Но вдруг над площадью зазвучала удивительный ангельский голос, словно голос ребенка, чистый, звонкий, пронзительный, моментально пробирающий до сердца и завораживающий душу, некое совершенное колоратурное сопрано. Талгаро, подняв голову к небу, пел: «Одна звезда на небе голубом Живет, не зная обо мне. За тридевять земель в краю чужом Ей одиноко в облачной стране». Разбойники застыли ошарашенные, некоторые лучники опустили своё оружие, потрясенные, вслушиваясь в чудесный голос. Хишен, позабыв о дерзком бриоде, повернулся к лоя и в удивлении воззрился на него. А Талгаро во всю силу своих связок продолжал и словно бы поднимал всю эту площадь и всех присутствующих на ней к небу. Чистый хрустальный звук легко пробивал любую заскорузлость, дикость, равнодушие, распахивал в сердцах двери, врывался порывом морского ветра и наполнял суровых, жестких, безразличных взрослых людей томительной ностальгией по чему-то далекому, светлому, прекрасному, давно утраченному и забытому еще где-то в детстве.
Сойвин вдруг решил: сейчас или никогда. Он всё изменит. Попробует всё изменить. И не смея хоть еще о чем-то подумать, бросился вперед. Он беззвучно подлетел к Хишену, схватил его за ноги и, что было силы, рванул на себя. Тяжелый широкоплечий глава Гроанбурга рухнул как подкошенный лицом вперед, рефлекторно выпустив волосы Тайвиры и попытавшись выставить руки. Сойвин как кошка прыгнул ему на спину, левой рукой, буквально вонзив пальцы ему в ноздри, воздел его голову и, приставив к шеи широкий охотничий нож, дико заорал:
– Назад! Все назад! Клянусь богом, сейчас зарежу его! Назад!
Талгаро естественно тут же умолк, разбойники, смутившись и растерявшись, попятились прочь от поверженного мивара.
– Назад! Отошли на десять шагов от меня! – Продолжал яростно кричать Сойвин, вжимая лезвие в плоть своего, теперь уже смертельного врага. Лицо молодого бриода побагровело, на нем вздулись жилы, глаза были совершенно безумные. – Кому сказал отошли! Все, все отошли. Чтобы не было никого за спиной.
Разбойники отхлынули прочь. Хишен наконец пришел в себя и принялся, с задранной головой, биться и рычать. Сойвин тут же наклонился к нему и коротко прошипел:
– Убью!
И мивар понял по его тону что действительно убьёт. У бриода оставалось не слишком много вариантов. Хишен затих и очумело вращая глазами, пытался сообразить как ему справиться с новой бедой.
– Кушаф, ко мне! – Громовым голосом приказал Сойвин. – Сюда иди сказал.
Кушаф, бледный как полотно, приблизился. Сзади маячили Ронберг, хмурый Банагодо, мрачный вэлуоннец Вархо и молодой несколько потерянный Альче. Остальные бриоды отсутствовали, занятые на дежурствах и по прочим делам.
– Быстро, – горящими глазами глядя на Кушафа, прогремел Сойвин. – Три оседланные лошади сюда и бричку запряженную парой. Живо!
Хишен, понимая что задумал взбунтовавшийся бриод, снова зашевелился.
– Лежи тихо, – гаркнул Сойвин, сердце которого стучало как молот и кажется уже в самой голове. – Иначе резать начну. Устрою тебе казнь «тысячи порезов», боров проклятый.
Хишен чувствовал, что молодой бриод в крайней степени возбуждения и сейчас, испуганный, загнанный и обреченный, готов на всё. Но в нём и самом уже закипало бешенство, не располагающее к трезвой оценке обстановки.
Кушаф стоял не шевелясь.
– Иди! – Рявкнул Сойвин, взглянув на него жутким взглядом.
– Ступай, – негромко сказал подошедший сзади Ронберг и слегка подтолкнул молодого бриода. – Делай как велено.
Кушаф глянул на него как на безумного, но повиновался. Когда он исчез за домами, Ронберг, обращаясь к Сойвину, мягко сказал:
– Не горячись, дружище. Сейчас всё будет.
Но бывший офицер королевского пограничного корпуса прекрасно знал с кем имеет дело. Из всех бриодов Ронберг, не смотря на некоторую утрату физической мощи по причине пожилых лет, оставался самым опасным. Мягко стелил, да спать было смертельно. Коварный и хитрый, он хоть и старался зачастую решать любые проблемы без лишней крови, всё равно всегда был готов сунуть нож под ребра любому кто угрожал корыстным интересам его собственным или всего Гроанбурга.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Отойди, Старый, – неожиданно довольно спокойно попросил Сойвин. – Знаю тебя как облупленного. Даже не пытайся мне уши лечить. Ничего не выйдет. Кушаф приведет коней и мы уедем.
