Неожиданно она обратилась к Бойду Кэррингтону:
— Вы согласны со мной, да?
Он медленно сказал:
— В принципе, да. Выживать должны только достойнейшие.
— Вы бы взяли закон в свои руки, если бы возникла необходимость?
Бойд Кэррингтон неторопливо ответил:
— Возможно, не знаю…
Нортон тихо заметил:
— Многие согласились бы с вами в теории. Но практика — совсем другое дело.
— Вы рассуждаете нелогично.
Нортон нетерпеливо сказал:
— Конечно, нелогично. Потому что весь вопрос в храбрости. Просто у большинства не хватит кишок, если выразиться вульгарно.
Джудит промолчала. Нортон продолжил:
— Если честно, Джудит, у вас бы тоже не хватило мужества. Не хватило бы храбрости, когда бы дошло до дела.
— Вы так думаете?
— Уверен.
— По-моему, вы ошибаетесь, Нортон, — сказал Бойд Кэррингтон. — Я считаю, что у Джудит достаточно храбрости. К счастью, случай для ее проверки не часто представляется.
Из дома донесся гул гонга.
Джудит встала.
Обращаясь к Нортону, она очень четко заявила:
— Знаете, вы ошибаетесь. У меня больше… больше кишок, чем вы думаете.
Она быстро пошла к дому. Бойд Кэррингтон последовал за нею, бросив на ходу:
— Хэй, подождите меня, Джудит.
Я тоже направился к дому, почему-то чувствуя неясный страх. Нортон, который всегда очень быстро ощущал настроение, попытался меня утешить.
— Она говорила не всерьез, — сказал он. — Просто всем молодым обязательно взбредет в голову какая-нибудь сырая идея… но, к счастью, никто ее в жизнь не претворяет. Она остается просто на словах.
Думаю, Джудит его услышала, потому что бросила на него через плечо разъяренный взгляд.
Нортон понизил голос:
— Из-за теорий не стоит беспокоиться, — сказал он. — Но послушайте, Хэстингс…
— Да?
Похоже, Нортон был смущен. Он сказал:
— Не хочу лезть не в свое дело, но что вы знаете об Аллертоне?
— Об Аллертоне?
— Да, простите, если покажусь вам любопытным Паркером[44], но искренне… если бы я был на вашем месте, то не позволил бы вашей девочке слишком много с ним видеться. Он… э… у него не очень-то хорошая репутация.
— Я и сам вижу, что он за негодяй, — с горечью признался я. — Но теперь все не так-то просто, как было раньше.
— О, знаю. Девушки могут сами за собой последить, как говорится. И в отношении большинства из них высказывание верно. Но… э… Аллертон разработал специальную технику на сей счет.
Он поколебался и продолжил:
— Послушайте, по-моему, мне следует вам рассказать. Конечно, не слишком прилично… но так уж получилось, что я знаю о нем кое-что довольно гадкое.
История была просто отвратительна. История девушки, уверенной в себе, современной, независимой. Аллертон испытал на ней всю свою «технику». А вот и другая сторона картины. История закончилась тем, что отчаявшаяся девушка покончила с собой, приняв смертельную дозу веронала. И самое ужасное состояло в том, что та девушка была очень похожа на Джудит… представительница того же самого независимого высокомерного типа. Она была из тех девушек, которые, влюбляясь, влюблялись отчаянно и от всей души, влюблялись так, как не способны влюбиться забывчивые пустышки.
Я отправился к ленчу с ужасным предчувствием.
Глава двенадцатая
I
— Вас что-то беспокоит, mon ami? — спросил в тот день Пуаро.
Я не ответил, просто покачал головой. Я считал, что не имею права взваливать на Пуаро бремя своих чисто личных проблем. Да и вряд ли чем он мог мне помочь.
Джудит бы выслушала любые его увещевания с отрешенным видом и снисходительной улыбкой, как и всякий представитель молодого поколения выслушивает занудные советы стариков.
Джудит, моя Джудит…
Трудно описать, что я перечувствовал и испытал в тот день. Потом, хорошенько все обдумав, я посчитал, что кое в чем виновата атмосфера самого Стайлза. Злые помыслы легко приходили здесь на ум. И к тому же у дома было не только зловещее прошлое, но и зловещее настоящее. Призрачная тень убийства и убийцы витала повсюду.
И почти наверняка, как я считал, убийцей был Аллертон, а Джудит в него влюбилась! Все было так невероятно… так чудовищно… и я не знал, что делать.
