выказали. Так положено. Хотя у Насти в голове про благодарность Ялке мыслей вовсе и не было в этот момент.
— Идёмтя, я вам кратчайшую дорогу к бане укажу, — Малуша резво поднялась на ножки и заковыляла по-старушечьи вдоль забора.
Мы двинулись за ней. Обойдя забор и свернув по тропке к огородам на задах, вышли к стоящей чуть поодаль баньке. Малуша, махнув на прощание ручонкой, растаяла. Мы же подкрались к халупе с потемневшими стенами и малюсеньким закопчённым окошечком. Настёна вздохнула и взялась за дверную ручку.
Изнутри на нас пахнуло ароматом берёзовых веников и теплом. Настя перешагнула через порог, отвесила поклон. Затем поприветствовала банника, как её научила Малуша. И передала привет — то есть сказала пароль.
Сначала всё было тихо. Потом в углу что-то как будто зашуршало, заскрипело. Зажглась самодельная лампа, стоящая на лавке: миска с какой-то масляной жидкостью, в которой был утоплен скрученный тряпочный жгут. Он погружён был почти полностью, лишь полуторасантиметровый кончик высовывался наружу, который и горел слабым огоньком, источая неприятную вонь.
Затем появился и сам хозяин. Это был обычный мужичок, несколько заросший волосами и косматый, однако с добрым лицом. И — слава Бо... духам, в одежде. Настюха, конечно, не девушка-скромница, в той своей жизни повидала, думаю, немало. Но вдруг у неё и в мозгах случился перекос в сторону юности?
Я же вон стал стеснительным подростком с кучей комплексов. Хотя — мне ли таковым становиться... Циник и прожжённый холостяк, дамами пользующийся лишь в случаях крайней необходимости. Вспоминать даже противно, до какой степени я был жёстким мизантропом в той реальности, высмеивающий любые проявления сантиментов.
— Упреждать о том, что болтать обо мне — ни-ни!, — думаю, лишнее. Сами разумете, народ тута недоверчив да тёмен. Явяцо с вилами да топорами, баньку мою сожгут. Меня, ясен пень, не пымают, а неприятностев наворочат. Я ж тут уже обжилси, ко мне, вона, шишиги соседские, быват, заглядают... Нда, быват, а чаво? Не ватрух** жа я какой! А Малушу-то я помню... Да и как таку забыть-то? Ох, зазнобой моей она была! Озорница кака! Ни одна шишига*** таперашня ей и в онучи**** не йдёт. Да чаво енто я заболталси-то? Гостей жа угошшеньем встренуть надоть ба.
Рукой старичок указал нам на лавку. Настёна уселась и вовремя — ноги уже практически не держали её. Я запрыгнул следом и потёрся боком о её локоть. Девушка как-то между делом погладила меня... Мне такое небрежение было очень обидно... Хотя должен же понимать, что я кто? Просто кот. Обычный и привычный до зубовного скрежета.
Вон, она даже в последнее время совсем перестала меня стесняться: переодевается ли, умывается, даже не прогоняет. С одной стороны — приятно, любуйся на девичью красу, сколько душе угодно. А с другой — обидно... Она же так поступает не с какой-то целью, а от здорового пофигизма. Ну, и правда ведь — кота ей, что ли стесняться?
Тут мысли мои неожиданно перескочили. А вдруг я останусь в таком обличии на всю оставшуюся жизнь? Это ж... Это ж... У меня даже слёзы на глазах выступили. Пришлось сделать вид, что я просто умыться решил. Стал лапой драть свою морду от уха к носу. Не дай Бо... кто из духов заметит, что кот — и плакать вздумал!
— Хорош у тебя котишша, справный, — Шишок с насмешкой глянул на меня. Заметил, глазастый, что я тут мокроту разводить начал... — Любит тебя, верно. Это хорошо. Не обижай яво. А вот гостей нам нынча намывать не стоит! Не нужны оне нам тутося. Брысь а ты! Вон, под лавкой тебе в плошку хлёбово налью, пошамаешь.
Банник полотенцем согнал меня с лавки и сунул под нос какую-то миску с непонятно чем. Есть хотелось неимоверно, поэтому я даже не стал разбираться, что мне предложил хлебосольный хозяин, а просто стал наяривать довольно приятную пищу, пахнущую пшеном и вяленой рыбой. А что? Очень даже съедобно.
В это время Шишок махнул снова полотенцем, и перед Настей появился грубо сколоченный деревянный стол, очень похожий на лавку, на которой она сидела, но на более высоких ножках. Потом банник как будто подхватил из воздуха миску, поставил перед девушкой. И ломоть хлеба он тоже взял из ниоткуда. Ложка же сама собой вдруг оказалась в руке у Насти.
Девушка благодарно кивнула, встала и поклонилась Шишку. Тот разулыбался во весь свой рот.
— Ешь а ты, не журись. Тебе силы завтрева ой как понадобятся...
________________
перекочумаритесь* — переждёте (устар., арх.):
ватрух** — сердитый, угрюмый, нелюдимый мужчина (просторечное);
шишига*** — дух, живущий в банях, но женского пола (банница);
онучи**** — портянки, наматывающиеся под лапти.
Странные сны-воспоминания
После ужина уже перед сном Шишок нам пояснил, что бояться нечего:
— Если Ялка вздумает в баню наведаться, я её спугну завываниями своими. Да и не ходят обычно по баням люди ночами: бояться нечисти, и правильно делают. Ночь — она для нас и отведена. Хотя иной раз бывают и дуры. Ведуньями себя да колдуньями возомнят. Прутся ночью в баню ритуалы каки-то глупые творить. Ох, мы уж тут над нимя шуткуем! Ну, какой, быват, и потрафим малёхо — енто ежели хороший гостинчик принесёт. Сполним то, чего она просит. Вот Ялка намедни мине молочка принесла да рыбки сушёной. А попросила-то всего ничаво: шоба в мужеский день я ей мужичонку какова подогнал поласковей да по сноровистей. Дитё родить хочет.
— А что это за мужеский день, дедушка Шишок? — Настёна вылупила глаза на банника.
— Да ты не знашь рази? Тута же в деревне одне бабы живуть. Мужикам ходу нет окромя однова денёчка. Недаром же
