– Возьми. – Повелительно произнес Хишен.
Молодой бриод поднял на него глаза и отрицательно покачал головой.
– Убьешь троих, спасешь почти дюжину, по-моему хорошая сделка. Точно не хочешь?
Сойвин холодно глядел на мивара. Тот усмехнулся и покачал головой.
– Хорошо. Тогда я прикажу все их посадить на кол.
Сердце Сойвина забилось сильнее. Он прекрасно понимал, что мивар вполне способен на это. И тем не менее пожал плечами и равнодушно произнес:
– Поступай как хочешь. Мне-то какое до всего этого дело?
Мивар снова усмехнулся и, повернув голову, приказал:
– Вархо, организуй. Начни вот с неё. – Хишен указал топориком на русоволосую растрепанную полноватую женщину лет пятидесяти.
Бородатый вэлуоннец без колебаний принялся отдавать распоряжения. Двое разбойников отправились за орудиями пытки и инструментами, двое других схватили выбранную жертву, освободили от веревок и начали срывать с неё одежду. Несчастная женщина, едва стоявшая на ногах, растерянно глядела на державших её мужчин и словно не понимала к чему её готовят. Через минуту она была абсолютно голой и разбойники бесцеремонно швырнули её на землю. Обрюзгшее нечистое дебелое дряблое женское тело ни у кого из мужчин не вызывало никаких пикантных мыслей. Напротив, они испытывали отвращение и жалость. Не смотря на унижения, женщина всё еще не смела издать ни звука. Всю жизнь работая ткачихой и прачкой на нескончаемую череду господ и хозяев она давным-давно привыкла безропотно и терпеливо сносить любые помыкания собственной персоной. Она была настолько послушна и покорна, что кое кто принимал это за туповатость. Однако сейчас, в предчувствии чего-то ужасного, даже её смиренность отступала в сторону и наружу прорывался страх. Барахтаясь на земле, полубезумным взглядом она смотрела снизу вверх на вооруженных грозных мужчин и пока еще молча, одними большими влажными серыми глазами умоляла их не делать ей больно.
Разбойники вернулись с инструментами и кольями и споро взялись за дело. Двое при помощи колуна и лопаты готовили яму, другой взял полутораметровый кол и несколькими уверенными движениями ножа обновил его острие. Потом посмотрел на мивара и буднично осведомился:
– Кол медленный или быстрый?
– Медленный.
Разбойник ножом срезал конец деревяшки, потом еще и еще, умело затупляя остриё и глядя на него то с одной стороны то с другой, словно прикидывая как пойдет. Наконец он счел результат удовлетворительным, вынул из-за пазухи бутылёк и облил усечённый конец кола каким-то маслом. После чего сделал знак двум своим товарищам. Те схватили голую женщину и поставили её на четвереньки. Еще двое разбойников по знаку Вархо обнажили сабли и уперли их крест– накрест в землю, создавая дополнительную опору. Кол положили на место скрещение клинков и ввели его заостренное навершие в задний проход жертвы. Женщина вздрогнула, но всё еще ни проронила ни звука и лишь с диким ужасом поглядела на своих товарищей, стоявших на коленях и с посеревшими лицами наблюдавшими за происходящим. Все они понимали что их ждет тоже самое.
– Держись, Сальта, – пробормотал Дэйн. На его зеленые глаза от бессилия, стыда и отчаянья наворачивались слезы. И хотя тридцатичетырехлетний охранник "Бонры" был вполне отважным человеком, при столь наглядной демонстрации его ближайшей участи ледяная хватка животного ужаса безжалостно сдавила ему сердце.
Дюжий разбойник в красной безрукавке и черной повязке на голове взялся за деревянный молот с длинной рукоятью и размахнувшись ударил по колу, вгоняя его в тело жертвы. Сальта дико закричала и её крик буквально вспорол предвечернюю тишину площади. Женщина начала биться, но две пары крепких рук держали её мертвой хваткой. Палач в красном жилете ударил молотом еще раз, кол разрывая плоть, вошел еще глубже и Сальта завизжала совершенно не по-человечески. Сойвин не выдержал и отвернулся. Дэйн же закричал:
– Да прекратите же вы, ради бога, изуверы проклятые!