После ленча Бойд Кэррингтон отвел меня в сторону. Он немного помямлил перед тем, как перейти к делу. Наконец отрывисто заявил:
— Не подумайте, что я вмешиваюсь в ваши дела, но, думаю, вам следует поговорить со своей девочкой. Предупредите ее… а? Вы знаете, что из себя представляет этот Аллертон… плохая репутация, и она… э… ясно как божий день… она в него влюбилась.
Как легко бездетным такое говорить детям!
Предупредить ее? Будет ли прок? Не станет ли еще хуже?
Если бы только Синдерс была жива. Она бы знала, что сделать, что сказать.
Признаюсь, у меня возникло искушение попридержать язык и не говорить ничего. Но потом я подумал, что подобное поведение продиктовано трусостью и малодушием. Я просто увиливал от неприятной ситуации, которая может возникнуть в откровенном разговоре с Джудит. Видите ли, я побаивался свою красивую высокую дочь.
Я расхаживал взад и вперед по саду, все больше и больше возбуждаясь. Наконец, ноги привели меня к розарию, и там, так уж получилось, все решилось, ибо Джудит сидела на скамейке одна, и за всю жизнь я не видел выражения большего горя на лице женщины. Маска была сброшена. Остались лишь нерешительность и глубокое несчастье.
Я собрался с духом и подошел к ней. Она не замечала меня до тех пор, пока я не заговорил.
— Джудит, — сказал я. — Ради Бога, не переживай так.
Она поражение повернулась ко мне.
— Отец? Я тебя не заметила.
Я продолжил, зная, что результат будет роковым, если она ухитрится вернуть меня к нормальному повседневному разговору.
— О, мое дорогое дитя, не думай, что я не знаю, что я не могу понять. Он этого не стоит… о, поверь мне, он этого не стоит.
Ее озабоченные встревоженные глаза смотрели на меня, она тихо сказала.
— И ты считаешь, что действительно знаешь, о чем говоришь?
— Знаю. Ты любишь этого человека. Но, моя дорогая, ничего хорошего из твоей привязанности не выйдет.
Она мрачно улыбнулась. Душераздирающая улыбка.
— Наверное, я знаю это не хуже тебя.
— Не знаешь. Не можешь. О, Джудит, что будет? Он женатый человек. Для тебя не будет будущего… одно только горе и позор… и все кончится горьким самоотвращением.
Ее улыбка стала шире… еще более горестной.
— Как красноречиво ты говоришь, а?
— Откажись, Джудит… откажись от него.
— Нет!
— Он не стоит этого, моя дорогая.
Она ответила очень тихо и медленно.
— Для меня он стоит всего, что есть в мире.
— Нет, нет, Джудит, умоляю тебя…
Улыбка исчезла. Она стала похожей на настоящую фурию.
— Как ты смеешь? Как же ты смеешь вмешиваться? Я терпеть не могу такого отношения. Ты никогда не будешь говорить со мной об этом снова. Я ненавижу тебя… я ненавижу тебя. Это не твое дело. Это моя жизнь… моя собственная тайная внутренняя жизнь!
Она встала. Твердой рукой оттолкнула меня и прошла мимо. Словно фурия. Я в ужасе уставился ей вслед.
Я все еще сидел там, ошеломленный и беспомощный, не способный думать о последующих действиях, хотя прошло уже четверть часа.
II
Я сидел там, когда меня нашли Элизабет Коул и Нортон.
Потом я понял, что они были очень ко мне добры. Они увидели, они должны были увидеть, что я был страшно расстроен. Но они очень тактично сделали вид, что не замечают мое смятение. Они просто взяли меня с собой на прогулку. Они оба любили природу. Элизабет Коул рассказывала мне про дикие цветы, Нортон показывал в бинокль птиц.
Они говорили мягко, успокаивающе и только о пернатых да о лесной флоре. Мало-помалу я вернулся к нормальному мироощущению, хотя по-прежнему страшно волновался.
Более того, как и остальные, я был убежден, что любое происшествие связано с моими заботами и тревогами. И поэтому, когда Нортон воскликнул, глядя в бинокль: «Ба, да это никак крапчатый дятел. Я никогда…» и потом неожиданно смолк, я немедленно начал подозревать. Я протянул руку за биноклем.
— Дайте мне посмотреть.
Я говорил властным приказным тоном. Нортон крутил в руках бинокль. Он произнес странным колеблющимся голосом:
— Я… я ошибся… он улетел… по крайней мере, по правде говоря, это была самая обыкновенная птица.
Лицо у него было очень бледное и озабоченное. Он старался не смотреть на нас. Казалось, он был озадачен и расстроен.
Даже сейчас я не думаю, что повел себя полностью безрассудно, поспешно решив, что он увидел в бинокль нечто, не предназначенное для моих глаз.
Что бы там ни было, он был столь ошарашен увиденным, что мы оба сразу это заметили.
