– Илька!
Когда не было супруги, с виду уже бабушки, огромной, мягкой, пестрой, с лицом, увешанным бордовыми бородавками, и неправильной русской речью, сапоги ему снимала дочь. В это время Генерал обменивался с сыном короткими фразами по-башкирски, взявшись для упора за складку ковра своими руками – опухше-толстыми и покрытыми невеселыми веснушками. Так они говорили: вопрос – ответ. Иля унесла сапоги в прихожую и вернулась с парой войлочных тапок, которые надела Генералу на ноги. Потом, сбросив свои тапки, она влезла на тахту и стащила с Генерала бурку. Выпрямилась на коленях и двумя руками сняла с него полковничью папаху, обнажив голову Генерала – безволосую, стеариново-бледную, с буграми, вмятинами и без правого уха.
Это ухо Генералу отрубил нукер эмира Бухарского, сбежавшего в Афганистан. В двадцатых годах, когда Генерал был еще в такой могучей силе, что с одного удара шашкой разваливал человека пополам – до самого седла. Да! А голов нарубил я, сказал Александру Генерал, как Тимур. Гору! Род его войск давным-давно уже уступил место танкам,.и в былую удаль Генерала было трудно поверить. Тем более что теперь Генерал бьет только мух. Во дворе у сараев ищет палочки, приносит их домой, расщепляет, вставляет кусочек кожи, потом, отбивая себе пальцы, сбивает гвоздиком – готова мухобойка! Их у него целый запас. А кожу для мухобоек генерал беспощадно вырезает из трофейных немецких кобур. Целый чемодан у него этих пленительных, лаково-черных кобур из-под парабеллумов. Прошлое лето было очень жарким, от дощатой помойки во дворе мухи развелись в несметном количестве, и Генерал бил их целыми днями, подкрадываясь тихонько в одних белых подштанниках. Но попадал не часто и каждый раз, промахиваясь, страшно ругался на своем языке и брызгал слюной. А когда попадал – издавал гортанный крик победы. Спасая Генерала, супруга его навешала всюду гирлянды липучек, они дочерна облипали, но то и дело раздавалось жужжание, так много их было, и Генерал вскакивал, и довскакивался: инфаркт его хватил. И он лежал в госпитале до самой зимы, а теперь только ему и остается, что разгуливать по Пяскуву в своей бурке, пахнущей нафталином, и строго следить за тем, чтобы младшие по званию первые отдавали честь. И еще он раз в неделю любимые свои часы заводит – с маятником за стеклом. Вот и все его радости. Потому что зимой мух нет.
Закончив разговор с сыном, Генерал долго качал головой.
Потом он ее поднял и увидел Александра.
– Батыр! – сказал ему Генерал, кивая на сына. – Салават Юлаев!…
Иля прокричала ему в заросшую седым волосом дырку отрубленного уха, что по-башкирски Александр не знает.
– Урус? – сообразил Генерал.
Александр кивнул:
– Русский.
Генерал его по истечении дня забывал начисто.
– Сын! – Генерал показал пальцем на Салавата, который подмигнул при этом Александру. – Москва учится. Эмгэу! Большой человек будет. О-о! Молотов будет.
Показывая, каким большим человеком будет Салават, Генерал взвел глаза, и вдруг они у него остекленели.
– Сталин… – Челюсть его отвалилась и поблескивала золотом вставных зубов. Он долго смотрел на простенок между окнами, где зиял прямоугольник пустоты с невытащенным гвоздем, а потом закричал: – Сталин где, Илька?!
Руки его стиснули складку ковра.
Салават сказал по-башкирски, и голова Генерала, как на шарнирах, повернулась.
– Ты?
– Я.
Генерал поднялся и, волоча ноги, ушел к себе в кабинет. И дверь закрыл, чтобы не слышать то, что вслед ему говорил Салават по-башкирски.
– Салаватик, повесь обратно! – Иля сложила ладони.
– Палача? – Салават вынул расческу, зачесал гладко свой кок. Потом он подтянул узел галстука, с которого скалилась обезьяна. – Если хочет, сам пусть вешает. Но тогда ноги моей в этом доме не будет.
– Салаватик, но он же…
Дверь кабинета распахнулась, и Генерал вернулся. С саблей в руках.
– Товарищ Фрунзе мне ее. Михаил Васильич. Собственноручно!… – Он рванул саблю из ножен, и глаза его выпучились.
– Папочка! – обхватила его Иля.
Он убрал руку с эфеса, оторвал за косу от себя дочь и, отшвырнув на тахту, рванул саблю снова.
Салават шагнул к нему.
– Отец!
Генерал издал звук натуги, пукнул, и, сверкнув, сабля вылетела наружу.
– СТАЛИН?
– Йок, – качнул своим коком Салават.
Отбросив ножны, Генерал поймал его за галстук, взмахнул саблей, и на шее у Салавата остался один узел с обрезком.
