предреволюционную историю к сегодняшней европейской. Ведь немцы – единственные из европейцев хоть и с враждебной стороны, но разделяли ту нашу историю, в «Колесе» есть косвенно и о них, и они это чувствуют. (Хотя удивишься, как вывели из «Октября Шестнадцатого» некоторые: что уже тогда, за год, Октябрьская революция 1917 года была
неизбежна!.. А ещё – и Февральская была избежима тогда.)
И на каком-то десятке этих рецензий я склонился: а надо интервью – дать, помочь этим поискам. Если у книги моей такая уродливая судьба и неизвестно, сколько ещё лет она будет развиваться вне России, – надо поддержать её жизнь и в Европе, Европа нам никак не чужая. Не объяснять, конечно, «что я хотел выразить этой книгой» и «какая её главная мысль» (обычные глупые вопросы), – а может, удастся и серьёзный разговор, вполголоса. Только не телевидение – оно поверхностно. Пипер обрадовался моему согласию, но объяснил: газету, как «Франкфуртер альгемайне», читают мало, а «Вельт» – все читатели и так за меня, а вот бы – журналу «Шпигель», миллионный тираж и простой читатель. От «Шпигеля» неприятные воспоминания, как мы сталкивались в 1974, но, что ж, всё лучше «Штерна». Однако поставил я Пиперу, видно, нелёгкое условие: чтоб интервьюер, пусть не из штата «Шпигеля», был бы сам на высоком литературном и историческом уровне. И ещё: только в русле моих книг, и ничего о политике. И ответил Пипер: приедет брать интервью сам главный редактор «Шпигеля» Рудольф Аугштайн. Условились на осень.
А весной 87-го, едва разгорелись передачи «Марта» по Би-би-си (сняли глушение), – прикатил заказ и от «Немецкой волны»: и они тоже хотят читать «Март», хоть немного. Я, конечно, согласился.
Всё же если книга весомая – то она пробивается сама.
Только «Голос Америки», затравленный за мой столыпинский цикл, молчал. Аля сострила: «Теперь “Март” скорей напечатают в Москве, чем передадут по “Голосу”». И ошиблась: вот предложил мне и «Голос» изготовить для радио плотный конспект «Марта», часов на 25.
А – не зря торопился я доделывать прежнее начатое. Осенью 1986 налетело на меня сразу несколько болезней. Повторялась стенокардия. Обнаружились камни в жёлчном пузыре, как будто нужна операция. А самое удивительное: вдруг – множественный (как вообще почти не бывает, знаю) рак кожи. Опять мне – рак! да не много ли с одного человека? ну что за невылазная судьба! Но попал, не сразу, к опытному доктору, он объяснил: тех, кто когда-то подвергался сильному рентгеновскому облучению или химическому воздействию, – примерно через 25–30 лет может настичь, именно на местах облучения, рак кожи. (У него здесь, в Вермонте и Нью-Хэмпшире, такие наблюдения: после войны фермерским мальчишкам поручали разбрасывать химические удобрения; тогда они делали это из вёдер, без перчаток, голыми руками – а через четверть века у многих проступил рак кожи.)
У меня от ташкентского лечения – как раз 30 лет. Расплата. Но 30 лет дарованной жизни – сто́ят того! за это – заплатить не обидно.
И от болезней сразу – изменилось во мне многое. Утерялся тот безграничный разгон немереной силы, который владел мною все годы. С этими болезнями (тут и высокое давление, и артрит, и ещё) можно и 20 лет прожить, а можно – и ни года. Надо спешить делать не то, что «хочу», а – на что ещё время осталось.
Приучаться смотреть на земные дела – полупосторонним, окротевшим взглядом: уладятся и без меня. Смирение.
Помню с Ташкента, что рак кожи – чаще излечивается, но долго, со многими рентгеновскими сеансами, с безобразным опуханием поражённых мест. А в Америке сейчас оказалась чудесная техника: единократное вымораживание пятен, и через три недели их как не было. А метастазов они не дают. Слава Богу! Пока рак – отшибли.
Но, к нашему угнетению, заболела и два года кряду болела Аля. В апреле 1986, день в день с Чернобыльской катастрофой, перенесла тяжёлую операцию. Слава Богу, обошлось. Но тут наложилась и сжигающая тревога о Фонде: осенью 1983 вышибло главный позвонок, ключевое звено в цепи доставки помощи от нас в Союз. Замену ему на месте, в обстановке страшнеющей, могла найти разве что Ева – но меньше чем через год умерла любимая наша Ева, в неудачной операции.
Але предстояло залатать, а может быть, заново выстроить канатоходную цепочку – и для того неизбежны были личные, не почтовые встречи со «стартовыми» звеньями, а значит, поездки в Европу. Она уже и ездила так, осенью 1983, виделась с Евой в Швейцарии (вышло, что последний раз) и с Вильгельминой («Мишкой») Славуцкой в Вене, – и встречи те были явно засечены, Мишку при возврате обыскали в поезде, а дома заметно усилилась слежка за обеими. Аля изводилась, что она тому виной: не имея никакого гражданства, она должна была для любой поездки испрашивать визу, документы по нескольку недель бродили по европейским консульствам, из которых осведомление могло быть гладко налажено, – и тогда все её передвижения, в точных датах, были заранее известны. Оттого для наших беззаветных волонтёров возрастал многократно и без того великий риск.
Единственный выход видела Аля – взять ей американское гражданство, на что мы уже четыре года как имели право, но всё не брали, – и тогда безпрепятственно-быстрое передвижение по Западу, без специальных паспортов и без виз. Однако любое наше внешнее шевеление вызывало на себя сноп прожекторов, что уж говорить о таком бы шаге, – и Але казалось немыслимым брать гражданство одной, без меня, выходила бы какая-то демонстрация. (Тут, в начале 1985, уже и явно, прокатили на весь Союз антифондовский фильм.) Аля сгорала, твердила, что дело важнее позы, – и я не находился ей возразить.
Да и что, в самом деле, торчать как одинокая цапля на болоте?..
Запросили вермонтское отделение иммиграционной службы. Прислали нам анкеты со множеством мелких граф и вопросов. Вчитываться в них – мне и заботы нет, да ведь это вроде как заполняли мы для каждой визы, в двух-трёх экземплярах, тех я тоже не читал. Секретарю моему Ленарду ДиЛисио я поручил всё это заполнить, а если что нужно – спросить. Он и спросил какие-то биографические данные, Алины и мои, больше ничего, всё в порядке. Отослали. Что ещё там, в процедуре, придётся какую-то присягу поддержать поднятием руки – я знал, видел кадры, но значения не придал, формальность, они и при каждом свидетельстве на Библии клянутся.
Прошли недели – вызвали нас с Алей в ту иммиграционную службу. Там – непременное собеседование, и с каждым отдельно. Надо знать ответы на какие-то простейшие конституционные вопросы, мы подзубрили. Но служащая спрашивает меня больше того, обо мне самом. По отвычке (годами не беседую по-английски) вслушиваюсь, чтобы понять, – что это? Повторите. – «Готовы ли вы с оружием в руках защищать Соединённые Штаты?»
