Дырка подмигивала ему.
– Ну ладно… – Мужик взболтал самогон. – Пил я тебя с братами, пил с друзьями хорошими. Приходилось и в одиночку. Ну а сейчас с Тобой, Костлявая, выпью!
На этот раз он выпил все до дна, запрокидывая голову все выше и взявшись для упора левой ладонью за шею. Но не удержался и упал с табурета. Поставил аккуратно бутылку у стеночки, придвинул шапку.
– Ну как ты там, дите? А я того – сморился. Посплю я. Сонного-то не застрелишь? Ну а застрелишь, Бог с тобой! Ныне отпущаеши…
Подложил под щеку локоть и закрыл глаза.
С облегчением Александр закинул на плечо винтовку и прокрался мимо спящего в уборную. Пописав, он стряхнул последнюю каплю, застегнулся и вдруг услышал истошный мамин крик:
– Человека убили! Человека убили! Да придите же хоть кто-нибудь!…
Он вышел. Взвел глаза.
Она взялась под левую грудь, показывая вниз:
– Так это ты его?…
– Да живой я, бисовы дети! – отозвался с пола мужик. – Дайте доспать.
И накрылся воротом овчины.
ГЕНЕРАЛ КАВАЛЕРИИ
– Салават приехал! Салават приехал! – завизжала в прихожей Иля.
Александр поспешно закрыл и спрятал под себя учебник акушерства, жуткими картинками из которого воспользовалась для наглядности Иля, объясняя ему, что такое «аборт», на который легла его мама – в то время как Гусаров отсутствовал на зимних учениях. И так он, Александр, чувствовал себя неловко в чужом доме, а тут еще и брат Или. Который учится в самой Москве. И не где-нибудь – в МГУ, который Сталин нашей молодежи в наследство оставил на Ленинских горах.
– Ну, погоди, сестренка, погоди! – прекратил телячьи нежности студент. – Я так задубел, от вокзала идючи, что ничего не воспринимаю… Дай согреться.
Стукнул об пол портфель, и студент заглянул в гостиную. Все на нем искрилось от снега – и лисья меховая шапка, и ворсистое верблюжье пальто с широкими округлыми плечами. Ухватившись за кушак, он отступил в прихожую и спросил:
– А где же предки?
– Папа воздухом пошел дышать, а мама на рынок. Все баранину к твоему приезду ищет. Для плова.
– Неужели плов будет?
– Конечно, будет! Только со свининой, я так думаю.
– Да хоть с чем! Сто лет не едал!
Потирая руки, студент вошел в гостиную, и Александр приоткрыл рот. На брате Или был оранжевый пиджак, такой длинный, что почти до колен. Узкие брючки с широкими отворотами. А ботинки! Огромные, как утюги, и на толстенных подошвах. А под пиджаком, который студент МГУ неторопливо расстегнул, обнажился огромный галстук. Пестрый такой. С обезьяной. А точнее говоря – с орангутангом. Который ухмылялся… Девять лет уже прожил на этом свете Александр, но ничего подобного, одежды такой, не то что не видел, но и вообразить себе не мог.
– Это еще кто? – вдруг в бешенстве внезапном закричал студент.
– Одноклассник мой, – оробела Иля. – У нас сейчас живет.
Он привстал с учебника акушерства:
– А-александр.
– Хэллоу, май бой! – давнул ему руку студент. – Я имею в виду, почему у вас этот висит?
Александр оглянулся от стола. За ним, в простенке между пятнами окон, заиндевело-солнечно светящими сквозь тюль, висел портрет Сталина. В серебряной рамке. Исполненный мягким карандашом. Вождь был очень красив в своем белом мундире со звездами на погонах.
– Висит… – Иля озадаченно подняла брови, отчего на лбу ее еще заметней проступили следы от оспинок. – Он всегда ведь здесь висел. Или ты забыл?
– Палач усатый!
– Как это, «палач»? – опешил Александр.
– А так!
Александр с Илей переглянулись.
– Сколько он людей невинных погубил, знаете? Миллионы! До вас тут что, еще не дошло?
– Н-нет.
– И в школе вам ничего не говорили?
– Не говорили.
– Ничего, еще скажут. – Студент поднял руки и отцепил портрет. – Все, товарищ Coco! Кончилось ваше время!…
Он посмотрел туда-сюда, куда бы его деть, а потом вышел из комнаты. Прямоугольник свежей пустоты показывал, как сильно выцвели обои в гостиной. Александр взглянул на Илю, которая в ответ пожала плечами – в том смысле, что брату, как студенту МГУ, видней. На кухне лязгнуло накрытое портретом мусорное ведро, и студент вернулся – с хмурым лицом. А обезьяна с его галстука ухмылялась.
– Салават! – сказала Иля.
– Ну.
– Наверное, ты проголодался с дороги. Хочешь чайку? У нас даже зеленый есть.
– Хочу рюмку водки. – Салават сел за пианино и сорвал с крышки длинную салфетку. – Рюмку водки и хвост селедки, моя заботливая сестренка!