Генерал разжал кулак, посмотрел на конец с обезьяной, качнул головой:
– Эмгэу… Зар-р-рублю!!! – зарычал он, закатывая глаза.
Сабля со свистом рассекла свет солнца и запнулась над головой Салавата. Хрипя, Генерал левой рукой схватился за сердце, и сабля – Салават успел отскочить – вырвалась из ударной его руки и вонзилась в пол. Генерал повернулся и рухнул в объятья Или, подминая ее своей тяжестью.
Эфес с припаянным орденом боевого Красного Знамени раскачал саблю, и, выскочив из паркетины, она загремела об пол, а потом вдруг хрупко разломилась надвое под подошвой Салавата, который бросился в прихожую – к телефону.
И тогда вслед за Илей Александр зарыдал.
КЛАДБИЩЕ В ДРУСКИНИНКАЙ
I.
Вот уже десять лет, как Литва была освобождена, и Александра повезли туда, чтобы укрепить ему легкие после перенесенного коклюша.
Из лесу еще постреливали. Это были последние выстрелы. Утихающие. И самый последний – раскатистый, винтовочный – пришелся по ним.
Он прогремел, когда, уже по эту сторону границы, они, оставив «виллис» на пустынном рокадном шоссе, спустились к обрыву, чтобы полюбоваться видом на Чертову Яму – огромную пропасть, заросшую до горизонта непроходимым, лесом, – куда, по преданию, некогда провалилось чем-то разгневавшее высшие силы славное царство-государство. Сумрачная грандиозность провального пейзажа так поразила Александра, что он с трудом держался на слабеющих ногах. Замер и оставался бездыханным, чтобы не привлечь внимания незримых затаившихся сил, которые вполне могли прибрать и их – вместе с папиным шофером по фамилии Медведь. А он, Медведь, тоже потрясенный, вдруг сорвал с себя пилотку, сдавил в кулаке, замахнулся и загоготал: «О-го-го-о!…» – в том смысле, что нам, русакам, по одно место силы преисподней. И тогда в ответ прожужжала оттуда пуля – такая медленная… Потом, отставший, прикатился и звук выстрела, и вдруг Чертова Яма разразилась таким страшным хохотом, что все четверо бросились оземь.
– Ползком к машине, быстро! – скомандовал папа.
Вдвоем с шофером они прикрыли отступление мамы и Александра, а потом с обеих сторон впрыгнули в «виллис», который рванул с места так, что привстал на дыбы.
Километров пять летели они прочь: папа – с обнаженным в сторону леса «Макаровым», Медведь – сжимая штык в зубах. Когда папа убрал пистолет, оставив, впрочем, кобуру расстегнутой, Медведь вынул изо рта штык, вслепую кинул в ножны и сбросил скорость.
Еще с километр проехали молча.
– Это, может, охотник? – предположила мама.
– В июне-то?… Может, и охотник, не знаю. – Папа пожал плечами, отчего на миг отслоились погоны. – Им закон не писан: Литва!
– Разрешите обратиться, товарищ гвардии майор.
– Брось, Медведь! – сказал папа. – Формальности можешь отставить: мы теперь с тобой огнем крещенные.
– Я к тому, товарищ майор… То, може, браток лесной.
Папа выбил из пачки «Беломора» папиросу, сломил мундштук, обдал приятным дымом. Это был лучший в стране «Беломор» – питерской табачной фабрики имени Урицкого. Товарищ по Академии прислал ему недавно.
– Те братья. Медведь, – ответил папа, – давно в могиле. В братской.
– То, може, не усе, товарищ майор. Яки, може, сховаюся.
– Не исключено, – согласился папа добродушно. – Хотя вряд ли. Это все-таки Европа, Медведь! Не наша тайга. В тайге-то еще можно скрыться, нырнул в нее – и поминай, как звали. Была б винтовка, добрый нож да опыт таежный – и хоть жизнь живи. Тут – нет… Куда? Сколько они тут партизанили, братья? Пять, ну семь от силы лет. А потом?
Молчали – с километр. Промеж разомкнутых плечей двух мужчин с заднего сиденья Александр наблюдал летящее навстречу шоссе.
– Папа, – спросил он, – а что такое рокадное?
– Интересуешься? – Оживившись, папа завел руку за спинку сиденья и потрепал ему волосы на затылке. – Идущее, значит, параллельно линии фронта. Не поперек, а вдоль. Уяснил?
– Так точно, – ответил Александр, чтобы сделать приятное папе.
Медведь сказал:
– В комендатуру, значит, заявлять не будем…
– А на кого? – удивился папа. – На браконьера? С браконьерами пусть гражданские власти разбираются. Не наше с тобой это дело, Медведь. Верно говорю?
– Так точно, товарищ майор: не наше. Только в другой раз пускай мне автомат выдают. Без него я в эту Литву не поеду.
– Автомат? – жестко спросил отец. – Зачем тебе?
– На всякий случай.