– Кто мы? – Поинтересовался Ронберг, для виду попятившись на пару шагов. Остальные бриоды уже стояли вплотную к нему.
– Я и она, – Сойвин кивнул на купеческую дочку, которая после того как её волосы отпустили, стояла метрах в пяти от поверженного мивара и растерянно глядела на вступившегося за неё бриода. Девушка была полна самых смешанных чувств и совершенно не представляла что ей делать и к чему готовиться.
– А бричка зачем? – Спросил Ронберг, уже конечно догадавшись зачем.
– Этого, – Сойвин чуть дернул голову мивара, – я заберу с собой. Как только отъедем на достаточное расстояние, я его отпущу.
Хишен закряхтел и засопел. Оказалось он смеется, что было не так то просто в такой неудобной позе. Потом он вдруг захрипел:
– Лупень, Лупень!
– Молчать! – Рявкнул Сойвин и еще раз дернул мивара за ноздри. Но тот не унимался. Рослый лучник в необычной треугольной зеленой шляпе бесшумно возник рядом с Ронбергом.
– Как только я сдохну, убьёшь этого недоноска, – приказал Хишен.
– Ты не сдохнешь, – сказал Сойвин.
– Всадишь ему в оба глаза по самое оперение, – не обращая внимания, продолжил Хишен. – А этих двух баб будете иметь всем Гроанбургом, пока их дырки в кисель не превратятся.
– Молчать, – повторил Сойвин, но уже спокойнее.
– Я никуда не поеду, мразь шелудивая, – свирепо сообщил Хишен. – Можешь резать меня сколько хочешь.
– Поедешь, – уверенно сказал Сойвин, но сам он уже чувствовал как ледяной страх пробирается ему в сердце. А что если Хишен упрется как безумный, что тогда делать?
– Старый, ты меня слышал, – предупредил мивар, – эту купеческую шлюху будете трахать на трупе этого погранца, пока она не сдохнет.
– Я слышу тебя, Голова, – спокойно ответил Ронберг, – всё так и будет. Мы отомстим за тебя.
Сойвин весь в ледяной испарине неотрывно глядел на пожилого бриода. О да, не приходилось сомневаться, что он отомстит.
Появился Кушаф, привели коней, прикатили бричку.
– Кушаф, возьми веревку и свяжи ему руки, – приказал Сойвин.
– Стой на месте, – прохрипел Хишен. – Стоять всем! Я же сказал тебе, мудило ты лощенное, я никуда не поеду. Смертью что ли решил меня напугать, хмырь долбанный? Да она мне как сестра с самого рождения, когда мамашка убить меня захотела и в землю закопала. – Хишен свирепел все больше, изо рта его летели уже не слюни, а почти пена. – Лупень! Лупень, едренный карачуп, приготовься! Чиркнет меня этот хер по шеи и стреляй сразу.
Сойвин медлил. В один миг он понял, что ничего не выйдет. Ничего. И затем с ужасной, пробирающей до мозга костей, холодной очевидностью он понял, что умрет. Сегодня, прежде чем солнце опустится за горизонт. И это его последний день. Но он слишком долго был солдатом и осознание обреченности не раздавило его, а лишь придало ему решительности. Он поглядел на лучшего лучника Гроанбурга.
– Стреляй, Лупень, – сказал Сойвин и вздернув голову мивара еще выше, начал резать его шею.
Лупень поднял лук.
– Стой! – Заорал Хишен.
Его всего трясло. Не от страха, но от ярости, от гнева, от мысли что сдохнет он от руки какого-то молокососа, да еще и такой позорной смертью, зарежут словно свинью и будет он булькать черной кровью и корчиться на земле на виду всего своего воинства.
Сойвин остановил нож.
– Она пусть уходит, – прокряхтел мивар, от клокочущей ярости и затекшей шеи с трудом ворочая языком.
Сойвин сразу понял о чем говорит Хишен. Тайвира уходит, он остается. И решение принял за одну секунду. Решение, которое, как он прекрасно понимал, стоит ему жизни.
– Хорошо, – быстро отозвался он. – Тайвира уходит и с нею эти двое, кирмианка и лоя.
