уставилась круглым глазом прямо на меня. В этот миг в моём мозгу прозвучал Оксанин голос: «Не убегайте... Вы должны нам помочь...» И трясогузка положила перед Настей ягодку рябины. Настя подняла её, посмотрела на птичку и поднесла ко рту. Пичуга радостно закивала, перелетала через голову девушки за её спину и стала манить нас назад, в избу Ялки.
Я не знаю наверняка, но подозреваю, что и Настя услышала в своём мозгу слова Оксанки. Потому что девушка развернулась и пошла назад к дому, зашла в избу, улеглась на лавку и притворилась спящей.
Две лужи в зале Владыки: Усачихина и моя
Вернулись мы вовремя. Буквально через минуту в избу на цыпочках вошла Ялка, подошла к Насте, прислушалась к её дыханию. Убедившись в том, что девушка спит, она вздохнула, прошептав: «Бедная девочка...» Покачала грустно головой и отошла.
Значит, Ялка всё знает... И она не на стороне нежити и Болотника! Это хорошо. Теперь нужно только придумать способ, как избежать завтрашних смотрин. Думай, Пушок, голова тебе дана не только для того, чтобы вылизывать известные места и ушами шевелить...
Тут из-за печки раздался какой-то странный звук. Нет, я, конечно, не совсем обычный кот, только инстинкты есть инстинкты. Бороться с ними я пока ещё не очень наловчился. Поэтому ломанулся тут же в сторону шороха, опрокинул одним движением лапы корзину, стоящую кверху дном и... уставился на маленькую старушонку, размером с меня.
Аккуратненькая бабушенция с очёчках, платочке, вязаной кофте и шерстяной юбке, точь-в-точь как с фотографии куклы ручной работы из серии «сшейте сами из старых колготок», только живая. Бабулька вязала что-то на спицах, но нитка болталась в воздухе! Клубка, от которого она должна была бы тянуться, не было. Тем не менее вязание у неё в руках увеличивалось в размере с каждым рядом.
Пока я сидел и глупо пялился на старушку, та, спокойно улыбнувшись мне, прошамкала:
— Наконец-то и у меня таперь появится собеседник. А то сижу тут целымя днями и ночамя одна-одинёшенька, как мареха* кака-то.
Наконец я собрался с мыслями и мяукнул:
— А ты кто?
— Я-та? Да домовиха я тутошна. Тока не нать орать так. Я ж могу и без твово ора мысли твои слухать. Хозяйка-тоть мине так и так не увидит, обычна она, не нашего поля ягода. А ты, мало того, шо кот, так ышшо и... ну, об ентом пока рано трепать языком. Остановимся на том, что коты могуть домовых видеть. И обчаться с имя могуть. Понял ай нет?
— Понял, — подумал я изо всех сил.
Бабулька засмеялась:
— Да не тужься так, родимый. Пукнешь а то... ха-ха-ха! Думай просто, спокойно. Я не глуха пока што. Мине всего-то трёхсотый годок пошёл. Но повидала я уже немало, нда. И кой-чаму научимшись за свою жизню. Ты вот давай, выклдадай, чаво тебя беспокоит. Вместях и покумекам, как и чаво сделать нам для пользы дела.
— Настю завтра собираются Болотнику отдать, в жёны к его сыну. Практически на верную погибель отправляют... Надо помешать этому! — я уже не орал дуром, а молча телепатировал ей свои мысли.
— Переживашь за хозяйку свою... Зазорливый** ты — это похвально. И я переживаю. Хорошая она деушка, добра. Да злыдни енти её сгубить порешили. Взамуж за младшова сына Болотникова отдать! А у ей ужо ить е... Тьфу ты, болтуха, чаво треплю — сама не знамши... — домовиха смутилась.
Она замолчала на минуту, бросив цепкий взгляд на меня, чтобы убедиться, что я ничего не заметил. Я сделал вид, что, и правда, не заметил. Но в голове закрутились мысли: «Раз есть младший сын, значит, где-то есть старший... Интересно, где он, кто он и чем дышит. Это раз. А этот намёк на то, что у Настюхи кто есть — это к чему? Она всё это время у меня перед глазами! Если бы что — я бы заметил... Ну и да, чего уж там: я, конечно, не Ален Делон, но мне, если честно, обидно... Если кот, то уж и влюбиться прав не имеет, что ли?»
Пока я думал эти свои мысли, чтобы домовиха их не услыхала, старательно вылизывал то, что вылизывают все коты, когда не знают, чем себя занять. Видимо, зря я старался скрыть рассуждения, потому что старушка, сверкнув на меня своими чёрненькими глазёнками, усмехнулась и, зачастив спицами в более ускоренном темпе, продолжила:
— Ай-яй-яй... Он жа кажный год женицо да женицо, усё наследников жалат заделать. А никак не получатся у няго — не способен, слаб по мужеской части. Но надёжу не тярят, девок портит, а потом со зла из навями делат. Поганец такой... Вототя как. А мы им — фигулю на рогулю! Обломятся, сквернавцы етаки! Чичас вот тока довяжу рукавичку для Настеньки-красы, и сам увишь, чаво я прыдумала-тоть, — домовиха бормотала так, ловко шевеля спицами, а вязание у неё в руках принимало понятную форму.
Интересно, а как её зовут, эту старушку-домовушку?
— Хмм, как зовуть... Чичас уж нихто и зовёт, а раньше мине маманя звала, нда... И Шишок, бывалоча, зазывал, хи-хи, охальник ышшо тот! Малушей оне мине звали. Росточек-то у мине — сам вишь, не богатырскый. Ну, ты таперь могёшь к мине обрашаться «баба Малуша». И не токмо в дому, а и хде в других местях, глянь, подмогну. Кликнешь — я и явлюся, тут как туточка, — бабушка снова улыбнулась по-доброму. Морщинки около её глаз мило сморщили личико. — Мы жа, домовые-тоть, хозяйскому зову оченно ответные. А ты таперича тож как бы мине хозяин. Понял ай нет?
— Понял, — я сидел, дурак дураком, и пялился на то, как спицы мелькают в руках старушонки, борясь с инстинктом: очень хотелось поймать их, будто они живые.
Кстати, откуда у старушки очки? Вроде, судя по окружающей обстановке, рановато пока ещё им появиться-то в этом мире.
— Очки мое тебя заантересовали... Ну, мы жа образы принимать могём таки, каки собеседнику прыятны. Ты вот баушку свою в такой жа фигулине со стекляшами круглымя помнишь — я и добавила их себе. А могла бы пушистым животным тебе показаться — иной раз мы и так хозяевам изб представлямси. Но с тобой я не рискнула зверину шкурку примерять, больно ты шустр. Сожрать бы не сожрал, но покоцал бы изрядно. А оно мине нать? —