Он подался вперед, натягивая удавку. Его лицо налилось кровью, а он, задыхаясь и выпучив глаза, хрипел и рычал, призывая на гроанбуржцев небесные кары и тут же умоляя их одуматься. Но никто не обращал на него внимания. Разбойники подняли кол вертикально, установили его в приготовленную яму и закрепили деревянными клиньями. Сальта соскальзывая всё ниже, извивалась и размахивала руками, каждым этим движением усугубляя жуткую боль разрывающую её изнутри. Привыкшая в своей безропотной рабской жизни в основном молчать она теперь голосила совершенно по-звериному. Она не просила, не умоляла, не проклинала, она просто кричала и выла в пустое красное небо. В течение всей своей жизни она никогда не задавалась вопросом за что ей досталась такая незавидная жалкая судьба, почему она была обречена на беспросветную тяжелую работу по 20 часов в сутки, тихо радуясь лишь крохотным подачкам счастья в виде нежного пирожного или плетенного с бисером браслета, на которые она откладывала по нескольку месяцев со своего скудного заработка или небрежной мужской ласке случайного подвыпившего кавалера или лишней монетке от хозяина, охваченного приступом благодушия и неожиданной щедрости. Ей и в голову не приходило негодовать на рок, богов, людей и доискиваться причин своей убогой участи. Мир устроен так как устроен. И возможно даже сейчас, подвергаясь чудовищной пытке, она не искала виноватых и не догадывалась, что нужно умолять или хотя бы проклинать тех кто обрек её на это. Она привыкла принимать всё что ей выпадало молча и кротко. Но эта жуткая боль была слишком невыносимой чтобы она приняла её с обычным молчанием, это страдание было слишком запредельным для Сальты и вот теперь, впервые в своей жизни, она кричала во весь свой голос, голос о котором она даже не подозревала.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Дэйн, задыхаясь от слез и соплей, вдруг перестал костить Хишена и его подручных и набросился на Сойвина. Охранник потребовал чтобы тот убил его и еще двоих, но чтобы только всё это прекратилось. Он взывал к благородству Сойвина и тут же грозил ему загробными муками за его равнодушие. Впрочем, речь Дэйна звучала всё более бессвязно и спутано, он то ревел, то проглатывал слова, то плевался, то пытался отдышаться. Хишен с любопытством естествоиспытателя следил за молодым бриодом. Сойвин же, который в первые секунды отвернулся, теперь неотрывно глядел на нагую пожилую женщину, корчащуюся на окровавленном колу. И в какой-то миг внутри него что-то лопнуло и всё его человеческое естество заволокла тьма. Сойвин нагнулся, поднял с земли охотничий нож, быстро подошел к Сальте и подняв высоко руку воткнул нож ей в шею. Женщина захрипела, изо рта потекла кровь и через несколько секунд она умерла. Сойвин с ножом в руке повернулся к разбойникам. Те при виде его побелевшего окаменевшего лица и безумных потемневших глаз в страхе попятились назад. Ни у кого не осталось сомнения что он сейчас бросится на них и начнет рвать их зубами и ногтями. Но Сойвин не шевелился, он словно никого не видел. Затем он медленно повернулся к ряду пленников и те торопливо отводили глаза, с ужасом понимая что он сейчас начнет их убивать.
Молодой бриод находился возле левого края ряда стоявших на коленях людей и потому он шагнул к ближайшему, крайнему слева мужчине, взял его за волосы, запрокинул голову назад и сильно полоснул ножом по шеи, разрезав яремную вену. Темная кровь непрерывной струёй хлынула из раны, заливая всё вокруг. Глаза пленника неимоверно расширились, он задергался, закряхтел, засипел, пытаясь сделать вдох и начал валиться набок. Однако разбойник за спиной крепко держал накинутую удавку, не давая пленнику упасть и он так и умер, со связанными руками и стоя на коленях. Сойвин приблизился к следующему, второму слева мужчине и стараясь не смотреть на него и не давая себе ни секунды на размышление, быстро и четко разрезал ему горло. После чего повернулся к Хишену и проговорил:
– Пусть остальные уходят.
Хишен отрицательно покачал головой.
– Еще один. Старуха, – он кивнул на мертвую Сальту, – не в счет.
