— Я должна есть рыбу, рыбу и еще раз рыбу, — заявила Эвфемия. — Лучшую и самую свежую. Больше мне ничто не поможет. Шампанское.
Последнее слово было произнесено не как пожелание, а как строгий приказ. По крайней мере, так поняла Грейс. К счастью, и бармен тоже. На стойке тотчас же появились два фужера с пенистой жидкостью.
— Это уже лучше, — сказала Эвфемия, быстро опрокидывая в рот один фужер и хватая второй.
Подмигнув Грейс, бармен поставил перед ней еще один фужер.
— Вам понравилась обложка? — спросила Грейс.
Учитывая то, что отзывы о творении Эвфемии никак нельзя было назвать лестными, Грейс считала, что она очень неплохо поработала, отбирая цитаты для обложки «Нашей мамы». Правда, две-три цитаты принадлежали к той «непонятной и необычной» разновидности, которая, по подозрению Грейс, в действительности означала «полную чушь» на профессиональном жаргоне литературных критиков, точно так же как фраза «человек разносторонних интересов» у авторов некрологов заменяет слово «гомосексуалист». Но выбор и так был очень скудным.
«Удивительно, просто поразительно, как какой-то издатель в здравом уме мог опубликовать такую несусветную чушь», — откровенно высказался литературный обозреватель «Гардиан». Что ж, преобразовать эту фразу было нетрудно. «Удивительно», — было написано на обложке «Нашей мамы». Цитат из «Индепендент» не было. Изучая вердикт, вынесенный газетой по поводу Эвфемии, Грейс долго не могла решить, хватит ли у нее смелости выбросить второе, третье, четвертое и пятое слова из фразы «Невероятно, насколько отвратительна эта книга». В конце концов она пришла к выводу, что не хватит.
Следя за Эвфемией, изучающей обложку своей книги, Грейс пыталась понять, сколько ей лет. Точнее, на сколько лет она старше тех сорока пяти, про которые говорилось в краткой биографии.
Эвфемия была с ног до головы одета во все красное, что подчеркивало ее властные, повелительные манеры. Два недоверчивых черных глаза жались друг к другу под величественными бровями у вершины длинного тонкого носа. Волосы, вздымавшиеся искусственными волнами, отсвечивали рыжеватым оттенком, который Элли безжалостно окрестила «климактерическим каштаном»; подбородок утопал в ошейнике восково-белого жира. Губная помада цвета фуксии яростно дисгармонировала с пунцовым пиджаком на золотых пуговицах, в который Эвфемия была затянута туже, чем фаршированная перепелка, готовая отправиться в духовку.
— Ну а иллюстрация? — спросила Грейс.
На ее взгляд, обложку «Нашей мамы», на которой была изображена солидная дама в бигуди, с вызовом выглядывающая из сооружения, напоминающего уличный туалет, никак нельзя было назвать шедевром. С другой стороны, она была существенно лучше скорбной девицы в пестром платке, украшавшей обложку предыдущего творения Эвфемии, «Полли с гороховым пудингом».
Утро выдалось тяжелым. Сопровождать в рекламном походе Эвфемию, входившую в один книжный магазин за другим с такой величественной надменностью, что в сравнении с ней Клеопатра показалась бы неряшливой грязнулей, было задачей не из легких. Даже до того, как в книжном отделе универмага «Селфриджес» они наткнулись на Дженни Бристольз.
— Э… Джеки? — громко произнесла Эвфемия, притворяясь, что не узнала своего собрата по перу.
Смелая попытка, решила Грейс, особенно если учесть, что Бристольз подписывала сложенные в огромную стопку книги, чьи обложки кричали большими золотыми буквами: «Дженни Бристольз».
— Я так рада вас видеть, — проворковала Дженни, и ошеломленной Грейс показалось, что ее глаза зажглись искренним теплом. — Как хорошо, что мы наконец встретились, я давно хотела поблагодарить вас за то наслаждение, которое вы дарите мне вот уже столько лет. Я просто не могу себе представить, как вам удается год за годом создавать подобные шедевры.
Эвфемия выпятила вперед грудь, словно оперная певица, собирающаяся запеть особенно сложную арию.
— Ну! — удовлетворенно воскликнула она. — И какая моя книга понравилась вам больше всего? «Кейт из угольной шахты»? Или мой бестселлер «Полли с гороховым пудингом»?
— Боюсь, я не читала ни ту, ни другую, — заливисто рассмеялась Дженни, занеся дорогую ручку «Монблан» над очередной книгой. — На самом деле я говорила о замечательных чайных розах у вас в саду. Понимаете, я живу в соседнем доме.
Злорадно усмехнувшись, она воткнула золотое перо в книгу и вывела размашистую подпись.