Студент по-мальчишески крутанулся на винте табурета.
– А ты, стало быть, с Илькой в одной школе?
– Угу.
– Это хорошо.
– И даже в одном классе.
– Да ну? – Он развернулся к Александру оранжевой своей спиной, открыл пианино, поднял руки и зашевелил в воздухе пальцами. – Это просто замечательно…
Александр кашлянул, после чего задал вопрос:
– А в Москве, там тоже так холодно?
– В Москве-то? Нет, в Москве оно гораздо холодней. В Москве, май бой, мороз просто ошеломляющий…
И он взбурлил тишину нисходящей гаммой.
– Такой, – добавил он, – что яйца в штанах звенят, а воробьи, те вообще на лету замерзают.
Александр принужденно усмехнулся.
– А вообще она какая, – спросил он, – Москва?
– Город контрастов! – отрезал студент надежду на серьезный разговор.
Семеня, Иля внесла поднос с бутылкой коньяка, рюмкой и блюдечком с нарезанным лимоном, поставила на стол.
– Сестреночка, люблю!
Старший брат подтащил ее к себе и чмокнул в затылок, в пробор между туго заплетенными косичками. Иля при этом потупилась от удовольствия – невзрачная, круглолицая девочка. Никогда не думал Александр, что судьба заставит их сойтись, тем более что был он влюблен в двух других одноклассниц – в брюнетку Таню Пустовалову с ореховыми глазами и подвижным ярким ртом, а еще в Нину Лозинскую, блондинку с незабудковым взглядом. Но увы, их мамы – Александра и Или – сдружились, как члены родительского комитета класса.
– Лейдиз энд джентльмен, ваше здоровье! – Салават свел глаза на рюмку, опрокинул ее, бросил в рот лимон – зажмурился. Вытащил изо рта колечко корки и открыл свои черные глаза. – Интересуешься, значит, столицей своей Родины? И правильно! Вот кончишь школу, и поступай в МГУ – мой тебе совет. Только в Москве должно жить джентльмену. Нашему советскому, естественно. Что есть джентльмен, знаешь?
Когда Александр знал даже, что есть «эсквайр»…
– Благородный человек.
– Именно так! При всех ее контрастах Москва, мой юный друг, – это целое государство. Высокоцивилизованное небольшое государство внутри огромного, но недоразвитого. Государство Будущего! Я уже здоровый долдон был» но все равно, поступив в МГУ, как скачок во времени совершил. И сюда уже возвращаюсь как в патриархальное прошлое. Как в детство обратно выпадаю… Ладно, дети мои! С вашего молчаливого одобрения я, пожалуй, еще рюмашку. А то после вчерашнего у меня мозги еще набекрень. Мы так вчера с ребятами дали по случаю благополучной сдачи сессии, что я, представьте себе, ничего не помню! Ни как в поезд усадили, ни как на полку взвалили.
– На верхнюю?
Салават выпил рюмку.
– На нее. Хорошо на верхней полке, у открытого окна! – пропел он. – Окно, правда, было задраено наглухо и заморожено вдобавок. Хотите, дети мои, я вам буги-вуги сделаю?
– А что это? – спросила Иля.
Вместо ответа Салават заиграл так, что в серванте зазвенел трофейный мейсенский хрусталь, а маятник в часах, красивых, как гроб, поставленный на попа, остановился. При этом Салават поднимал плечи своего оранжевого пиджака, тряс набриолиненной черной головой и оглядывался от клавиш, подмигивая и сверкая глазами. А потом и запел:
Не ходите, дети, в школу,
пейте, дети, кока-колу!
Не ругайтесь, дети, матом,
а танцуйте буги-атом!…
Дети засмеялись.
– Нравятся буги-вуги? – закричал Салават. – Если нальете таперу, он вам еще не то сделает!…
Но сделать обещанное он не успел, потому что из двери раздалось:
– Салават! – И он отдернул руки от клавиш.
Вошел Генерал.
На нем была дымчато-серого каракуля папаха, черная кавалерийская бурка и сапоги со шпорами. Местное население, скорее, пугалось его вида, хотя жена генерала, запирая за ним дверь, говорила: «Опять пошел людей смешить!» Папаха на нем была полковничья, потому что именно полковником вышел он в отставку. Но называть его, было сказано Александру, следует: Генерал. Причем не «товарищ», а просто. Иначе он мог рассердиться. Потому что, сказала Иля, Генерал наш впал в детство.
Скрипя паркетом, Генерал шагнул к Салавату, и тот опустил крышку пианино и поднялся.
– Батыр! – Генерал поднял руку и в виде ласки сильно дернул сына за волосы, растрепал ему набриолиненный кок, с удивлением понюхал свою ладонь и добавил: – Салават Юлаев!…
Повернулся и, расстегнув бурку, тяжело опустился на тахту, накрытую бухарским ковром, восходящим до самого потолка. Стукнул нетерпеливо каблуком:
