Россия»[563]. Деятельность Фонда в СССР пока вынужденно пресеклась, и Ходорович – никто не осудил бы его! – вполне бы мог дать требуемое от него заверение, что «больше этим не будет заниматься», – но он, с одним лёгким, оставил себя погибать в Норильске. Той же весной – апокалиптический Чернобыль, воровское молчание вождей и пронзительный вид (подхваченный и американским телевидением) украинских танцев на Крещатике в первомайскую демонстрацию, в радиоактивном воздухе. Тут же вслед, на выпуске из заключения Юрия Орлова, – в страх ли всем или вправду, – ему показали в Лефортове следственное дело, открытое в целом против Русского Общественного Фонда.
Всё казалось безнадёжно, как и всегда от ленинских времён. (Скорее – что-то сдвигалось в Китае: летом 1985 отменили обязательность марксизма в вузах и объявили опрос населения с его мнением о местных руководителях. Дивно?!)
Вдруг к лету 1986, через полтора горбачёвских года, прикатил к нам слух, торжество: что северных рек – не будут поворачивать!! – то ли совсем отказались, то ли на время, не будут пока. В дополнение тут промелькнули и два съезда – писателей и кинематографистов, что-то со смелыми весьма речами, а где – и со сменой руководства. (Аля: «Сердце скачет! Нельзя не надеяться!») Но и знал же я невылазную загрязлость семидесятилетней советской лжи, иногда наблюдал ей и свежие примеры, вот пришлось посмотреть кассету нового фильма «Трактир на Пятницкой» – самое безсовестное пенкоснимательство с ещё не раздавленных при НЭПе чёрточек старой жизни, а после пенок рот утря – да рыгнуть всё той же гнусной, безпросветной, безпощадной советской идеологией (сценарий Н. Леонова); даже издыхая – доказывать будут свою правоту. – Или новое достижение Никиты Михалкова «Раба любви» (сценарий Ф. Горенштейна): снять пеночки с памяти о Вере Холодной и ещё, и ещё раз огадить белогвардейцев как невиданных злодеев, красный детектив с благородными подпольщиками. Что же изменилось?
Утешался я только доходящими из СССР новыми работами В. Распутина, В. Астафьева, Г. Семёнова, Е. Носова: всё-таки не иссякла, всё-таки и в советской пустыне лилась струя подлинной – и никак, ни в чём не подхалимской русской литературы. Но достаточно ли её для общего возрождения сознания?
Вдруг, к концу лета же 1986, докатил из Союза совершенно необычайный документ: «самиздатская» сокращённая запись – встречи Горбачёва с тридцатью избранными, доверенными писателями! – да как же бы это могло «ускользнуть»?.. да кто б это осмелился?.. Сам велел пустить?.. Горбачёв реально призывал писателей к поддержке против каких-то внутренних врагов, знать, нужны были ему для того силы. (И старые услужники А. Чаковский и Г. Марков – первые спешили заверить его.) И правильно он оценивал – длительность, ой длительность времени, нужного для серьёзных реформ. В том документе я ощутил – нелицемерность намерений Горбачёва (но – полностью в рамках ленинизма…). И – что он не готовит внешней войны. Посочувствовал я ему в первый раз. И как – могут его свалить, если не применит он рычагов посильней. Однако и сказал он: «Если бы мы стали заниматься прошлым – мы бы всю энергию убили».
Да?? А без того и будущее не откроется. Коротки ж у него рычаги.
Так – не моему эшелону пришло время. Понимать – понимаю: таких этапов должно пройти ещё сколько? – пока будет возможен мой возврат. А сердце – выпрыгивает…
Через малое время – ещё один «кремлёвский самиздат»: в обращение пущено выступление Ельцина к московскому активу пропагандистов, ничего себе. И тоже – решительность, крутость, значимость.
Да что ж это деется?..
Конечно, ещё ничего существенного. Но мы все так не избалованы, что уже и это нам много.
Сильно взволновались.
С осени 1986 прокалывали наших бостонских друзей самые возбуждённые звонки из Москвы: поверьте, что-то совсем новое! делается!
Затаённая радость, ладонями удерживай, как птенчика.
Живём и работаем как прежде, но верно Аля говорит: воздух полон тем, что делается дома. Новая форма жизни.
И в этих колебаниях непослушного сердца, – желающего верить! поверить! вознадеяться… – и трезвого рассудка: а что именно происходит? что готовит Горбачёв? Ведь никакой же ясной программы не объявил, одно гремливое слово «перестройка», – а наш-то жестоко-страдательный опыт от Февраля 1917: о-о-о! что ещё будет? Ещё куда покатится??
И вдруг в декабре – снятие ссылки с Сахарова. И возвращение его в Москву без препятствования западным корреспондентам снимать и спрашивать о чём угодно, сколько угодно! И он, молодчина, требует освобождения политзэков и ухода из Афганистана. Держит и дистанцию от Горбачёва.
Неожиданно? По понятиям Запада – почти революция! Расчёт Горбачёва очень верен: Западу видится доказательно: если Сахарова освобождают из ссылки – Советский Союз будет отныне с человеческим лицом!
Да, пять с половиной тяжёлых лет оттянул Сахаров в горьковской ссылке, особенно подорвался на голодовках. И вдруг ставят ему в квартиру телефон и звонит Горбачёв: «Ну как, Андрей Дмитрич, не пора ли вернуться к работе?»
(Я ещё не уследил тогда, что Сахаров какому-то врачу в горьковской больнице действительно высказывал свои возражения против американского Космического Щита[564], и это пошло на магнитную плёнку и подано на Старую площадь. В таком-то случае тем необходимее было властям вернуть Сахарова из ссылки, и не жалко подарить ему и прежнюю диссидентскую свободу. – И что скажешь тут? Рассуждая чисто государственно, ведь Сахаров был прав: по расчётам советского государства как смертельно было бы введение нейтронной бомбы – полное снятие всякой угрозы Европе, едва остановили ту бомбу раскатом европейской общественности, – так смертелен был бы и рейгановский Космический Щит: тогда куда все наготовленные ракеты? – А спросить: да разве простила бы мне образованщина хоть долю вот такого бы моего возвращения в лояльное положение при коммунистической власти?)
Я был очень рад: и за Андрея Дмитриевича большое облегчение, и польза будет для всей общественной ситуации. В первые недели Сахаров создал чёткий контроль обещанного властями и начинавшегося тогда освобождения политических заключённых, – тоже хорошо, и лучшая раскачка для гласности.
Тем временем американские политические наблюдатели, которые чаще смотрят лишь по поверхности и привыкли к сочетанию имён «Сахаров – Солженицын», – то, раз Сахарова возвратили из ссылки, да вот и Любимов намерен вернуться, – теперь, натурально, ожидают: а Солженицыну уже были предложения? уже ведутся переговоры? Корреспонденты достали домашний телефон моего секретаря ДиЛисио, звонят ему, спрашивают.
Они (да и многие на Западе) не понимают: между Сахаровым и Солженицыным – разность эпох. Сахаров – нужен этому строю, и имеет великие заслуги перед ним, да и не отрицает его в целом. А я – режу их под самый ленинский корень, так что: или этот строй, или мои книги. (Кажется, одна только правая «Вашингтон таймс», вот в январе 87-го, проникла: вспомнила о нашем споре с ним вокруг «Письма вождям».)
А и в том «Письме»,