При воспоминании об этом у Грейс до сих пор начинало бешено колотиться сердце. Впрочем, обед из морских блюд знаменовал собой окончание ее мучений с Эвфемией. Более того, четыре бокала шампанского и груда устриц, креветок и лангустов, на которых заведение Рика Штайна продержалось бы не меньше двух недель, слава богу, на какое-то время оглушили великую сочинительницу.
— Итак, — громко произнесла Эвфемия, вонзая маленькую серебряную вилку в дрожащее сердце устрицы, — вам удалось заинтересовать моим творчеством «Дейли телеграф»?
Грейс глубоко вздохнула. Если честно, ей действительно звонила литературная обозревательница «Дейли телеграф», но она не собиралась сообщать об этом звонке Эвфемии. «Мне хочется спросить у нее, — захлебываясь от смеха, сказала Грейс журналистка, — что думает она, стоящая в самом конце очереди к кормушке, насчет невиданных авансов, которые выплачивают издательства за такие книги, как «Стремительный взлет» Сэсси Дженкс?»
— Ну а «Светило»? Интервью с Мо Миллз?
— Эвфемия, вы же знаете, я приложила все силы…
— Мне пришла в голову замечательная мысль насчет фотографии, — не обращая на нее внимания, гремела Эвфемия. — Я лежу в шезлонге, а у меня на коленях Фулхэм и Путни. — Насколько помнила Грейс, Фулхэмом и Путни звали ее собачек. — В мини-юбке, естественно. — Эвфемия окинула самодовольным взглядом свои ноги. — Мне просто ужасно повезло, — с восторгом произнесла она. — У меня с детства восхитительные ноги. В особенности лодыжки.
Грейс послушно посмотрела на изборожденные синими венами мясистые белые оковалки, соединяющие колени Эвфемии с засунутыми в узкие туфельки ступнями.
— Да, они просто восхитительны, Эвфемия. Но, к несчастью, Мо…
Грейс замялась. «Не захотела даже слышать о тебе», пожалуй, не подойдет. Необходимо подыскать более подходящее выражение.
— Как выяснилось, у Мо все интервью расписаны на ближайшие два или три месяца, — сказала Грейс, скрещивая пальцы за спиной.
— Ладно, а как тогда насчет этого глупого «Перерыва на чашку чая»? Разумеется, это на порядок ниже того, к чему я привыкла, но все же…
— С ведущей этой рубрики я тоже пыталась связаться, — сказала Грейс, поморщившись при воспоминании о том, в какой категоричной форме отказала ей автор «Чашки чая».
Хотя, к изумлению Грейс и Элли, вчера от Белинды Блэк пришла просьба организовать интервью. Причем не с кем-нибудь, а с леди Цилиндрией Бойни, самым невостребованным автором из всей конюшни «Хатто», если не считать достопочтенного Гревилла Гудтраузера, кавалера ордена «За безупречную службу», чья книга «Мертвая петля: воспоминания летчика-истребителя времен Второй мировой войны» расходилась совсем не так, как от нее ждали. Быть может, решила Грейс, надеяться могут все. В том числе и сэр Гревилл Гудтраузер. В том числе, и она сама.
— «Наша мама», — заявила Эвфемия, для большей выразительности с хрустом ломая клешню омара, — должна подняться сразу на первую строчку этого проклятого списка бестселлеров. Я не удовлетворюсь тем, что «Наша мама» будет находиться ниже какого-нибудь Джона Ле Карре.
— Разумеется, — давясь от смеха, пробормотала Грейс.
— Я хочу, чтобы «Наша мама» опередила Патрицию Корнуэлл. И даже самого Джона Гришэма.
— Точно.
— Так что неплохо было бы придумать какую-нибудь сногсшибательную рекламную кампанию, — с вызовом произнесла Эвфемия. — На прошлой неделе я прочитала в «Книжном обозрении», что издательство «Куропатка» заставляет своих пресс-агентов проявлять Изобретательность. Один, например, разделся донага, выкрасился золотой краской и стоял у входа в дорогой супермаркет в престижном районе, что-то рекламируя. Получил за это какую-то премию.
— Вот как? — спросила Грейс.
Она пришла к выводу, что пошла бы на что-либо подобное ради «Нашей мамы», только если бы ей пообещали за это Орден Британской Империи.
— И еще они рассылают со своими книгами всевозможные подарки, — пожаловалась Эвфемия, вытаскивая из клешни мясо толстыми, бесформенными пальцами. — Вроде розовых нейлоновых трусиков и шоколадок в виде интимных органов.
Грейс едва не поперхнулась шампанским. На ее взгляд, ни то ни другое не подошло бы «Нашей маме». Впрочем, придумать что-нибудь подходящее она затруднилась.
— И еще они устраивают презентации в стриптиз-клубах, — добавила Эвфемия набитым ртом. — Недавно была презентация книги о карибской кухне, так на авторе не было ничего, кроме связок бананов — одна прикрывала соски, другая висела спереди на интересном месте.
