и водитель, и пассажир еще в воздухе, в момент отрыва «универсала» вылетели через брызнувший на всю округу зелено-голубою, звездною росою лобовик.
Во всяком случае, впереди, в двух или трех метрах от убитой «жиги», на обочине кто-то лежал. А рядом стояли люди. Три человека, живые и невредимые, должно быть прибежавшие сюда из синей «трешки». Такой же, как и «универсал», старой прогнившей клячи. Брошенной там, дальше, метрах в пятнадцати от места ДТП, с мордой, нырнувшей сходу в буйный, всевластный здесь кипрей, кислотно-щелочное море, наплывшее, не только насевшее сейчас же на капот, но тут же хищно плеснувшееся в темные проемы раскрытых настежь во все стороны дверей.
Накатывая совсем уже остаточным, медленно замирающим ходом, Игорь увидел возле того, кто был распростерт на сером гравии обочины, еще одну фигуру. Какой-то парень покачивался, стоя рядом на коленях. Из-под короткого рукава его разорванной футболки по загорелому предплечью сочилась кровь и срывалась с локтя темными шариками на землю. Широкая багровая ссадина цвела на лице от виска до подбородка. Ему надо было помогать, но ни стоявшие над ним, ни сам землей и кровью перепачканный человек не думали об этом. Все только смотрели. На серое, цвета дорожной мелкой пыли лицо лежавшей навзничь девушки. Вокруг нее не было крови, но и в ней самой, в ее теле, казалось, тоже не было ни капли. Вся она, лицо ее с закрытыми глазами, шея, и руки, и волосы – все, что увидеть можно было, казалось болотно-пепельным. Цвета сварившегося мяса. Она не двигалась и не дышала. И лишь ладонь медленно проходилась по ее как будто бы подернутому тончайшей ряской плесени лицу. Убийца гладил убитую. Крепыш, расквашенный, разбитый ударом об дорогу, который возле неподвижной девушки качался, стоя на коленях.
Никто им не был нужен. Игорь зря притормаживал и зря глазами искал на обочине пятачок, где бы приткнуться. В этом месте дорогой распоротого буйства иван-чая, в этот момент и час, интимный во всех смыслах слова, он был бы здесь столь же бессмысленен и неуместен, как стрекотавшие вокруг на всю катушку полуденные прямокрылые.
И только когда эта нестерпимая своей последней неподвижностью и замкнутостью на саму себя картина простыла в зеркалах, вся скрылась за яркой неорганикой кипрея, Игорь притерся наконец-то к тонким плотным стеблям, зажег аварийку и позвонил ментам.
– На четвертом километре отводки? – уточнил дежурный.
– Да, в поле, – подтвердил Игорь, – тут, рядом с АБК «Филипповской»…
– Знаем, – сказал в ответ усталый гай, – уже послали экипаж, вы третий, кто сообщает…
Третий. Игорь минуту постоял, завелся и медленно поехал. Сквозь то, что теперь казалось просто вязким, тяжелым, бесконечным, как насморк, киселем. Туда, где сквозь редеющие заросли уже белели, поднимаясь к небу, прямые углы зданий АБК, ремонтного завода и круглой, от всех отличной, украшенной лихими красными кольцами трубы котельной.
Катился, словно по инерции, и думал, все время думал о том моменте в жизни всего сущего, может быть самом чистом, самом отчаянном и немом, когда приходит внезапное и ясное, дыханье останавливающее понимание – никто, никто на этом свете уже ничем, никак и никогда тебе помочь не сможет. Ты сам, один, и больше никого.
* * *
На парковке у АБК шахтоуправления «Филипповское» колбасился едва ли не весь наличный персонал ООО «КРАБ Рус» во главе с лично Робертом Бернгардовичем. Предметом всеобщего внимания и интереса было авто со свеженькими номерными знаками. Корейское нечто, спереди похожее на обмылок акулы, а сзади на бритого ежа.
– Здравствуйте, – сказал Игорь, подходя к компании ценителей и экспертов.
– А, это вы… Здравствуйте, здравствуйте, – Альтман не просто обернулся, он улыбнулся широко, приветливо и первый протянул Валенку руку. Физиономия его светилась матово и нежно, как теплый лечебный парафин.
– Ну как вам? – при эти словах директор российского представительства немецкого концерна что-то такое в воздухе нарисовал ладонью, должно быть призванное повторить элегантный контур недорыбы-полугрызуна цвета серебряный металлик.
Игорь подумал, что среди набора непристойно звучащих для русского уха брендов и марок – «ниссан», «пассат» – этот «ссанг-йонг» – что-то особое в своей напыщенной, самодовольной вычурности. Какой-нибудь исконный немец, тот же Бурке, конечно не мог и не должен был, наверное, ухватывать и понимать издевку и насмешку этих свистящих, неизбежно в воображении рождающих шипящие, но Альтман, карагандинский уроженец… Экий, действительно, слепоглухонемой болван…
– Автомат? – с ответною улыбкой поинтересовался Игорь.
– О да, полный пакет, – обрадовавшись встрече с понимающим человеком, от удовольствия зацвел, зарделся Альтман.
– Ваша личная или компанейская?
– Компанейская, кончено.
– Тогда немного странно, – осторожно, ни на секунду не переставая радировать весь обязательный светский объем дружеских чувств, добавил Игорь, – все-таки немецкая компания, и вдруг продукция корейского автопрома?
Разочарование Альтмана ярче всего выразила его русая эспаньолка. Она блеснула.
– Вы, может быть, в сетях и разбираетесь, Игорь Ярославович, а в машинах, как я вижу, нет.
– Из чего это следует?
– Из того, что это на самом деле «мерседес».
– Правда? – так искренне и просто удивился Игорь, что Альтман его немедленно простил и что-то потом долго залечивал про эксклюзивную лицензию и фирменный надзор за качеством.
